Павел Данилов - Меценаты зла
– Я отнесу. Может, что-нибудь еще?
– Нет, спасибо, – едва сдерживаясь, ответил Громов. Весь этот спектакль с гипертрофированной заботой начинал его нервировать.
Он резко отодвинул стул и, под непонимающими взглядами женщин, направился к болтающему без умолку французу.
– Жак, надо поговорить.
– А попозже нельзя? Куда здесь торопиться?
– Начальство зовет, – скривив губы, соврал Громов – до встречи с Матвеем было еще почти полтора часа.
– Потом дорасскажу, – сказал Жак женщинам и залпом допил остатки сока.
Пока они шли через столовую к выходу, Кирилл чувствовал на спине сверла десятка пар глаз. Пройдя быстрым шагом по паркетной улице, Громов зашел в оранжерею, увлекая за собой француза.
Поэт по-прежнему творил среди цветов. Он лежал на скамье в дальнем углу оранжереи, на время предав кресло-качалку.
– Что, бабы замучали? – подняв голову, громко спросил Иван.
– Меня – нет, – самодовольно оскалился Жак.
– Откуда знаешь? – удивился Кирилл. – Экстрасенс?
– Это ты еще с моим братом не знаком, – засмеялся Поэт. – В здешних женщинах нет романтики. У них забрали индивидуальность, домашние заботы, веру в невероятное будущее и вместе с этим – души прекрасные порывы. Единственное, чего они хотят – здоровых детей.
– Это, по-твоему, начальство? – сдвинув брови, недовольно поинтересовался Жак.
– Я догадывался о чем-то подобном, – игнорируя спутника, сказал Громов. – Хотя поверить и нелегко…
– По-моему, здесь неплохо, – снова заговорил Жак.
– Что ты намерен делать дальше? – резко повернувшись к нему, поинтересовался звездолетчик.
– Для начала набрать потерянный пуд веса. И недельку поспать по двенадцать часов в сутки.
– Здесь все так спят, – поморщился Поэт. – Слабаки.
– Может быть, – поморщился Жак. Поэт явно ему не нравился. – Они же не лазили дни напролет без еды и воды по катакомбам.
– Да, – кивнул Иван. – Они в них живут всю жизнь.
– Если это катакомбы, то я Рекс четвертый, – сквозь смех произнес крамолу француз.
– Эйфория пройдет, настанут страдания, – проговорил Поэт. – Захочешь свободы глоток, а вокруг – материи рай.
Кирилл сел в кресло-качалку и надолго задумался. Француз, не находя себе места от возбуждения, начал мерить оранжерею шагами. Совсем недавно он мог стать вечным рабом в подвалах правительственного здания Гротенбурга, или, что даже лучше, умереть. Теперь у него есть все, о чем он не мог и мечтать. Все развлечения, любая еда и главное – внимание противоположного пола. От молодых девушек до зрелых женщин – все его хотели. По крайней мере, он так чувствовал.
Громов снова оттолкнулся от пола двумя ногами и медленно произнес:
– Нам нужно уважение здешних мужчин. А заработать его можно только одним способом – не трогать их жен.
Жак при этих словах снова поморщился.
– Поэт, у вас есть тюрьма? – спросил Громов.
– Нет, – ответил золотоволосый, – самое большое наказание – работа на плантации. Хотя многие сами туда рвутся.
– А храм есть?
– Космический Странник, тебе показали все, кроме плантаций.
– Ты хочешь бежать? – наконец усевшись на лавку, спросил Жак.
– Нет, – покачал головой Кирилл, не зная, можно ли доверять пафосному юноше.
– Я с вами, – сказал Поэт, словно Громов ответил «да».
– Поживем – увидим. Думаю, Жак, ты успеешь осуществить свое желание. Только брюшко не наешь.
– Я буду ходить в тренажерный зал и бассейн, – оскалился француз. За последние несколько часов он улыбался больше, чем за предыдущие две недели.
– Только женщин не тронь, – строго сказал Громов.
– Я не мальчик, – окрысился Жак, – сам разберусь.
– Чувствую, скоро тюрьма появится, – со вздохом сказал звездолетчик и посмотрел на часы: – Пойдем, нас Матвей ждет.
Они встали и пошли к выходу. Возле двери Кирилл оглянулся – Иван смотрел ему в глаза. «Я с вами» – прочитал по губам Поэта Громов и, коротко кивнув, вышел из оранжереи.
* * *Им выделили крайний дом. Кириллу казалось, что даже сквозь десятиметровую стенку он чувствует вибрации термоядерной электростанции.
Внутри помещение делилось на две двухместные комнаты, санузел и крохотную кухню, где кроме чайника, чашек, четырех стульев и стола ничего не было.
– Обживайтесь, привыкайте, – пожелал Матвей, – сами в гости заходите.
– Спасибо, – хором ответили Жак и Кирилл.
Под их вежливые улыбки Матвей покинул дом. Жак открыл гардероб и начал примерять многоразмерные брюки и рубашки. Кирилл же и не подумал менять родную форму на что-то другое. Остановившись на серых джинсах и клетчатой рубашке, француз довольно хмыкнул.
– Теперь они точно все мои, – подмигнул он Громову.
– А в морду? – угрюмо спросил звездолетчик. – Может, сломанный нос и губы-оладушки остудят твой пыл?
– Они че тебе? Сестры?
– Я думал, ты умнее, – садясь на кровать, заметил Громов. – Или инстинкт размножения отключил мозг?
– Ты не поймешь, – серьезно сказал Жак. – Я никогда не рвался к звездам, не хотел званий и наград. Мне достаточно вкусной еды, хорошего общества и полдесятка незатейливых развлечений.
– Вот иди и плескайся в бассейне, смотри фильмы, читай книги, жри в три горла, а баб не трогай! Хочешь остаться здесь – ищи жену.
– У тебя синдром няньки, дружище, – сказал, словно плюнул Жак. – Поспи, подумай, что не так уж все плохо.
– А мать, отец, друзья?! – вскинулся Громов. – Они-то ничего про меня не знают!
– Поплачут, погорюют, пересмотрят свою жизнь и… забудут, – пожал плечами Жак.
– Как ты можешь так говорить?
– У меня нет родных, – кисло улыбнулся француз и вышел на паркетную улицу.
* * *Кирилл четвертый час лежал на кровати, пытаясь найти зацепку для побега. По сути, путей было только три, а вот нюансов – тысяча.
Отсидеться, запастись едой, веревкой, оружием и возвратиться обратно – самый простой. Но результатом снова будет ветка метро, патрули и оживленный город. Второй путь – выход со стороны плантаций. Хотя вначале надо узнать, есть ли там проход. По словам Ростислава Генриховича, они все туннели завалили камнями и забетонировали. И третий путь – лифт. Все сломанное обычно можно подчинить. А избавиться от стометровой шахты лифта снизу и вовсе невозможно. Хотя дистанционную взрывчатку еще никто не отменял.
«Мы живы, – думал Кирилл. – Да, у нас забрали оружие, но мы сыты, одеты и можем не опасаться гончих Рекса. Это лучше, чем стать другом скелета возле выдолбленной в камне лунки».
Скелет так близко от бункера! Что с ним произошло? Не сделал последних шагов, боясь потерять источник воды? Старейшина не пустил его внутрь? Или… его казнили, отправив скитаться по бесконечному каменному лабиринту?
Кирилл сжал разболевшуюся голову. Заострившиеся скулы буквально впивались в исхудавшие ладони.
А что за кучи костей попадались по дороге? В подземелье живет не только бывшее правительство, но и кто-то покровожадней? По крайней мере, жили.
«Может, мы еще встретимся», – вставая, мрачно закончил размышления Громов.
Свет на улице потускнел наполовину, обозначая вечернее время. Через пару часов две трети ламп и фонарей погаснут вовсе. Кирилл шел по краю улицы, стараясь не привлекать внимания. Глядя себе под ноги, он дошел до столовой. Организм, почувствовавший изобилие, постоянно требовал пищи.
Видимо, жители Бункер-сити, как прозвал про себя поселение Громов, уже поужинали. В дальнем углу, под выключенной лампой, сидели двое. Лишь присмотревшись, в одном из них Кирилл узнал Поэта.
Окна сменили пейзаж. В одних виднелась земная Луна, в других – спутник Тайлы – Филиус. Луна убывала, словно кто-то отрезал кусочек от небесного круга сыра. Филиус же, блестя лиловым серебром, не давал себе поблажек и светил в полную силу.
Громов взял с полки поднос и вставил в прямоугольное жерло синтезатора. Перегородка закрылась, пряча поднос и все таинство предстоящего действия. Кирилл выбрал картошку фри, майонезный соус, четыре оленьих котлеты, хлеб и два стакана вишневого сока.
Синтезатор зажужжал, послушно выполняя прихоть человека. Пикоманипуляторы разрывали молекулярные связи, тасовали атомы, словно опытный фокусник карты, чтобы создать новые вещества. Синтезатор продолжал довольно урчать, поглощая гигаджоули энергии. Он и термоядерная станция усердно работали, чтобы пришелец мог хорошенько отужинать. Наконец перегородка открылась, открывая взору четыре разнокалиберных тарелки и два стакана. Посуда была из твердого, молочно-белого пластика.
Кирилл застыл с подносом, размышляя, занять столик одному или подсесть к Ивану с очередным незнакомцем.
– Раздели с нами трапезу, коль не тошно наше общество, – громко попросил его Поэт.
