Алексей Гравицкий - В зоне тумана
Самое приятное место в цехе было в закутке под транспарантом про совесть. Здесь же стоял широкий, похожий на болванку президентского стола верстак и висела еще пара плакатов. Эти были бумажными, но помнили, кажется, еще живого Сталина. Во всяком случае, тот, что был совсем ветхим, с пожелтевшими до коричневы краями, явно пережил на этой стене не только полет Гагарина, но и Великую Отечественную. На плакате из сине-черной тьмы такого же, как наш, цеха выступал артериально-алый рабочий с молотом, поднятом в могучем замахе. «Назад оглянись, потом размахнись!» — гласила надпись. А темнеющая на заднем плане, позади рабочего, фигура, роняющая из ослабевших пальцев свой молот, объясняла приписку ниже: «Ставь предохранительный щиток!» На втором плакате, поновее, красовался вождь мирового пролетариата на фоне красного знамени, рядом трепетала цитата из Маяковского: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить…»
Но привлекали нас в этом чудном закутке не старосоветские плакатики. В семь часов, когда цех превращался в огромное пустое пространство, в этом закутке можно было мирно пить пиво. Чем мы бесстыдно и пользовались. Это была самая приятная и самая понятная часть практики. Если вся остальная часть вызывала вопрос: «Зачем это нам?», то с пивом все было просто и понятно.
— Сергеич! — Юрка высунулся из закутка и поглядел на начальника цеха.
Сергеичу было лет под полета. Он имел руки рабочего человека со всеми атрибутами вплоть до вечной черноты под ногтями и отхваченного невесть чем и невесть когда мизинца. А еще он был счастливым обладателем усталой от жизни и довольно потертой алкоголем рожи. Но перед нами он валял ваньку и делал вид, что никогда не пил, да еще и зашился.
— Чего, Юр? — поинтересовался начальник цеха.
— Пиво будешь? — подмигнул Юрик Сергеичу, зная, что практикантам тот позволял с собой общаться в таком легком хамовато-простецком тоне. Видимо, считал, что таким образом сближается с молодежью.
— Я не пью, — покачал головой Сергеич:
«Со студентами», — произнес я одними губами за спиной у начальника цеха.
— Со студентами, — добавил Сергеич.
Юрка поперхнулся смешком, но поспешил придать физиономии серьезное выражение.
Сергеич грустно посмотрел на Юрку, на пиво. Потом повернулся со вздохом ко мне, сунул ключ, попросив закрыть и последить, чтоб все было «в ажуре». После чего, получив в ответ заверения, что «мы по-тихому и по-быстрому», удалился.
По-быстрому, конечно, не получалось. Пива было много, нам было весело. А палатка через дорогу от проходной торговала до двадцати трех ноль-ноль, и там запас жидкого хлеба был неисчерпаем. Дальше все шло по стандарту, достойному советских ГОСТов. Первым, как правило, скисал Малик. Мы продолжали пить, пока Вовка Чепыхряев не смотрел на часы. Поглядев на свои «командирские», он обычно начинал материться, подхватывал на плечо Малика, которого нереально было привести в себя, и уезжал. А мы с Юркой допивали оставшееся. Потом я шел в туалет, а вернувшись, традиционно заставал Юрку за пьяной попыткой стянуть со стены ветхий плакат с красным рабочим, по неосторожности прибившим молотом своего коллегу. Эх, надо было ставить предохранительный щиток!
А потом я запирал все, и мы шли домой. Пешком, благо было недалеко. По дороге мы пили пиво, травили байки и весело ржали.
Тогда все время было весело. И смысл жизни находился, и цели были видны. А если и не были, то это никого не тревожило. Потому что было куда жить. Впереди было непаханое поле радости и недосягаемый горизонт возможностей. Был лучший друг Юрка. И кто ж знал, что ничего этого скоро не будет?
Радость плескала через край, и казалось, что так будет всегда. Состояние эйфории будет длиться вечно, ну, может, только чуть потускнеет. Потом, через много лет. Как пластиковый лозунг:
«Рабочая совесть — лучший контролер!»
2
…контролер!
Перед глазами возникла страшная харя, словно облитая кислотой. Я вздрогнул и открыл глаза.
В первое мгновение ничего не понял. Не было туннеля, не было сырых темных стен и потолка с запертым люком, в который упиралась ржавая лестница. Не было серого неба, плюющегося вечной моросью. Не было…
Нет, зона была. Был знакомый, облупившийся потолок. Я закрыл глаза.
— Угрюмый? — позвал голос откуда-то издалека, куда я не хотел возвращаться.
Я решил не отвечать. Мне хотелось туда, где мы весело смеялись с Юркой, ужравшись пивом после никому не нужной практики. Туда, где рабочая совесть — лучший контролер. Стоп! Контролер. Меня взял в оборот контролер. Я точно это помню. В подвале, где не было никого, кроме меня и Хлюпика.
Выходит меня по-прежнему глючит. Мерзкая тварь продолжает со мной забавляться. И ничего этого нет. Ни Хлюпика с его надоевшим голоском, ни комнаты, в которую я не мог вернуться. Только воспоминания и галлюцинации. Вот, значит, как это бывает.
Решив, что глюки меня не пугают, я снова открыл глаза. Хлюпик стоял рядом, нависнув надо мной, как медсестра из немецкого кино.
— Угрюмый, ты как?
Признаться, я предпочел бы немецкую медсестричку с большим бюстом. И пусть бы у меня были сломаны ноги, а она меня при этом нещадно отымела. Все лучше, чем зона и чертов бред.
— Ты не молчи только, — продолжал приставать Хлюпик. — Скажи что-нибудь.
Я разомкнул губы и прохрипел первое, что пришло на ум:
— Пить…
Голос прозвучал настолько неестественно, что я сам себя не узнал.
— Сейчас, — засуетился Хлюпик. — Одну минуту. Он навернул пару кругов по комнате. Суетливых и абсолютно ненужных. Потом, словно что-то вспомнил, дернулся к двери и вышел вон.
Я сел на кровати. Голова болела нещадно. Тело ломило, суставы ныли, во рту было сухо, а поперек горла стоял мерзкий комок. Состояние похмельное. Если бы не все то, что подкидывала мне память, и не Хлюпик в моей комнате до кучи, я бы подумал, что у меня похмелье, а все остальное — пьяный бред. Но вот беда, активный участник этого бреда побежал принести мне попить.
Интересно, что происходит и как я здесь оказался.
Дверь скрипнула. Хлюпик стоял на пороге с двумя банками пива. Что ж, у бармена помимо этой дряни ничего не осталось? Ни воды, ни водки? Хотя водка мне, честно сказать, сейчас не в кайф.
Подрагивающей рукой я принял банку. Дернул жестяное колечко. Пальцы ослабели и отказывались выполнять простейшие движения. Коротко пшикнуло, оповещая мир о нарушении целостности жестяной упаковки. Запрокинув голову, я судорожно присосался к банке. Пиво ринулось в глотку пощипывающей струей. Внутри запузырилось, напоминая о наличии рвотного рефлекса.
Я бросил пустую банку на пол и снова завалился на койку. Подал голос старый матрас. Хлюпик все еще стоял посреди комнаты со второй банкой в руке и таращился на меня, судорожно соображая, что дальше. Я неопределенно махнул ему рукой. Повинуясь жесту, он поставил вторую банку пива в изголовье кровати, а сам сел рядом на плотно набитый рюкзак.
— Ты как? — поинтересовался его заботливый голос.
Последний раз я такую заботу слышал от матери на первом курсе. Тогда я нажрался, друзья принесли домой мое бесчувственное тело, и с утра было очень плохо. Мама окружила меня заботой, велела не ходить в институт и полежать… Полежать мне удалось часов до десяти. Потом я был нещадно разбужен и с призывом заняться трудотерапией отправлен в магазин. А после вместо отдыха получил еще некислый список домашних забот. Трудотерапия пошла на пользу, после того случая я старался приходить домой на своих двоих. Где мои семнадцать лет?
Вопрос был риторическим. Я закрыл глаза и отключился.
Проснулся я ближе к вечеру. Мне было явно лучше. Ушла ломота и дикая головная боль. Хотелось есть.
Сев на койке, я поднял до сих пор стоявшую на полу банку пивка. На этот раз колечко поддалось легче. Да и пить было как-то приятнее. Сухость из глотки уходила, а тошнота не торопилась занимать ее место.
Хлюпик кемарил, сидя на рюкзаке. Скрюченный в три погибели, голова упала на грудь. Создавалось такое впечатление, что он долго не спал, а сейчас не выдержал и отрубился. Или его просто пристрелили…
От последней мысли обдало холодом. Отступившие было бредни о том, что я все еще во власти контролера, стали возвращаться обратно. Я потормошил Хлюпика за плечо. Тот мгновенно вскинулся. Осоловелые в первую секунду глаза стали приобретать осмысленность.
Живой. И на бред не похож. Я сдержал вздох облегчения и вернулся на койку. Хлюпик зевнул и потер глаза.
— Угрюмый, ты как? Лучше?
— Ты ел? — спросил я, проигнорировав идиотский вопрос.
— Давно, — отозвался он.
— Тогда доставай тушенку.
Он поднялся на ноги и потянул ящик из-под кровати.
— Сколько? Вот ведь зануда.
— Сколько съешь, — буркнул я. — И мне одну. Хлюпик выудил две банки тушенки. Коробка снова заняла свое законное место под кроватью. На нож в руках Хлюпика и его попытки открыть банку смотреть было больно. Но я решил не вмешиваться. Наконец одна из консервных жестянок с опасно зазубренными рваными краями попала мне в руки. Хлюпик начал изгаляться над второй.
