Александр Щёголев - Зона Посещения. Избиение младенцев
Эйнштейн, оставив меня, выбрал позицию чуть в стороне и пребывал в полной готовности – наблюдал за каждым движением каждого из присутствующих. С двумя «глоками» в руках.
Девушка Натали, не обращая внимания ни на замороженных недоумков, ни на напружиненного Эйнштейна, подошла ко мне. Наконец-то я мог рассмотреть ее в деталях. Более нелепого наряда я не видел никогда – не только в Зоне, а вообще. В Зоне – тем более, здесь это был чистый сюрреализм. Черные колготки, коричневые в клеточку шорты, короткая сиреневая куртка. На ногах – крупные желтые ботинки. Завершала психушку зеленая сумка через плечо. Клеенчатая!
И по пять сережек в каждом ухе.
С ее стройной мальчишеской фигурой все это прокатывало, но представляю, если б девушка была толстушкой.
Натали испытующе взглянула мне в глаза.
– Ты петух, – сообщила она мне. – Скажи по-петушиному «здравствуй».
– Коккей-дадл-ду! – выполнил я просьбу. – А что?
В глазах ее мелькнул испуг. Она взяла меня за руку, за открытое запястье, и потребовала:
– Сделай десять приседаний.
– Извини, – улыбнулся я ей, – и одного не могу. Стою-то с трудом.
Теперь было ясно, чего боялся Эйнштейн и кто такая «она». Было также ясно, что главный в их отряде вовсе не Лопата, а эта вот неформалка. Многое теперь встало на свои места.
– Почему ты так на меня смотришь? – спросила она.
– Тебе правду?
– Отвечай, гоблин. – Страх в ее глазах явно усилился.
– Короче, прикид твой… это… удивляет. Мягко говоря. Кто-то бы сказал, вызывающий, я скажу – не по ситуации.
– А, это, – расслабилась она. – Отстой. Я почему-то подумала… О’кей, проехали. На гоблина не обижайся. Ты – сын сталкера?
– Похоже на то.
– Кто сталкер, отец или мать?
Вроде простой вопрос, а я вдруг в ступор попал. И правда, что я знаю о родителях? В свете новых обстоятельств, которые крутятся, как стекляшки в калейдоскопе, ничего не знаю.
– Наверное, отец. Я, правда, с отчимом живу, так что… Короче, так.
– Твой отчим – Макс Панов, – констатировала Натали. – Я должна была с ним встретиться, но слишком медленно его искала… Суки, черт. А приемный сын у него, оказывается, аномал! Это круто. Чего умеешь?
– Вижу электронику и электромеханику. Сегодня выяснилось, что немного владею технокинезом.
– У меня – суггестия всех типов. Вожу на веревочке слонов и собачек. Только с тобой обломалась.
– А с ними со всеми что?
– Лопата и Скарабей, где-то как-то, мои друзья. Крюк пока в трансе, уж извини, я знаю, он твой друг. А эти фрики… – глянула она вбок. – Эти – мясо для веселья.
– В каком смысле?
– Увидишь. А ты, значит, путешествуешь со своим клоуном?
– С кем?
– Да вот, – показала она на Эйнштейна. – С мистером Круглая Голова. Персонаж из бездарного комикса. Не ошибка природы, а продукт бездарной фантазии тупого плоского автора.
– Это мистер Эбенштейн, главный инженер одного из филиалов МИВКа.
– Да знаю я его. Бывший сталкер по прозвищу Антисемит. От меня закрылся, но мы все равно возьмем его с собой. Согласен?
– Попробуй не согласись, – сказал я ей.
– Будем дружить! – толкнула она меня кулаком в грудь и погребла прочь, к горе-разбойникам.
«Мясо для веселья».
– Меня зовут Пэн, – послал я ей вслед. – Питер Пэн.
– Ну и подотрись, – сказала она.
И рассыпала звонкие колокольчики смеха. Юмор, ага.
«Антисемит», – подумал я. «Дядя Эли», ну-ну. Скелеты торжественно выходят из шкафов – смертельный номер, бьют барабаны, публика аплодирует…
Столько человек скопилось на этом «пятачке», подумал я еще. Столько взрослых людей, а все выключены. Например, она утверждает, будто Лопата – ее друг, но ведь это вовсе не значит, что сознание мужика не изменено. С Крюком – понятно, как и с троицей неофашистов. Аутичный Скарабей пока не проковыряет в асфальте дыру до центра Земли, тоже слова не скажет. Эйнштейн добровольно изолировал себя от окружающего мира. Получается, реально – здесь и сейчас – только два нормальных собеседника, и оба подростки.
Она встала перед замороженными радикалами, чуть присела, неловко изогнувшись, и распрямилась, как пружина, издав при этом громкие, чрезвычайно странные звуки. Щелчки и свист. Две-три секунды это длилось, не больше, я и сообразить не успел, что же она такое делает, как звуки кончились.
Меня пробрал внезапный озноб. Ее стрекотание тому причиной? Или просто слабость? Некого спросить.
Зато ожили манекены с приклеенными улыбками. Первым задвигался Зиг Хайль, начав снимать с себя брутальную военную куртку, за ним – товарищи по партии. Сняв куртки, принялись за ботинки, и тогда я заподозрил неладное, а когда дошла очередь до штанов, стало ясно – веселая девочка захотела проверить, какого цвета у героев трусы. Вдруг хаки, как у породистых псов войны?
Эйнштейн сделал мне знак: подойди, мол.
И правда – клоун, стоит дурак дураком, «ничего не вижу, ничего не слышу» (это меня нервный смех чего-то разобрал). С другой стороны, девушка-суггестор на него не может подействовать. Очередной пат.
Как спасти позицию?
Один из пистолетов он убрал в кобуру, второй пока оставил, держа его в левой руке – вместе с планшетом. Правую перчатку отстегнул. На экране было написано:
не выдавай ей папин тайник она безумна
Я ответил так же письменно:
не знаю я где тайник отстаньте вы все
Он тогда:
я беру на себя лопату ты ведьму свяжем обоих и вперед
Я: это вы безумны
ОН: что предлагаешь
Я: договорюсь с ней она вас не тронет
ОН: попробуй но шлем не сниму
Я: давайте условимся
ОН: о чем
Я: на кого покажу пальцем того возьмете на мушку а если я изображу выстрел то стреляйте
Он со значением кивнул: принято.
Натали косилась на нас, но не вмешивалась, не заглядывала на экран, лишь усмехалась. Не против, значит.
Веселье между тем набирало обороты. Троица все раздевалась, и на снятых штанах дело не остановилось, желания Натали, как оказалось, простирались дальше. Или опускались ниже. Может, она любила мужской стриптиз? Я-то к этому зрелищу равнодушен, но она – леди, у них свои причуды. Оставшись безо всего, кроме футболок зеленого колора, парни встали перед хозяйкой, отсвечивая жалким бледным срамом.
– Сталкеры, – прокомментировала она. – Элита, где-то как-то.
– Что с ними теперь? – спросил я. – Траву жрать будут? Трахать друг друга? Домой в таком виде?
– Зачем домой? Хорошие «отмычки».
– В каком смысле?
– Ты дебил? В стандартном, в каком! Что, например, это за фигня, знаешь? – Она показала на вход в автомастерскую.
Открытая дверь висела на одной петле, но фигня заключалась в другом. Пространство, ограниченное дверным проемом, было какое-то ненормальное. Словно стекло там вставили, причем оно треснуло, а осколки сдвинулись друг относительно друга. Честно говоря, я сразу эту дрянь приметил, но когда тебя на мушке держат, как-то не до окружающих диковин.
– Может, что-то новое? – предположил я. – Эйнштейн рассказывал, с аномалиями муть творится, непредсказуемые стали, потому что в Зоне начался ротационный цикл. Это когда…
– Без сопливых знаю, что такое цикл. Сейчас посмотрим, муть или не муть.
– Рыжего оставь мне, – поспешно сказал я. – Сам с ним разберусь, потом.
– Сам – это святое, – серьезно кивнула она. – Заметано… Ты, – ткнула она в парня, который предлагал Эйнштейну разрулить ситуацию. – Повернись к мастерской, она сзади тебя. Шагай к ней, войди внутрь и выйди обратно.
Он оживился и пошел задорно так, с настроением, играя прыщавыми ягодицами. Не колеблясь, ступил в «стекло», а вот с выходом у бедолаги не заладилось. С какого-то момента показалось, что не столько вступил он внутрь, сколько его втянуло. Хрустальная картинка дверного проема исказилась – будто диафрагма фотоаппарата сработала. Большие прозрачные лепестки схлопнулись и раскрылись; человек-«отмычка» даже крикнуть не успел. Кровавое крошево выплюнуло наружу. Смачный плевок, ярда в три радиусом. Отдельные комья, что покрупнее, отлетели подальше, но в целом оставшиеся от тела куски были мелкими.
Фрагменты, как говорят специалисты, защищая рассудок.
Осколки «стекла» перетасовало, и застыли они в новом порядке.
Натали отправилась полюбопытствовать, побродить среди ошметков, высоко задирая ноги и с интересом разглядывая экспонаты анатомического театра, даже, кажется, что-то пнула носочком желтого ботинка, и пока она это делала, я благополучно тошнил в сторонке.
Не привык, школа не та.
Эйнштейн смотрел на меня с сочувствием, Лопата жестко скалился. Крюк, откинувшись на руки, любовался дымкой, постепенно затягивавшей Зону. Скарабей, подняв голову, наблюдал за нами, впервые проявив интерес к происходящему.
