Максим Хорсун - Ушелец
Он обернулся, выпуская из рук скафандр с останками.
И едва совладал с метаморфозой, которая началась рефлекторно. Трехгранный шип вырвался из запястной пазухи левой руки и застрял под перчаткой, полностью блокируя движения кисти.
Над вершиной гребня парил кухуракуту.
Когда-то давно, еще в «учебке», Раскину показывали несколько невнятных роликов в низком разрешении о ксеносозданиях: паукообразных ххта и черти-что-подобных кухуракуту. Представители этих цивилизаций (в отличие от расы Обигуровских спор) на пространство людей не претендовали и носа к Земле не совали даже под видом дипломатических миссий. Их корабли ни разу не наблюдались в пространстве, которое считалось человеческим, — сфере, радиусом в пятнадцать световых лет вокруг Солнца. Поэтому знания, которыми располагали люди о своих ближайших соседях по Галактике, были минимальными. Практически они ограничивались самоназваниями этих рас и заверениями последних о своем нейтралитете по отношению к Солнечной Федерации.
Интересно, эти болваны на «Ретивом» и «Микадо» видят, что у них под носом разгуливает чужой? И как кухуракуту смог пережить «волну»? Или инопланетянин только что высадился?
Кухуракуту безучастно висел в полуметре над скалой, удерживаясь в неизвестно каком поле. Его полупрозрачное тело сверкало, как драгоценный камень, на фоне черно-красного неба Забвения.
Было непонятно, куда именно смотрит плоская дискообразная голова чужого. Может, во все стороны одновременно. В ее глубине перемигивались огоньки: желтые, голубые, белые… Существо, видимо, размышляло. От тонкого, как ножка гриба, тела отходили восемь щупалец: по четыре в средней и нижней его части. Оба «пояса» псевдоподий неспешно вращались параллельно земле, будто вертолетные винты.
Раскин суетливо завертел верньеру, выводя громкость рации до предела. Но динамик не проронил ни звука. Тогда ушелец выругался и схватился за рычажок пьезомеханизма. Зажегся желтый глазок, подсказывая, что на рацию поступает питание. Шлем наполнился треском статики.
Раскин облизнул потрескавшиеся губы.
— Всем, всем! Слышите вы меня или нет: я вижу кухуракуту! На Забвении — кухуракуту! Здесь… М-мать!..
Индикатор питания погас. Раскин снова дернул рычажок. Вывернул его из паза «вместе с мясом». Зашвырнул за «скаут», отправив по широкой параболической траектории.
Не было у него ни одной инструкции, как вести себя в подобной ситуации. Протянуть кухуракуту руку со словами: «Как представитель человечества сердечно приветствую вас…»? Игнорировать чужого? Продолжать выполнять миссию, будто это то ли растение, то ли животное, то ли простейшее, то ли высшее создание не стоит над душой? Или, может, броситься на него с криком: «Убирайся прочь с планеты! Спасай свою задницу, даже если она у тебя отсутствует…»?
Но ломать голову долго не пришлось: кухуракуту пропал. Так же исчезает солнечный зайчик, если повернуть зеркало под другим углом. Только что сиял — теперь ни слуху ни духу. Над тем местом, где только что находился инопланетянин, повисло облако густой пыли, по форме напоминающее каракатицу.
Ладно. Был кухуракуту — нет кухуракуту. Может, опять привиделось.
Раскин достал из набедренной сумки сигнальный пистолет. Зарядил его ракетой. Конечно, не бог весть какое оружие, но нужно было иметь под рукой аргумент на случай возможного «контакта». На случай, если кухуракуту все-таки не привиделся.
Дьявол!
А ведь прав был Шнайдер, на борту «скаута» действительно имелось нечто представляющее угрозу для Грибницы, раз Треугольник забросил сюда своего пса — кухуракуту. Причем агент чужих практически преуспел: вышел на объект, считай, что в одно время с человеком. Где сейчас может быть тварь, способная столь молниеносно исчезать, сам черт не ведает. И пока он, ушелец, роняет на подбородок слюни, понял Раскин, кухуракуту, вполне возможно, хозяйничает внутри корабля. То есть та призрачная надежда, ради которой его заставили вновь погрузиться в пыль и песок Забвения, вот-вот канет в небытие.
Прыжок — и он на трапе. Еще прыжок — и у проема люка.
Черта с два он позволит прихвостню Треугольника увести трофей из-под своего носа после всего пережитого.
Как Раскин предполагал, внутри корабля давление отсутствовало. Шлюз был открыт с обеих сторон. Примыкающий к нему коридор тонул во мраке.
Раскин вынул химический фонарь (он решил не использовать свое «ночное» зрение — внутри мертвого корабля хотелось бы иметь живой яркий свет), осторожно заглянул в шлюз.
Белый круг от фонаря высветил на полу пеструю свалку. Раскин присвистнул: чего здесь только не было! Тот бедлам, что он наблюдал снаружи, не шел ни в какое сравнение с творящимся внутри корабля. Кроме многочисленных «технических» обломков, под ногами валялся мусор органического происхождения — какие-то объедки, какая-то заледеневшая грязь… Раскин даже побоялся предположить, чем это могло быть раньше. На глаза попадались осколки посуды, обрывки одежды. Особенно трогательно выглядел зеленый носок, примерзший к шлему разорванного напополам скафандра.
Сквозь грязь проглядывались и белые пятнышки бумажных клочьев, но, вопреки напутствию Шнайдера, Раскин не стал терять время на их собирание.
Конечно, если на корабле имела место взрывная декомпрессия, то так все и должно было выглядеть. Воздушный поток, устремляясь из «скаута» в разреженную атмосферу Забвения, смел и перемешал внутри корабля весь незакрепленный инвентарь.
Но Раскин еще ни разу не слышал о взрывной декомпрессии, которая бы происходила из-за открытого люка. Это было нелепо и напоминало экранизацию бородатого анекдота о мужике, который открыл форточку на работе — в подводной лодке. Вот только сейчас смешно не было.
Дальше — больше. В коридоре кто-то снял с переборок внешнюю обшивку — на оголенных коммуникациях серебрились кристаллики водяного льда. Раскин водил фонарем из стороны в сторону. Он уже забыл и о том, что стрелка на индикаторе «О2» почти приблизилась к нулю, и о том, что внутри скафандра жарко, словно в духовке.
На коммуникациях были ясно видны свежие следы сварки. Обрезки кабеля образовывали перемычки там, где им быть не предполагалось. Раскину даже пришлось перешагнуть через растяжку, протянутую по ширине коридора.
Всюду — следы спешной переделки. В ход шло все, что попадалось под руку. Невольно возникала мысль о дюжине гениев, которым было поручено создать нейтринный двигатель из древней радиолы, мотка проволоки и слесарного лома.
Но на борту этого «скаута» такое количество гениев не предполагалось!
Вдруг в коридоре посветлело. Раскин поднял глаза и от неожиданности выронил фонарик: навстречу ему плыли два кухуракуту.
Раскин прижался спиной к стене. Навел на них сигнальный пистолет, удивляясь собственной глупости.
Из полупрозрачных, будто вылитых из матового стекла, причудливых тел исходило завораживающее бело-голубое свечение. Щупальца кухуракуту держали вытянутыми вдоль корпуса и чуть отведенными назад. С близкого расстояния они походили на двух глубоководных медуз. Или на два газовых фонаря, изготовленных маньяком-стеклодувом в честь Хэллоуина.
— Ребята, давайте так, — обратился ушелец к кухуракуту, когда инопланетяне поравнялись с ним. — Вы меня не трогаете, и я вас не трогаю…
Кухуракуту проплыли мимо, не подав вида, что удосужились заметить человека. Они исчезли в направлении кокпита, проигнорировав шлюз и выход наружу.
— Спасибо за… — Раскин сглотнул. Дотянулся до мундштука, влил в себя еще четверть галлона аминокислотного «топлива». — Спасибо за проявленное благоразумие…
Учитывая, как складываются обстоятельства, Раскин решил, что он будет молодцом, если сможет снять хотя бы один «черный ящик» или «карман» с данными о полете. Едва ли у него будет возможность осмотреть личные вещи экипажа «скаута» или даже отыскать бортовой журнал. В этом-то погроме. С такой компанией под боком.
Наверное, в другое время он поспешил бы убраться подальше от этого места в тот момент, когда только стало ясно, что здесь замешаны чужие. Но не сейчас. Зачем же рушить цепочку, чтобы позднее кому-то вновь пришлось пробираться через все круги ада?
Конечно, в этой логике было что-то от тупого упрямства, но Раскин двинулся вперед. Он ощущал себя водолазом, который пробирается через кишащее акулами нутро затонувшего корабля к набитому сокровищами трюму. С растрескавшихся губ слетали бессмысленные слова:
— А акула Каракула, улыбаясь, говорит… улыбаясь, говорит…
По всей длине коридора протянулись лиловые тени. Невесомость подводная — это совсем не то, что невесомость космическая. Под водой тебя тянет лечь на покрытое илом и человеческими костями дно.
— А акула Каракула правым глазом подмигнула, улыбаясь, говорит: «Здравствуй, здравствуй, добрый доктор, добрый доктор…»
