Артем Мичурин - Еда и патроны
Бойня помог выгрузить моё утлое плавсредство.
— Ну, — протянул он руку, — ни пуха. Аккуратнее там.
— К чёрту.
Через минуту я остался в компании кружащих высоко над головой чаек и квакающих в заболоченных протоках жаб.
«Аккуратнее там». Эх, там бы ещё оказаться, можно будет спокойно вздохнуть. Ширина Оки в том месте, где мне предстояло начать форсирование, была примерно полкилометра, но, учитывая течение, предстояло проплыть метров семьсот. Семь ёбаных сотен метров холодной чёрной дряни, которая только и ждет, чтобы затащить тебя в своё безвоздушное чрево, заполнить собой твои нос, рот, горло, лёгкие…
В такие минуты невольно становишься верующим. Вот и я, неумело перекрестившись, спустил лодку на воду, залез в неё, и со словами молитвы за спасение души — дурное влияние Святых — отчалил.
Если б не эта чёртова боязнь глубины, Ока, наверное, показалась бы мне красивой — широкая, тёмная, омывающая живописно изрезанные протоками берега и песчаные отмели. Она брала начало под Орлом и, петляя наподобие кишки, тянулась на север, где упиралась дефекационным — если уж продолжать аналогию — отверстием в руины Нижнего Новгорода.
Вот такое путешествие я точно не хотел бы совершить. Потому вцепился в весло и принялся усердно грести.
Сколько я грёб, сказать трудно. По ощущениям так не меньше часа, но на самом деле, наверное, минут пятнадцать, а то и меньше. За это время мимо меня успела проплыл какая-то хрень, издали напоминающая утопленника, а ближе к середину реки едва разминулся с полусгнившей козой. Вначале тоже подумал, что человек — шкура от туши отслоилась, оголив почерневшее мясо, и тянулась позади, как лохмотья одежды, — но рогатая башка опровергла мои догадки. Хотя, справедливости ради, нынче и рога — не самое веское доказательство, встречал я экземпляры хомо сапиенс гораздо менее походящие на человека, чем та коза.
В конце концов, проклятая Ока осталась позади. Я вытащил лодку на берег и заныкал в кустах — вдруг пригодится.
От места высадки до Чаадаево, по моим расчётам, было километров пять. Маршрут пролегал через лес, минуя расположенную поблизости деревушку. Не то чтобы я опасался встреч с местными, но, как говорится, бережёного бог бережёт. Это в городах народ ко всему привычный, а деревенские с чужаками держат ухо востро. Оно и понятно. Кому взбредёт в башку шастать одному по лесам? Уж точно не доброму человеку. Деревенский мужик простоват, но не глуп. И чрезвычайно хозяйственен. Поглядит с хитрым прищуром вслед одинокому путнику, подумает, оценит, сходит домой за ружьишком, пару соседей кликнет… Человек-то, может, и не добрый, но вот добра на нём изрядно. Зачем же упускать? А мне шум ни к чему. Да и без шума нехорошо получится, если одновременно с моим приходом в Чаадаево прилетит весть о свежих трупах, обнаруженных неподалёку. Так что лучше уж лесом.
Тем более что лес в эту пору чудесен. А муромский… О-о, муромский лес — моя слабость. Вот, казалось бы, вырос я чуть ли не в степи. Ну, что там вокруг Арзамаса осталось после засух? Одно слово — пустошь. А здесь — буйство растительности. Особенно люблю местные сосны — громадные, прямые, будто мачты, с золотисто жёлтой корой. А молодняк, что по опушкам насеялся, совсем как ёлки, только хвоя раза в четыре длиннее. Стоят такие сугробы зелёные с шишками — красота.
Солнечным осенним днём в лесу благодать. Прохладно, свежо. Комары уже сдохли, мухи спят. Под ногами мох. Идёшь по нему — будто по перине ступаешь. А воздух какой. М-м-м… Сосновый аромат ноздри ласкает. Ни пылищи тебе, ни ветра пронизывающего. Эх. Если б не работа, вот честное слово, перебрался бы сюда. А что? Пять-шесть местных к строительству привлечь на добровольно-принудительной основе, они топорами да фуганками махать любят, инструментом обеспечу. Одна беда — сторожить их нужно неусыпно. Тут не Арзамас. Придётся нанимать за свои кровные. Ну ладно. Построят мне избу с печкой. Небольшую, лишь бы переночевать было где. Чёрт. Для печки кирпичи нужны. В Муроме купить можно. А подвал? Без подвала нельзя. И желательно забетонированный. Только вот как в лес кирпичей с цементом натаскать? Не на своём же горбу? Выходит, дорога рядом быть должна. А где дорога, там люди. Будут шастать туда-сюда, уединение нарушать. Глядишь, и подпалят ещё. Мутантов-то на этой стороне не жалуют. Ну и нахуя, спрашивается, мне такое счастье?
С этими горестными мыслями я и подошёл к промежуточному пункту назначения.
Чаадаево — большое село, домов на триста, в отличии, к примеру, от огороженных стеной Ковардиц, вело куда более открытый образ жизни. Никаких тебе фортификаций, всё цивильно и, я бы даже сказал, уютно, если б не местные жители. Как говаривал персонаж одной книжки — английский король, если память мне не изменяет — «Главная проблема Шотландии в том, что в ней слишком много шотландцев». Вот и здесь так же.
Жили чаадаевцы за счёт скотины. На восемьсот человек держали общее стадо в тысячу молочных коров. Кроме того в селе имелись маслобойня и сыроварня, выдающие продукцию во вполне себе промышленных масштабах, а так же распространяющие по округе весьма специфический аромат. Даже не знаю что хуже — помойно-отхожая вонь арзамасских закоулков или это.
Время уже близилось к вечеру, и я отправился на постоялый двор. Вообще, как только я перестал в своей работе ограничиваться Арзамасом и близлежащими территориями, у моих глаз выявился один, но большой изъян — оказывается, они имеют нехорошую особенность будить низменные ксенофобские инстинкты среди лацевского населения. Днём всё нормально, а вот в сумерках… И чего я только не пробовал. Даже очки себе с затемнением купил. Но выяснилось, что на человека, расхаживающего вечером в тёмных очках, лацы реагируют с ничуть не меньшим подозрением. Пришлось отказаться, взяв за привычку поглубже укрывать голову капюшоном.
— Комнаты есть на ночь? — спросил я, разглядывая барабанящие по стойке толстые пальцы хозяина постоялого двора.
— Серебряный, — ответил хриплый бас, и мне под капюшон заползло сизое облачко табачного дыма. — Или шесть пятёрок.
— Недёшево.
— У меня только двухместные. Найдётся желающий на вторую койку — снижу до четырёх пятёрок.
— Не нужно, плачу восемь, и комната моя целиком, — я вынул из разгрузки рожёк.
— Э нет, — погрозил палец. — Из примкнутого.
— Хм. Наёбывают часто?
— Да, знаете ли, бывает. То порох сырой, то капсули гнилые.
— Лады. Из примкнутого, так из примкнутого.
Я рассчитался и забрал ключ.
— Направо. Четвёртая дверь. Сортир под боком.
— А первые три заняты?
— Завтра освободятся. Надо?
— Нет, просто близость к уборной смущает.
— Сортир чистый, — пробасил хозяин мне вслед слегка обиженно.
Комната — квадрат три на три — имела минимальный набор мебели: два топчана с соломенными матрасами и подушками, покрытыми самотканым бельём и байковыми одеялами; две тумбочки, два табурета, небольшой стол и рукомойник. Типичная для подобных заведений обстановка. Полноценная гостиница здесь бы не окупилась — поток народу в сёлах маловат, а на постой в свои дома люди пускают чужаков крайне неохотно. Так что постоялый двор — единственное приемлемое решение. Чаще всего он представляет собой пристройку к избе, а то и к сараю, на три-четыре комнатушки. Чтобы переночевать и привести себя в порядок — места вполне достаточно. Кроме того, чем меньше комната, тем меньше затрат на отопление. Внешние стены обычно не слишком толстые, а уж внутренние и подавно.
Первое, что я сделал, заперев дверь — достал из вещмешка кружку и, усевшись на топчан, поставил её между стеной соседней комнаты и своим ухом. Так просидел около двух часов. Соседи мне попались немногословные. Побрюзжали о недосушенном табаке, что продал местный бакалейщик, обсудили достоинства некой Нюрки из пивной, и только по ночь разговор завернул в интересующее меня русло:
— Завтра в дорогу, — вздохнул первый. — Как думаешь, выгорит?
— Самим бы не выгореть, — ответил второй.
— Да ладно, Ткач — мужик надёжный, по-глупому рисковать не станет.
— Хорошо, если так.
— Я вот всё думаю, — продолжил первый мечтательно, — как оно там? Интересно, высотки уцелели? А башня Останкинская? Я на фотографиях видел — ух, красотища. Это ж надо такое построить. Даже в голове не укладывается.
— Нет там ничего, — отрезал второй. — Пустыня. Кратеры от взрывов, а между ними горы кирпично-бетонного лома, и машины в комки фонящего железа сплавившиеся. Если и осталось что, так только на окраинах. Я слышал, пекло такое было — аж река выкипела.
— Москва река?!
— Ну.
— Брехня. Она ж не вся в городе, хрен знает откуда течёт. Это ж надо было по всему руслу бомбить, чтоб выкипела. Брехня, к гадалке не ходи.
— Почём купил, потом и продаю.
