Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин
И малышу пришлось с плачем бежать за ними вдогонку, а его перышки так и остались лежать на песке.
Вернувшись домой, я почему-то все вспоминала маленького Эдварда Хэмблтона. Его все называют Коротышка. У них в семье трое больших мальчиков и эта жеманница Ванита, которая каждый день выпрашивает пирожные. Разумеется, и Уилл, и даже Дави называют его Коротышкой. Он у Дави случайно получился! — говорит Уилл, фыркая так, словно он к его рождению вообще никакого отношения не имеет. А Эдвард — никакая не случайность; просто они никогда не думают о последствиях, о возможной беременности. Мальчик совершенно на них не похож. Такой маленький умненький парнишка; ему очень нравится Лили, и он повсюду за ней ходит. Да, умный и милый мальчик, но в семье на него вообще внимания не обращают. Никогда не слушают того, что он говорит. Уилл даже головы в его сторону не повернет, разве что подзатыльник даст. Он считает, что характер мальчишки закаляется в играх со сверстниками. А я вижу, что Дики откровенно терроризирует братишку. Не трогай! Какого черта ты вообще тут делаешь?! Восемнадцатилетний лоботряс злобно орет на пятилетнего малыша! Ну что ж, так им, несомненно, удастся сделать из Эдварда настоящего мужчину! В полном соответствии с их убеждениями.
Порой я сама себе удивляюсь, словно смотрю на себя со стороны, как на совершенно чужого человека, и спрашиваю: «Зачем она вернулась в Клэтсэнд? Зачем, господи, она притащила сюда свою девочку? Чтобы она выросла здесь, а не в Сан-Франциско?» И я не знаю, что себе ответить. Я очень любила Калифорнию, любила этот прекрасный город. Зачем я, задравши хвост, неслась сюда, на край света, на тот самый край, за которым больше ничего нет? При первой же возможности сбежала домой, к маме? Да. Но не только. Когда я вчера поднималась туда, на Бретон-Хэд, где у нас есть «собственность», и когда я перешла через разграничительную линию возле лесопилки, территория которой занимает всю восточную часть холма, я думала о том, что можно было бы начать строить здесь дом — такой, о каком мы с мамой так часто мечтали. Я об этом, наверное, уже тысячу раз думала! Я прикидывала, что если продать половину своих акций Уиллу Хэмблтону — а ему очень хочется стать полноправным владельцем магазина, он на это уже целый год намекает, — то можно было бы вложить эти деньги в строительство настоящего поместья. Я могла бы купить участок на Мэйн-стрит, к югу от Клэтсэнд-крик; там земли на десять домов хватит. А самый восточный край этого участка был бы отличным местом для небольшого предприятия по торговле пиломатериалами и дровами, о чем мне мистер Дрек говорил в Саммерси еще месяц назад. Участок этот принадлежит Дженсену, и он, наверное, согласится его мне продать. Если у меня будут наличные. Которых я никогда не заработаю, будучи начальницей почтового отделения. И еще было бы таким облегчением выйти из игры, когда у тебя такой партнер, как Уилл Хэмблтон.
Потому что за ним все время нужно следить, причем по отдельности — за руками и за всем остальным. Потому что, во-первых, он нечист на руку. А во-вторых, как я всегда говорила Мэри, это все равно что иметь в партнерах по бизнесу самца слона: приходится следить за обоими его концами, потому что если он не сможет обвить тебя хоботом и удушить, то просто на тебя сядет и раздавит.
Но ведь здесь прошла вся моя жизнь… Хотя я стараюсь возить Лили в Портленд так часто, как только могу, потому что не хочу, чтобы мой ребенок рос среди всеобщего невежества. Если она потом выйдет замуж за кого-нибудь не из Клэтсэнда, я буду очень рада. Здесь для нее никого подходящего нет. Возможно, когда она сама начнет ездить повсюду, ходить на балы и вечеринки с подругами-старшеклассницами, то сумеет познакомиться с каким-нибудь приятным молодым человеком. Я даже подумывала, не отослать ли ее в «Сент-Мэри-скул» в Портленд, чтобы она среднюю школу там закончила. Мэри говорила, что хотела бы отправить туда Дороти. Но я все-таки насчет этого не совсем уверена. Я знаю только одно: я-то здесь застряла навсегда, но душа моя и не стремится дальше Бретон-Хэд. Не знаю почему. В действительности, я всегда по-настоящему хотела только свободы. И теперь она у меня есть.
ВИРДЖИНИЯ, 1955
Раньше мне всегда нравились мои рисунки, и всем они нравились. Но сегодня я хотела нарисовать для бабушки лося. Такого, как те, которых мы видели на нашей Собственности, и как лось на той чашке, что стоит в витрине магазина. Я хотела нарисовать его и подарить ей в день рождения. Но у меня получилась какая-то длинная штуковина, похожая на сигару, из которой торчали четыре палки. И я повсюду заехала за нарисованный карандашом контур, а когда взяла черную краску и попыталась обвести контур, сделать его потолще, то получилось еще хуже, и я сперва хотела все стереть, а потом взяла чистый лист бумаги и стала рисовать — очень легкими, тоненькими линиями, почти незаметными, чтобы если у меня что-нибудь получится не правильно, то можно было бы стереть. Но все равно почему-то получалась та же самая «сигара на ножках». Этот лось у меня просто перед глазами стоял, а на бумаге ничего не выходило! Одно безобразие! Я разорвала и этот рисунок и попробовала снова, но все равно ничего не вышло, и тогда я страшно разозлилась, разревелась и пнула ногой свой столик, и он перевернулся, этот дурацкий старый карточный столик, на котором я рисую, и все краски рассыпались, а некоторые разбились, и тут уж я заревела во все горло. И тогда они все пришли ко мне в комнату.
Мама собрала краски, а бабушка подняла меня с полу и усадила к себе на колени, чтобы я перестала
