Александр Афанасьев - Час героев
Битый кирпич хрустел под ногами, польский «наблюдатель» нервничал, просматривал то одну сторону, то другую через свой прицел. Комендантские вели себя на удивление хладнокровно, у того, который говорил с ними, был монокуляр ночного видения, крепившийся на кронштейне на каске, американский, достаточно дорогой.
– Осторожно. Растяжка. Мы ее не сняли.
Поляк включил фонарик.
– Нет! Выключи! Ты что, пан, совсем дурак?
– Что такое?
– Снайпер выстрелит через окно на свет! Выключи.
Немного поразмыслив, польский жолнер выключил фонарик, решив, что лучше упасть и расквасить нос, чем если пуля расквасит тебе всю голову...
Пахло почему-то дерьмом... видимо, канализацию прорвало, и в подвале теперь был потоп из канализационных труб.
– Вот. Дальше мы не проходили.
– А зачем вы вышли к машине, панове? – подозрительно спросил поляк.
– Потому что подкрепления ждали, пан, – ответил комендантский, – может быть, вы и есть это подкрепление.
– Нет... нет. Нам не сообщали.
– Все равно – дом надо прочесать. Пан жолнер, принимай командование.
– Да... да. Ты и ты... Проверяем.
Пан жолнер немного владел языком, который у него был чем-то средним между русским и украинским. В Польше до сих пор оставалось много из тех, кто владел русским, в конце концов, раньше его учили в школе как обязательный...
Выйдя на четвертый этаж, второй огляделся, чтобы никто не подслушал – затем обратился к первому.
– Делаем?
– Зачем? – первый пожал плечами. – Дураки, они и есть дураки.
Разговор прервал хлопок взрыва и мучительный крик.
– У... матка боска...
– Это ты фотоэлемент поставил?
Второй пожал плечами.
– Дураки...
Луганск
На следующий день
– Паны... я категорически возражаю против этого!
Американцы переглянулись.
– Пан генерал бригады, мы даем вам рекомендации, которые вы можете выполнять, а можете – и не выполнять. Но в таком случае – мы просто сворачиваемся и уезжаем домой.
Генерал бригады Юзеф Замойский, худощавый, с нездоровым цветом лица и бородкой «а-ля Ришелье», вспыхнул негодованием и только усилием воли сдержал ругательство. Посмотрел на полковника – но тот с преувеличенным вниманием рассматривал карту.
– Это... недопустимо, – поляк помолчал, подбирая нужное слово, – неприемлемо!
Ганнери-сержант Нули пожал плечами.
– Я же не говорю о том, что вы должны снять всю охрану, и пусть ваш пан Бачинский идет по главной улице города в ожидании, пока его пристрелят. Вы можете предпринимать любые меры охраны... в конце концов, это ваша работа.
– Мы не вправе рисковать жизнью пана Бачинского. Это исключено, – отрезал генерал бригады.
– Быть может, об этом стоит спросить самого пана Бачинского? – как бы между делом вставил реплику полковник Свифт.
Генерал резко повернулся к нему.
– И вы туда же, пан полковник!
– Это просто мысли вслух. Если это ваша земля – почему вы боитесь визита сюда вашего президента?
– Мы...
– О да, пан генерал бригады. Вы просто выполняете миротворческую операцию.
– Пся крев! – Генерал бригады Замойский стукнул кулаком по столу и вышел, не сказав больше наглым американцам ни слова.
Американцы переглянулись.
– Сэр? – вопросительно посмотрел на старшего по званию ганнери-сержант.
Свифт усмехнулся.
– Дело сделано. Эти поляки... они наглецы, но в них есть... гонор.
– Гонор, сэр?
– Это такое слово. Гневливость, стремление к показушности, безрассудность, бравада. Это сильно схоже с одним из смертных грехов в понимании церкви, с гордыней. Они все тут такие, и их президент не исключение. Он при-едет. Информация уже передана, они не смогут не клюнуть.
Нули кивнул.
– Ваш план?
– Все просто, сэр. Надо заставить их действовать на наших условиях. А это – очень жирная приманка. Он не сможет не клюнуть. И тогда мы его уберем.
Свифт кивнул.
– Лучше бы вам сделать это, парни. Иначе этот снайпер доведет нас до безумия...
– Сделаем, – ганнери-сержант протянул полковнику записку, – вот это нужно доставить сюда, и как можно быстрее...
На следующий день
– Ерунда... – первый откинулся на неудобном, продавленном дерматиновом сиденье «УАЗа», закрыл глаза.
– Но почему?! – второй, корректировщик огня, был более молодым, кроме того – в этой войне у него были свои личные счеты с поляками. – Этот Бачинский?
– Дурак ты. Это ловушка.
– Мы должны...
– Никому и ничего мы не должны. Ты что, еще ничего не понял? Этот Бачинский – он не фигура, он пешка, не более того. Завалить его – придет другой. Поляки выбрали его не просто так, Бачинский – это поляки. Он – всего лишь один из них.
– Тогда зачем мы здесь?
– Затем, что никому не нравится умирать. Рано или поздно поляки похоронят пятитысячного убитого в этой войне. Потом десятитысячного. Потом – двадцатитысячного. Потом им это надоест. Чем больше гробов – тем короче война.
Первый зевнул.
– Смени меня. Я посплю...
Луганск
02 апреля 2014 года
Вертолет Польского правительственного авиаотряда, с позывным «Ожел-один»[23], бронированный «Евро-Сикорский» девяносто второй модели, произведенный[24] в Свиднике, заходил на посадку по широкой дуге – президент Бачинский приказал ее заложить над городом, чтобы своими глазами посмотреть, что там происходит, – эскортируемый двумя ощетинившимися ракетами «Ми-24» польских ВВС, готовых подавить любую огневую точку. Пилота, а заодно и старшего группы безопасности, отвечавшего за жизнь президента в зоне вооруженного конфликта – пробрало холодным потом, когда «первый» приказал совершить круг над городом. В городе и окрестностях все еще оставались группы бандитов, у них на во-оружении были в том числе и ПЗРК – но все знали, что представляет собой первый. Ему надо было осмотреть город сверху, сделать круг над ним точно так же, как раньше польским рыцарям надо был въехать на белой лошади в покоренный город. Это был символ, понимаете, символ того, что город – взят. За прошедший год у «первого» сменилось два начальника охраны – один, не выдержав, написал рапорт сам, еще одного потребовал убрать сам «первый». Оба – за то, что не рекомендовали «первому» делать что-то. У охраны и у прикрепленного, тем более такого, как глава государства, – отношения очень сложные, глава государства должен был слушаться прикрепленных ради своего же блага, тем более если они находятся на «красной территории». Но если «первый» – холерик и упивается властью...
Пример погибшего брата, который приказал сажать самолет в густом тумане – «первого» так ничему и не научил.
– Наш флаг, флаг нашего жолнерства! – Первый приник к иллюминатору. – Видите, наш флаг! Слава Иезусу! Польша!
И захлопал руками, как ребенок...
Как ребенок...
Братья-близнецы Лех и Ярослав Бачинские выросли еще в той, старой Польше, Польше, находившейся под гнетом москалей – по крайней мере, именно так объяснял им в школе учитель истории, бывший членом движения «Солидарность». Отец был офицером Войска Польского, мать – интеллигентом, отец участвовал в варшавском восстании сорок четвертого года – поспешном, глупо задуманном и потерпевшем поражение. Нетрудно догадаться – какие были настроения в семье. Возможно, если бы Лех и Ярослав были постарше или у них был бы вменяемый, разумный отец – он рассказал бы им, как «клятые москали» помогали восстанавливать Польшу после того, как по ней прокатилась Вторая мировая война, как строили и запускали заводы, как восстанавливали разрушенные города, как восстанавливали сельское хозяйство. Но, увы, Леху и Ярославу этого никто не рассказал.
Брожение в Польше было всегда, ничего не менял и Варшавский договор – название «Варшавский» было чем-то вроде злой насмешки, потому что поляки никогда, в сущности, не принадлежали к Восточному блоку, хотя пользовались всеми преимуществами нахождения в нем. В отличие от чехов, румын и венгров, они не стали делать ставку на промышленность, не стали форсированно индустриализировать страну и больше отдавали внимания сельскому хозяйству. Но в результате получилось то, что соседние страны все больше и больше стали уходить в отрыв по уровню жизни – ЧССР, ГДР, ВССР – везде, где развивалась промышленность, уровень жизни повышался быстрее. Поляки, вместо того чтобы сделать правильные выводы, – сделали неправильные и начали занимать деньги, чтобы жить на заемные, став единственной страной социалистического лагеря, живущей не по средствам и подсевшей на кредитную иглу. В Кремле, вместо того чтобы сделать выводы и подкорректировать курс младшего брата, – решили тянуть до последнего, опасаясь неприятностей. Пражская весна 1968 года испугала Брежнева и других советских руководителей намного больше, чем это было принято считать, и теперь они предпочитали не вмешиваться даже там, где это было нужно, по принципу «не тронь лихо, пока тихо». А было и в самом деле лихо – поляки были истовыми католиками, ксендзу верили больше, чем местному партийному руководителю, и привыкли жить на незаработанное. Опасное сочетание, но тогда этого не хотели видеть.
