Василий Головачев - Ко времени моих слёз
– Чего гадать на кофейной гуще.
– Странно все это, – покачал головой Райхман.
– Эй, что там у вас делается? – подал голос Кузьмич. – Клиенту, между прочим, кто-то звонил, после чего он сделался кислым и бледным. Говорил я вам, надо прослушку установить, сейчас бы знали, о чем шел разговор.
– Сворачивай лежку, – приказал Максим. – Уходим.
– Как уходим?! Куда?!
– По желуда. Домой. – Не слушая больше лейтенанта, Максим выключил рацию и повел машину к подъезду соседнего дома. Вопросов в голове роилось много, но ни на один из них не было ответа. Зато появилась мысль позвонить дочери Гольцова и предложить встретиться в Москве. А при встрече осторожно расспросить ее об отце. Вполне могло быть, что она знает, чем занимается Арсений Васильевич в свободное от работы время. Тогда можно было бы сориентироваться поточнее и предложить начальству свой вариант работы с клиентом. И с теми, кто стал за ним следить.
Через полчаса группа в мрачном настроении упаковала вещи в гостинице и выехала за пределы Жуковского.
К дому Максим подъехал в начале второго ночи. Отпустил подчиненных, пожелавших ему «сладких снов». Постоял в подъезде, отчего-то не решаясь подняться на свой этаж. Подумал с усмешкой: неужели я боюсь?
Конечно, боишься, ответил внутренний голос. Боишься в первую очередь очередного скандала, и с одной стороны, это правильно, потому что скандалы отнимают много нервной энергии и заставляют готовиться к неизбежному. А с другой стороны, неправильно, потому что жены не должны встречать мужей как непрошеных гостей. Разве что – чужих мужей.
Максим улыбнулся, расправил плечи, взбежал на третий этаж, открыл дверь своим ключом, стараясь не шуметь.
В кухне и в гостиной горел свет. Слышались голоса, смех. Пахло пригорелым тестом. Жена никогда не умела готовить блины, мелькнула флегматичная мысль, они у нее часто пригорают.
Он кинул взгляд на чужие мужские ботинки, на дубленку и шапку, прошел в гостиную, остановился.
Варвара в одном прозрачном пеньюаре сидела на диване, поджав ноги, рядом с молодым человеком приятной наружности, на котором хорошо смотрелся халат Разина с воздушными шарами. Был молодой человек плотен, чуть полноват, белобрыс и голубоглаз. Прямой нос, широкие скулы, чувственные губы, длинные волосы. Викинг, право слово, мужественный и сильный. Разве что мускулы жирком подзаплыли, а так – викинг.
– Здравствуйте, – вежливо проговорил Максим.
Произошла немая сцена.
Воркующие «голубки» резко отодвинулись друг от друга. Викинг вскочил, бледнея. Встала и растерянная Варвара с округлившимися глазами:
– Ты?!
– Я, – подтвердил Максим, разглядывая гостя.
– Но ты же должен был… через два дня… не предупредил даже…
– Извини, так получилось. Это он?
– Кто?
– Любовник, разумеется. Тебя видели пару раз вместе с ним. Или это просто друг заглянул на огонек? Так сказать, утешить и скрасить одиночество?
Викинг набычился, сжал кулаки:
– Вы… не знаете…
– Чего же я не знаю?
– Мы… друзья с Варей… да…
– И поэтому практически раздеты. Понимаю. Жарко.
Викинг исподлобья посмотрел на Варвару, лицо которой изменилось, стало злым и некрасивым.
– Прекрати ерничать, Максим! Это Эрик… мы учились вместе…
– Пошел вон! – ровным голосом сказал Максим.
– Что?! – не понял викинг.
– Я сказал: пошел вон!
– Максим! – шагнула к нему Варвара. – Сейчас же прекрати! Эрик никуда не уйдет!
– Здесь пока еще я хозяин. Поэтому – вон!
– Вы тут… не командуйте. – Викинг откашлялся, приобретая уверенность. – Мне Варя рассказывала, как вы себя ведете…
Максим шагнул к нему, крутанув желваки, и парень отшатнулся, меняясь в лице.
– Поробуйте ударить! Я… вас…
Максим смерил его взглядом, привычно выбирая точку удара, усмехнулся, качнул головой:
– Ты не стоишь моего гнева, мальчик.
Варвара встала между ними:
– Максим, я вызову милицию! Отойди!
– Вряд ли в этом есть необходимость.
Он обошел супругу, открыл дверь в спальню, отметив раскрытую и смятую кровать, еще хранившую жар двух тел. Собрал личные вещи, кое-что из одежды, побросал в спортивную сумку.
– Что ты собираешься делать? – возникла на пороге Варвара.
Максим посмотрел на нее с прищуром. Фигура у жены была великолепная, но все же полноватая, погрузневшая. Варвара любила хорошо поесть и не отказывалась от сладкого. Перед глазами проплыло видение – другая женщина, дочь Гольцова, почему-то грустная. Он поспешил прогнать видение.
– Пожалуй, я оставлю вас на какое-то время. Вернусь завтра вечером, поговорим.
– О чем?
– О разводе, разумеется, и о других приятных вещах. О разделе квартиры, к примеру.
Глаза Варвары сузились.
– Этого не будет!
– Посмотрим. – Максим отодвинул ее плечом, прошагал через гостиную, не глядя на застывшего столбом гостя, на пороге оглянулся, снял со стены офорт с лесным пейзажем, подарок мамы, сунул в сумку:
– Доброй ночи, судари и сударыни.
Вышел, тихо закрыл за собой дверь. Постоял, прижимаясь к ней спиной. Вспомнилась шутка юмориста: если у тебя прекрасная жена, офигительная любовница, крутая тачка, нет проблем с налоговой инспекцией, а когда ты выходишь на улицу – светит солнце и улыбаются прохожие, скажи – нет!
Максим улыбнулся. Похоже, он только что решился на этот шаг. Правда, жизнь удалась не столь радужной, как у персонажа шутки, но, с другой стороны, может быть, оно и к лучшему?
Захотелось позвонить Марине, дочери Гольцова, «поплакать в жилетку». Однако он пересилил себя, расправил плечи, сбежал по лестнице вниз. И уже из подъезда позвонил Писателю, предупредить, что едет к нему ночевать.
Дощечка вторая
ПОСВЯЩЕНИЕ
ПРОХОДЯЩЕЕ
Лучи солнца ощутимо греют кожу на лице.
Снег стал рыхлым, пористым, грязноватым. На завалинке, с южной стороны дома, появились ажурно-кружевные фестончатые льдинки, дотронешься – они рассыпаются с тихим звоном. То и дело падают сосульки с крыши. Капель играет дивную музыку, музыку весны.
Арсений сидит на ступеньке деревянной лестницы у сарая, спине холодно, лицу под солнцем тепло. В душе – ожидание ч е г о-т о, чему нет объяснений, и вместе с тем ожидание лета, отдыха, исполнения желаний, встреч с таинственной космической жизнью. В голове беззвучно всплывают мечты и лопаются, как мыльные пузыри.
Так бы и сидел часами, переживая тихую радость пополам со сладкой печалью уходящего детства…
– Арсик! – слышится зов бабушки. – Где ты?
Два часа дня, пора обедать. А он сидит и почти не дышит, завороженный превращением зимы в иное состояние, обещающее чудесные открытия…
Через неделю снег сошел окончательно, остались лишь кое-где ледяные языки, истекающие слезами под лучами апрельского солнца.
Он сидит на корточках на крыльце у соседки и смотрит на глубокую, чуть ли не с полметра, талую воду под стеной дома. Вода прозрачна до самого дна – летом здесь будет расти густая трава – и медленно уходит под забор, на огород. Арсению кажется, будто это не вода, а само время, текущее в неведомые бездны пространства. Он опускает в воду руку и вздрагивает, так она обжигающе холодна. А ветерок – теплый уже, ушли зимние морозы, унесли заботы и радости зимы. Апрель, середина весны…
Арсений Васильевич посмотрел на календарь, висевший на стене. Шестнадцатое апреля, середина весны. Но как же с тех пор изменился мир! Даже климат изменился, весны в центре русских равнин (и в Подмосковье тоже) стали холоднее, а погода непредсказуемее. Почти все перестали верить Гидрометеослужбе, редко угадывающей температурные колебания даже в пределах суток. Что поделаешь, надвигается новый ледниковый период, как утверждают одни ученые. Или, как утверждают другие, идет глобальное потепление, связанное со сменой полюсов. Хотите верьте первым, хотите вторым, как кому подсказывает интуиция.
Арсений Васильевич усмехнулся, начиная собираться на пятничные занятия волейболом. Тренировка начиналась после работы, в шесть часов вечера, и он уже опаздывал. Размышляя над своими проблемами, Гольцов подхватил сумку со спортивными принадлежностями, закрыл кабинет и двинулся к спортзалу, рассеянно отвечая на приветствия попадавшихся навстречу сотрудников института.
Прошло два с половиной месяца с момента разговора с одним из «хороших людей», сосватавших его на роль экзора, оператора внешней коррекции неведомо где располагавшегося мира под названием Карипазим. В памяти часто всплывали слова собеседника: «У вас же есть дети, Арсений Васильевич, внучка, подумайте о них, если не хотите думать о себе». Он подумал. Не один раз. И не то чтобы испугался, но все же решил не рисковать. Детей он любил, несмотря на их образ жизни и другое мировоззрение, а во внучке души не чаял. Они не должны были пострадать, чем бы он ни занимался.
Да, он не испугался угроз неизвестного «благодетеля», понимая, что много лет назад скорее всего неправильно оценил и понял слова деда, предупреждавшего о появлении «хороших людей». Слишком велик был авторитет деда Терентия, загипнотизировавший внука так, что тот принял гостей именно за тех самых «хороших людей». Арсений ошибся. А менять что-либо было уже поздно. Он слишком глубоко увяз в болоте чужих проблем, решая их как свои, а понимать суть процесса стал только сейчас. Очень хотелось изменить подходы к проблеме коррекции, сделать так, чтобы войны на Карипазиме прекратились. Но он был связан по рукам и ногам обещанием «прекратить самодеятельность, исправить положение дел и вернуть процесс коррекции в прежнее русло». За всем этим стояла некая беспощадная сил а, которая вряд ли ограничится одной только угрозой в отношении детей. А что она могла предпринять, угадать было несложно.
