Фантастика 2025-22 - Виталий Хонихоев
– Ты теперь тоже вещь, мне так жаль, – сказала она напоследок и ушла.
Больше она не приходила, как и вообще кто бы то ни было. Хизаши лежал на боку и изучал реакции своего тела – как что болит, в чем нуждается, от чего сильнее страдает. Вначале казалось, что болит совершенно все и все причиняет неимоверные мучения. Однако со временем, которое он никак отмерить не мог, стало ясно, что большая часть неприятных ощущений собралась в запястьях, плечах и пояснице, хотелось пошевелиться свободно, но он мог лишь сильнее сжаться. Хизаши боялся снова заснуть, потому что оказалось, спать – значит, видеть жуткие вещи, которые невозможно прогнать, ведь во сне ты ничем не управляешь. А впрочем, чем Хизаши управлял сейчас? Даже собственными конечностям он больше не хозяин.
Он очнулся от того, что его окатили ледяной водой. Тело почти потеряло чувствительность, но это все равно было ужасно! Хизаши ощущал, как его колют множество иголок, а ненавистная жижа пропитывает только-только просохшую одежду.
– Отмыть, причесать, приодеть, – свет приблизился к лицу, заставляя жмуриться, – и можно предлагать особым гостям.
Хизаши зашипел и получил тычок по ребрам.
– Но сначала научить манерам. Братец, оставляю это на тебя.
Лицо говорящего Хизаши так и не увидел, лишь крупный силуэт, нависший над ним. А вот с палкой второго познакомился очень близко. Удары градом обрушивались будто отовсюду одновременно, и не было возможности прикрыться от них. При этом мучитель так и не произнес ни слова. Когда все закончилось, Хизаши сдавленно спросил:
– За что?
– Старший брат не любит строптивый товар, – ответили ему.
– Я не товар.
– Здесь все покупается и продается. Привыкай.
Дверь снова закрылась, и Хизаши провалился в беспамятство.
Хватило трех таких «уроков», чтобы Хизаши присмирел. Боль ему не нравилась, и хоть ему ни разу не пустили кровь, видимо, берегли внешний вид, он предпочел притвориться, что покорился судьбе. Тогда его впервые вывели на свет и даже дали свой угол в доме, который та девушка с фонариком назвала домом утех. Здесь было много женщин, похожих на нее, но еще более тусклых, погасших. Они не разговаривали с Хизаши, да и друг с другом почти не общались. У них не было имен, только странные цветочные прозвища. Так Хизаши узнал, что пирожок ему принесла Химавари.
Она сильно изменилась за несколько дней, стала еще худее и бледнее, а щеки, напротив, напоминали яркие маки. Хизаши принюхался и с удивлением понял, что она больна.
– Ты здесь, – Химавари улыбнулась ему и протянула руку, но сама же ее стыдливо отдернула.
– Куда же мне отсюда деться? – ответил он и сел рядом на татами. У редких девушек здесь были свои комнаты, только у тех, кто «хорошо работал». Хизаши так и не понял, что имелось в виду, но Химавари явно работала плохо, потому что ей даже почти перестали давать то, что здесь считали едой – варево, намешанное из каких-то отходов, да черствая булочка или лепешка вызывали только резь в животе. Девушка гасла на глазах, и однажды она поманила Хизаши из своего угла в общей тесной каморке, где ютилось несколько таких же тусклых уставших женщин, и протянула ему сверток.
– Это хаори моей подруги, – сказала она и закашлялась, прикрываясь рукой. Кровь запятнала сухую тонкую кожу. – Возьми, пожалуйста.
Хизаши развернул подарок – красивую дорогую накидку цвета спелой сливы с рисунком из рыжих листьев клена – и кивнул.
– Она была бы рада, что хаори досталось не им… – Химавари снова закашлялась. – Спрячь. Спрячь его и надень, когда выберешься из этого ада.
Больше она ничего сказать не смогла, кровавый кашель вывернул ее наизнанку, другие девушки постарались пересесть подальше, рядом остался лишь Хизаши. И сидел, пока Химавари не заснула в последний раз.
Он и сам не знал, что испытывает. Эта девушка ему чужая, случайный человек, не заслуживающий внимания. Гораздо важнее стать свободным, но почему-то было противно от того, как просто унесли тело Химавари и как быстро все забыли о ее существовании.
И вот, наконец, в «Цветочный дом» пришли те самые гости, которых так ждал его хозяин. Хизаши к тому времени понял, чем заставляют заниматься украденных или проданных своими семьями девушек. Он был среди них единственным мужчиной, и планы хозяина стали, наконец, очевидными и совершенно отвратительными. Хизаши решил, что изрядно засиделся и пора уходить. Он достал подаренное хаори, надел поверх юкаты, провел с удовольствием по качественной ткани, непонятно каким образом оказавшейся у дешевой юдзё[211]. Оставалось забрать веер у хозяина и можно уходить.
Все это время Хизаши набирался сил и присматривался, следил за жизнью «Цветочного дома» и за его владельцами. Наблюдал словно змея из густой травы. Искусно изображал полную сломленность и покорность, а сам запоминал. На первом этаже были комнаты для приема гостей, где подавали еду и напитки и где девушки предоставлялись им на выбор. На втором бедняжки жили и трудились, а на третьем хозяин и его громила-брат хранили все самое ценное. Старший приходил раз в несколько дней, проверял, как идут дела, принимал живой товар, осматривал и определял стоимость, а вот его братец находился при «Цветочном доме» безвылазно, служил верным надзирателем и, если надо, палачом. Веер наверняка там, наверху, куда юдзё и Хизаши проходу не было, под его пристальным присмотром.
В этот вечер погода снова испортилась, шумел ветер, так похожий на горестные стоны, воздух был тяжелым и давил на грудь предчувствием бури. Девушки собрались внизу развлечь гостей, пока те набивают животы закусками и дешевым сакэ. Хизаши заперли в тесной клетушке, чтобы не мешался – его время еще не пришло, – и он выждал немного и прокусил себе палец. Было не так уж и просто, как казалось, но того стоило. Замешательство, мутившее ему разум первые дни после становления смертным, прошло, и в голове стали всплывать знания, о которых он не догадывался. Так что тем похитителям и «Цветочному дому» можно было даже сказать спасибо.
Несколько незатейливых знаков кровью на дверном косяке – и путь свободен. После Хизаши обязательно подумает, откуда в его памяти такие знания, но не сейчас. Сейчас, под покровом ночи и под нарастающий шум ненастья, он крался к лестнице наверх. Ветер свистел все громче и отчаяннее, уже не просто протяжные стоны, а плач, разрывающие сердце. Дом прятался в стороне от дороги, и тени мятущихся древесных ветвей плясали по тонким стенкам внешней галереи. Хизаши был в самом ее начале,
