Эта тварь неизвестной природы - Сергей Владимирович Жарковский
(Пропавшие без вести были признаны погибшими меньше года назад. Никто так и не нашёл ни одного трупа в Зоне, ни в городе, ни в степи, ни у реки. Фенимор — как и все остальные старые ходилы — тоже ушёл от прямого ответа. В принципе, их всех подвигает поговорить о пропавших без вести вопрос про домашних животных, заданный ловко: как же это так что никто, ни единый из спасшихся во время бегства в ночь Зарницы не вспомнил о своих домашних питомцах, о скотине, ни взрослые, ни дети, никто. И потом рвали на себе волосы: как я мог забыть своего котика. Или корову не попытаться вывести, на дворе же была. Но я перестал задавать этот вопрос когда мне подбила глаз кофейной кружкой девушка, десятилетняя в ночь зарницы, забывшая в квартире любимого ежонка. Причём, потом она всё-таки рассказала, что видела ежонка, пока мама хватала документы из серванта, ежонок сидел в своей коробке у самой входной двери, в прихожей, и паники пока особой не было, папа у них полковник, и мама ещё сказала: не забудь своего Клёпу, вот лукошко. Лукошко девочка взяла, а ежонка — нет. И так абсолютно со всеми. Известная тётя Алиса Рыбакова, владелица «Чипка», до сих пор оплакивает своих коз, и специально выходила в Зону, в непроходимый частный сектор к своему дому, чтобы посмотреть, как они там. Ничего. И люди и животные пропали тогда бесследно.
Так что Фенимора я тоже не стал подлавливать.)
— А тебе он пророчил что-то?
— Нет.
(И я вижу, что тут Фенимор не врёт. И Папаша к нему не лез с предсказаниями, и сам Фенимор у Папаши ничего такого не спрашивал. Да, я очень резко потерял инициативу, письмо не проработало и десяти процентов времени из обычных ста пятидесяти, и я от отчаяния пытаюсь поменять тему.)
— Ты ушёл в «важные»… через сколько?
— Через год?.. Что это я, меньше, конечно. Лето провыходил от армии, осень, Новый год встретил на опушке Шатуна… И всё, в феврале я уже Блинчуку накатал «объяву про отказ». И он свой штемпель поставил.
— А вот почему Блинчук эти объявы «язовским» подписывал, ты не знаешь?
— Знаю отлично, но не мой секрет. Намёк: поговори с Петровичем, ты же вась-вась с ним. На самом деле. Кстати, их же Папаша и познакомил! Отлично помню тот день.
(Пауза. Он смотрит на меня, что-то прикидывает. Улыбается.)
— Расскажу. Осень девяностого. Я тогда в «Трубах» сам не был, но был рядом, и была история… В охране Блинчука оказался случайно такой местный проводник, из коренных… э-э… Серёжа Набис.
— Набис?! Именно Набис?
— Ну да.
(Он улыбается.)
— Набис кличка, я уж и не помню фамилии. Чернявый такой парень, кудрявый, красивый, хоть возьми и убей, хоть гипс с него отливай и в художках рисуй заместо Сократов. Местный, видимо.
(…)
ГЛАВА 2
Как все сведущие люди, в баре «Две трубы» Набис бывал не раз, как поедут туда, знал, — и за дорогой не следил, полностью полагаясь на Харона. «Нейтралка» была безопасна в смысле гитик и нападений, разве только «шопототамы» могли здесь достать человека, как вот сегодня достали полковника, и ещё все всегда эдак задней мыслью боялись, что граница Зоны всё-таки когда-нибудь двинется и под это дело по закону подлости можно будет попасть. Как под сосульку с крыши. Вот сейчас «шишига» медленно двигалась по внутридворовой дороге дома № 9. А сам дом № 9 (улица Волгоградская) уже был в Зоне, и углы его были усеяны грибами, похожими одновременно на нефтяные пузыри и на глаза статуй, следящими за тобой, как бы ты не вертелся. А в квартире 17 этого дома (на третьем этаже среднего подъезда) утонул посередине совершенно обычной комнаты трекер-сержант Миша Булыгин, утонул насмерть, утонул, потому что вошёл в комнату (зал) первым. Чуть двинется «нейтралка», и ты в городской Зоне, и тогда почти наверняка сразу — всё. В Капустине всякой хрени неизвестной природы, от определяемых «риской» неподвижных «тяжёлых» и «лёгких» мест до очень агрессивных, совершенно непредсказуемых животных и насекомых, было очень много. Город был проходим, конечно, и очень богат на ништяки, но большинство известных Набису трекеров предпочитало ништячничать и провешивать заказываемые военными и учёными треки всё-таки в степи. Город жрал ходил очень жадно, и ещё был отмечен такой момент: мощность локалей аномальной интенсивности в степи постепенно спадала, гравитационные интенсивности деградировали, ссыхались и даже становились проходимы насквозь, успокаивались и убийственные климатические аномалии, и вакуумные карманы встречались всё реже и реже, — но в Капустине, на аэродроме и в расположениях военных частей, то есть там, где цивилизация и технология концентрированно загаживали планету, всё оставалось по-прежнему, как на следующий день после «Зарницы»… А вот село Капустино, к которому генерал Вознюк и академик Королёв пристроили ракетный город Капустин (официально — Ленинск, чтобы запутать супостатов, поскольку ещё один Ленинск, но абсолютно гражданский, располагался неподалёку) было непроходимо смертельно, оттуда спаслись единицы, и никто не знал, что там, в лабиринтах частных хозяйств, происходит… Зона не затронула лишь небольшой кусок села, за астраханским шоссе, называвшийся спокон веку Собачим посёлком. В городе жили двадцать тысяч человек. В селе почти шесть тысяч. Из города спаслись почти пятнадцать тысяч. Из села — меньше сотни.
«Шишига» вывернулась из дворов налево, на собственно Волгоградскую, внешнюю северную улицу города. По ней можно было проехать полкилометра почти до поворота к стадиону. Машина гудела негромко, слышно было, как вертится руль, переключаются скорости, как Харон стучит тыльной стороной ладони по потолку кабины в порывах каких-то специфических водительских чувств. Сопровождаемые молчали, стараясь смотреть по сторонам, не вертя головами. Периферийным, главным трекерским зрением, Набис видел, что рвотный прапорщик не раз и не два обращает прицельное внимание на него, Набиса, нанося, видимо, воображаемые элементы мишени на силуэт нового, свежо и остро пахнущего врага. Рвотный, видимо, неплохой боец, но дурак кромешный. Скурмач.
У Простоквашино (недостроенного квартала номер 36) Харон притормозил и стукнул в крышу кабины. Набис откашлялся. Накидку бы достать. Да у этих
