Николай Желунов - Закон о тюрьмах
Гораздо чаще повторное лечение не требуется. Уверен, Гай, у вас именно такой случай. Вы и в ходе лечения проявили положительную динамику — начать с того, что сохранили себя, как личность, не подменяя ее бредовым порождением фантазии. Мы предпочитаем не наказывать, заключая преступников в тесные камеры, где им легче обмениваться опытом, но — корректировать индивидуальные поведенческие императивы, лежащие на самом дне психики. И тут срабатывает мощное оружие, коим не пользовалась еще ни одна пенитенциарная система мира — культурно-религиозные архетипы цивилизованного европейца. Впрочем, вы сами все видели, и, думаю, сделали выводы.
Ваше преступление (напомню — теперь вина за него снята, вы чисты перед обществом) — немотивированное насилие, грубое обращение с вашими домашними, далеко не самое страшное, по сравнению с тем, за что попадают в Систему, и я считаю — вы полностью излечены…
— Насилие? — Гай прервал Ягелло горьким смехом, — грубое обращение? Что еще придумаете?
Он закашлялся, прикрыл усталые глаза от яркого света. Ягелло смиренно сложило руки перед собой и смотрело в одну точку, словно зная, что Гай сейчас скажет.
— Всю эту ерунду Стеф сочинила, чтобы получить развод и мои деньги. И синяки себе сама поставила. Я бы и пальцем её не тронул, не говоря уже о ребенке!
— Мне приходилось заглядывать в ваше дело, — вздохнуло Ягелло, — я знаю, что вы считаете себя невиновным. Но для нас священно решение суда.
— Господи, какая дурость все это. Я-то думал — отсижу два месяца на нарах, и все претензии ко мне сняты. Знать бы, чем вы тут занимаетесь — в жизни бы не согласился на это «лечение».
— Но суд…
— К черту ваш суд!
— Понимаю вас, — Ягелло терпеливо приопустило полукружья фарфоровых век, — многие говорят так. Возмущаются. Но рассудите здраво. Если мы откажемся исполнять решения суда — основы гражданского общества, его краеугольного камня, решения которого обязательны даже для президента и Бундестага — мы все с нашей просвещенной демократией окажемся на дереве, и в одной руке у нас будет банан, а в другой — корявая суковатая дубина.
Гай устало откинулся на подушке.
— Кстати, Гай, согласно пункту 24 Федерального «Закона о тюрьмах» от 12 декабря 2013 года, все сведения о программах лечения и любых событиях, имевшие место в виртуальном пространстве Системы, находятся в открытом доступе на нашем сайте. Если бы вы интересовались, могли бы и ознакомиться заранее.
Гай только усмехнулся. До того ли ему было тогда?
— И что же, — сказал он, помолчав, — все эти люди, детишки, женщины… плоды моего воображения?
— Приятно, что вам интересно это, Гай, — слегка оживилось Ягелло, — что ж, конечно нет! Процесс выглядит так. Ваше сознание, а если говорить точнее — подсознание впервые играет активную роль сразу же после чистки памяти, в момент погружения в гипноз. Есть несколько вариантов загрузки декораций (мы называем их интерфейсом), и ваш мозг, получив первичный импульс, выбирает ту версию постапокалиптической реальности, что больше соответствует вашему характеру. Вы общительный — и встретили много людей, вы впечатлительный, экзальтированный — и пережили множество напряженных ситуаций. Окажись на вашем месте, скажем, пожилая женщина, она могла бы провести срок заключения в увядшем кладбищенском саду; будь вместо вас угрюмый моряк — проплавал бы эти два месяца в лодке по волнам бесконечного холодного океана, пребывая в уверенности, что весь мир погрузился на дно. Здесь, в этом здании почти сотня заключенных, и порой их лечение так интересно наблюдать! Затем, на втором этапе, программа Системы подстраивается под ваше восприятие реальности. Она направляет вас, сводит с разными людьми — с фантомами и настоящими, другими заключенными — и уже тут мы смотрим, как вы себя будете вести. Большинство встреченных вами людей — лишь часть программы. Почти все население Содома тоже фантомы программы. Но и настоящих людей там немало, и ведут они себя очень по-разному.
— Что-то я ничего не понимаю. Все эти разговоры о Боге, о грехе… ведь получается — я убийца! Вы же видели, что я сделал?
— Видели, — ласково кивнуло Ягелло.
— И утверждаете, что я перевоспитался?
— Гай, — голос Ягелло стал проникновенным и глубоким, Гаю даже показалось, что его собеседника (или собеседницу) немного приподняло над столом, — поверьте: вы все сделали правильно. Вы выздоровели.
Гай глубоко задумался. Внезапно вся эта жестокая игра в смерть показалась ему не такой уж глупой и бессмысленной. Он, покусывая ноготь, смотрел в пол, а в это время Ягелло подняло из-под стола внушительных размеров пластиковую лейку и двинулось вдоль подоконника, поливая цветы. Прозрачные капли растекались по черной земле в горшках, медленно впитывались в землю, уходили к корням растений. Гай вспомнил, как он «поливал» отломанную ветку Лоллипопа (Хорст Малин — вот как его звали на самом деле), и невольно содрогнулся.
— Значит, говорите, вся информация открытая? — спросил он.
— Согласитесь, это разумно, — полив цветы, Ягелло снова село за стол, — ни один правозащитник не скажет, что мы занимаемся какими-то темными делами.
— Вик. Кто это такой, можете рассказать?
— Виктор Крисс, 59 лет, президент транснациональной корпорации «Ситэк», владелец сети супермаркетов «Dills», осужден за убийство американской супружеской четы в Милане по религиозным мотивам одиннадцать лет назад. — Ягелло словно знало наперед все вопросы Гая и отвечало, никуда не заглядывая — ровным, почти скучным голосом. — Любопытный случай. Отсидев десятилетний срок и полностью раскаявшись, он, однако, попросил вернуть его в тюрьму.
— Зачем?
— Это против правил, но он предложил правительству такую сумму, что ему предоставили право находиться в Системе пожизненно.
— Зачем?!
— Кстати, устройства, которые вы знали под названием Мясорубки — его идея. Оказалась популярной и бродит по Системе под разными именами. Повезло вам повстречать яркую личность.
— Господи, зачем он вернулся туда?!
— Ну вернулся и вернулся, что вы так кричите. Ему больше нравилось в тюрьме, чем на свободе, — пожало плечами Ягелло. — И уж если говорить откровенно — управление тюрем считало его присутствие в Системе… вполне уместным.
— Значит, никакой он не священник?
— Крисс был религиознее многих святых отцов. И вы могли бы уже сами понять — кем человек считает себя в Системе — зависит только от степени буйности его воображения.
— Почему вы сказали «был»?
— А вы сами не догадываетесь?
Да что ты такое, подумал вдруг Гай, что за тварь бесчувственная, бессердечная, расселся тут среди цветочков, и рассуждаешь так, будто речь идет о каком-то скверном фильме, а не о живых людях? Они там страдают и умирают по-настоящему — раз за разом, год за годом в этой пепельной бездне, среди порождений воспаленной, горячечной фантазии? Боже мой (Гай отер холодный пот), как Ты терпишь это? Будь проклято это место! Будь проклята эта бесполая, лишенная эмоций кукла! Он сделал над собой усилие и заставил руки не дрожать. Вопрос давно вертелся у него на языке, и Гай, внутренне похолодев, выпустил его на волю:
— А Кати?
— Катрин Могобе, 20 лет, — не моргнув глазом, выдало Ягелло, — осуждена за занятие проституцией, проходила курс принудительного лечения в уголовной тюрьме Гамбурга. Освобождена сегодня утром.
— Проституцией… но вы же видели… вы же знаете, что она не виновата, ее заставили!
— Гай, это не в моей компетенции.
— Я хотел бы… поговорить с ней. Это возможно?
— Не обладаю такой информацией.
— Вот что… К дьяволу вашу больницу… Когда я могу уйти отсюда?
— Когда пожелаете.
— Желаю сейчас.
— Я принесу вашу одежду и документы.
Пока Гай натягивал штаны и рубаху, Ягелло вновь подхватило с полу лейку и поплыло вдоль подоконника. Вода из носика лейки стекала в горшки, переливалась через край, капала на пол. Да в уме ли вы, хотел сказать Гай, вы же только что их поливали — но промолчал. Он думал о лежащих за стеной десятках людей, неподвижных, словно растения, оставленных всем миром во власти этого чудака.
— Ягелло, последний вопрос.
— Пожалуйста, — оно даже не повернулось к Гаю.
— Вы мужчина или женщина?
— Я робот.
— Черт возьми…
— Думаете, настоящий человек наймется на эту работу?
Желтая кабина фуникулера, тихонько поскрипывая, скользила вниз над холмом. Гай — единственный пассажир на сотню повисших на ржавой нитке грязно-лимонных кабинок, покачивался на жестком сиденье, щурясь от яркого осеннего солнца. Пахло прохладной сыростью. На гудящий вдалеке муравейник Кельна спускался вечер.
Проплывающие внизу деревья приблизились. Внезапно золотистый, шуршащий на легком ветру клен оказался совсем близко, и Гай, поддавшись внезапному порыву, провел рукой по влажным холодным листьям. Он наконец приходил в себя.
