Андрей Уланов - Автоматная баллада.
— Айсман, — после минутной паузы настороженно спросил Евграфыч, — тебя, случаем, по башке сегодня ничем не били? — Не припоминаю такого прискорбного факта. — А ты затылок–то пощупай. Может, ты хоть и не помнишь, а шишак имеется. — Евграфыч! — Айсман перешел на шепот. — Хватит! Я с тобой посоветоваться пришел, а не ребусы ребусить! — А они полезные, ребусы–то, — старик пристукнул по столу опустевшей кружкой. — Мозгам застыть не дают. — Евграфыч! Ну ладно: я дурак, ты умный — это ты хотел услышать? Думалка у меня ресурс на сегодня расстреляла. Ну, в чем подвох? Давай, выкладывай! — Имей терпение. Сейчас Танька мое пиво поднесет… Шемяка заглянул в свою кружку — в ней оставалась еще примерно треть. — Хорошо устроился Евграфыч, — пробормотал он темной пузырящейся жидкости. — Вон как лапой своей у Таньки под юбкой шарится. Ему вдруг стало тоскливо и противно, а торопливый глоток пива приобрел вкус медной гильзы. Сергей попытался вспомнить сначала Наташку–пряху… затем подумал о желто–зелено–красных фургончиках «Горизонтального цирка» в южном секторе базара… но память отчего–то упрямо подсовывала лицо разноцветноглазой — такой, как он видел ее час назад, на пороге. Она чуть повернула голову вправо и прищурилась, словно целясь в него из невидимого пистолета… Красивая — хоть и чокнутая. Пожалуй, такой шикарной девчонки у него в жизни еще не было ни разу. Ну, если не считать тот случай два года назад — а считать его не стоит. Две ночи — это, ей–же–ей, не любовь, даже мимолетная, а так, курям на смех. Интересно, они с Энрико все–таки любовники или как? В простую дружбу верится слабовато… но и на любовника собак также не очень–то похож. Во всяком случае, на удачливого любовника, вроде Лешки Максимова. — Щенуля, ты меня вообще слушаешь? — Я тя вижу. — Вот из–за «вижу» я и спросил, — проворчал старик. — А то больно взгляд у тебя отсутствующий только что был. — Ну да, душа вышла на перекур, а телу при этом скомандовала: «Сидеть». — Зря смеешься, — старик наклонился поближе к Айсману. — Я на своем веку повидал много чего… такого, что и в бессмертную душу поверишь… и в черта лысого, не к ночи будь помянут. — Угу… душа, мыша… Евграфыч, помнишь, была такая мелкая секта: фатумцы. В судьбу верили, мол, предопределено все на свете заранее и потому рыпаться особо не фиг — как ни прыгай, а сбудется лишь то, чего назначено. — Припоминаю, — кивнул старик. — Была… а кажись, даже и есть до сих пор. На севере, две–три деревеньки. — Так вот: встречаются два мужика. Один из них несет на плече пулемет. Второй, с ружьишком, спрашивает: «Куда это ты, сосед, намылился?» — «Да вот, — отвечает второй, — на болота сходить решил, для хозяйства чего полезного поискать». — «Странно, — говорит первый, — я–то думал, что ты из этих, фаталистов». — «А я и есть из фаталистов». — «А разве вы не верите в то, что не помрете, пока ваш час не стукнет?» — «Нуда, я верю, что пока не придет мое время, не помру». — «А за–фиг тогда тебе пулемет?» — «Так эта, сосед, — говорит фатумец, — мне ведь может встретиться болотник, чье время пришло». Евграфыч закашлялся. — Ну, щенуля, — выдавил он. — Ты бы… хоть бы кружку дал на стол поставить. Я ж из–за тебя, считай, четверть расплескал. — Я думал, ты слышал… старая ведь байка. — Думал он… — старик, наполовину отвернувшись, звучно прочистил сначала правую, а затем и левую ноздрю. — Во, видал! А я, промежду прочим, это пиво вовсе не нюхать собирался. — Зато нос продезинфицировал. И вообще, Евграфыч, — сказал Шемяка, — сбрил бы ты свои усищи, ей–же–ей. Отрастил клок мочала… — У самого, можно подумать, райские кущи прямо под носом — рот разинешь, яблоки падают, — ворчливо отозвался Евграфыч. — Да еще и с бороденкой. На Максимова небось загляделся… — При чем тут Лешка? — Сергей огляделся, но ни зеркала, ни просто сколь–нибудь отражающей поверхности в подвальчике не наблюдалось. — У Лешки хвостик его болтается, на манер козлиного, а у меня аккуратно все, кругло. И вполне себе. — Ну, это на твой вкус «вполне себе», — насмешливо произнес Евграфыч. — Как на мой, так бороденка, даже в твоем жалком варианте, пригодна лишь для одного — чтобы в ней крошки и всякий прочий мусор застревал. — Млин, Евграфыч, ты у нас прямо эстамп! — Во–первых, не эстамп, щенуля, а эстет. Нахватался вумных словей, так хоть бы узнал, чего ими обозначают. А во–вторых, — весело добавил старик, — ты мою тягу к прекрасному своими немытыми лапами не замай. — Угу. Видели мы твою тягу к прекрасному… лапами… аж пять минут назад как. — Вот если дотянешь до моих годов, щенуля, — Евграфыч прервался, в два глотка допил остатки пива и резко, но при этом почти беззвучно, поставил кружку на стол. — Поймешь, что лицо в женщине далеко не главное. — …а главное лицо у ней под юбкой, — кивнул Айсман. — Во–первых. А во–вторых, старым хрычам не до разборчивости. — Ну, положим, кой–кому молодому тоже иной раз и дерево за бабу сходило, — заметил Евграфыч. — В котором дупло сыскалось подходящего калибра. — Это кому же? — Шурке–Викингу. — А–а–а… ну ты, Евграфыч, нашел кого вспомнить. Шурка, что называется, в прынципе на башку стукнутый был. Он и не такие номера откалывал, по три раза на день. — Бывало и такое. Но, опять же, не все с Шуркой так уж просто, щенуля. Ты с ним в одной рейд–группе сколько ходил? — Полтора раза, — Сергей с сожалением покосился на пустое блюдо. Вроде бы и много было стрекоталок, горка высилась! А под пиво да разговор — хрум–похрум, и за пару минут все подмел, подчистую. — Полтора — это потому как с одного рейда на полдороге возвращаться пришлось. Нарвались на стаю кроличьих волков… из девяти человек непогрызенным один только механик остался. — Ну а я — пять. И потому говорю ответственно: тараканов у Шурки в голове, канешна, хватало, ну да у кого их нет. А вот когда он реально чудил, а когда над остальными втихаря потешался и репутацию чудика поддерживал — судить не возьмусь. Башка–то у него при всех тараканах варила что надо, командир группы с ним на равных советоваться не гнушался. И точно уж, — усмехнулся старик, — Шурка не стал бы с девкой связываться, по виду более чокнутой, чем он сам. Ну как вдруг укусит… — Скорее, ужалит. Языком. Так все–таки, Евграфыч, — вставая из–за стола и выкладывая рядом с блюдом медно звякнувшую россыпь, произнес Айсман, — почему мне не стоило браться за эту работенку? У палки два конца, а дальше? — Дальше с Большого Острова есть два пути, — серьезно проговорил Евграфыч. — Назад… и вперед.
Айсман замер. — Старик, ты чего? — потрясенно пробормотал он. — Какое еще «вперед»? Куда? — А это уже вопросец не ко мне, — Евграфыч пожал плечами. — Тут я пас. Это, — добавил он, — ты у своей девки спросишь… когда до Острова дойдете. ШВЕЙЦАРЕЦ
На фотографии она улыбалась. Обещающе. «Интересно, — подумал Швейцарец, — случайный ли ветер перечеркнул пол–лица рассыпавшимися прядями? Или этот эффект — придумка фотографа?» В любом случае, получилось отлично. Напрочь отсутствует характерная «мертвящая» статичность — наоборот, каждый миг ждешь, что замершая на полдороге рука продолжит движение, смахнет упавшие на лицо… золотые? Похоже, хоть и по черно–белому снимку точно не скажешь… смахнет упавшие на лицо золотые нити, улыбка станет шире и… — Эту фотографию, — вкрадчиво произнес иерарх Дяо, — вы можете забрать себе. — Эту? — Были другие, — сухо отозвался Шио. — Анна сумела позаботиться о них. — А ее спутник? — На простых солдат, думаю, вы понимаете, редко расходуют столь ценную вещь, как фотопленка, — сказал толстяк. — Даже на десятников, даже на тех, чье рвение и заслуги неоднократно отмечались иерархией. Вот… эти портреты, исполненные лучшими художниками Храма, по заверениям бывших товарищей Энрико, весьма схожи с… хм, оригиналом. «Энрико. Что–то не похож ты на испанца, Энрико, — вглядываясь в тонкие линии карандашных набросков, подумал Швейцарец. — Конечно, испанцы бывают… вернее, испанцы были разные — что стало с родиной Сервантеса сейчас, точно известно лишь волнам Атлантики. Но все же… что за книжка запала тебе в душу? «Он песенку эту твердил наизусть… откуда у хлопца испанская грусть! Ответь, Александровск, и Харьков, ответь: давно ль по–испански вы начали петь?» — А почему, — вслух произнес он, — вы не послали за ней своих воинов? — Мы послали за ней своих воинов. — Но тогда, — не дождавшись продолжения, сказал Швейцарец, — получается, что вы не верите в успех вашей собственной погони. — Мы верим, что погоня завершится успехом к вящей славе Храма. Толстяк был не прост, ох не прост. Хитрая лиса старой, довоенной закалки… его игру с ходу не просчитаешь. Нет, даже не так — его Игры, ведь подобные умники редко ограничивают себя одним лишь планом. Зато сложные, многоходовые, взаимодополняющие, частично перекрывающиеся и тому подобные комбинации такие вот Дяо любят столь же сильно, как рыба любит плавать в воде. — Итак, — резко произнес Шио, — что ты решил? — Шио, — толстяк укоризненно качнул подбородками. — Вовсе нет нужды торопить нашего гостя с принятием решения. Когда речь идет о деле столь исключительной важности, поспешность может лишь навредить, тогда как разумная взвешенность, обстоятельность… — Я был не прав. Разумеется, нашему гостю нужно время на подумать. Вид «попугая», впрочем, явственно свидетельствовал как раз об обратном, а именно об испытываемом иерархом Шио крайнем нетерпении. Какого хрена, беззвучно кричали его пальцы, перемещавшиеся вдоль края столика со скоростью, достойной пианиста–виртуоза. О чем тут думать? Есть задание, весьма несложное по виду, есть неслыханно высокая награда — какие могут быть раздумья? Примкнуть штыки, прогорланить «ура!» — и вперед, на врага! — Я правильно понял, — тихо спросил Швейцарец, — что моя задача сводится исключительно к ликвидации? — Вы поняли абсолютно правильно, — толстяк с предельно задумчивым видом разглядывал стоящий перед ним полупустой бокал. — Вам нет нужды рисковать, пытаясь захватить их целыми и невредимыми… и вообще живыми. — Какие доказательства выполнения задания вас устроят? — Вашего слова будет более чем достаточно. «Не подозревал, что мое слово стоит таких чертовых деньжищ, — мысленно поразился Швейцарец. — Разве что… Разве что иерархи уверены — выплачивать эти деньги им не придется. Нет, не то. Слишком просто, слишком банально… для Его Толстомордия иерарха Дяо. Шио мог бы — да что там — почти наверняка и мечтает поступить именно так. Но не Дяо». — Это радует, — сказал Швейцарец. — Не люблю таскать дурнопахнущие предметы на большие расстояния. — Я–то думал, тебе этот запашок по нраву, — фыркнул Шио. Швейцарец аккуратно положил рисунки на столик и посмотрел на «попугая». Он не пытался вложить в этот взгляд ничего особого — всего лишь представил себе, как на переносице иерарха возникает круглая темная дырочка… и как эта же голова, неумело, несколькими ударами отделенная от тела, стоит на блюде посреди столика. Он просто смотрел, как стремительно побледневший Шио отворачивается, пряча взгляд. — Расстояние, увы, вам необходимо будет преодолеть и в самом деле немалое, — вздохнул толстяк. — За прошедшие с момента побега недели… две… они могли пересечь большую часть Сибири. — Они уже на побережье. Эта фраза прозвучала неожиданно даже для самого Швейцарца. Всплыла из глубины подсознания. Но произнеся ее, он вдруг понял — так оно и есть. — Ничуть не удивлюсь, если так оно и есть, — сказал Дяо. — Восстановление Транссиба является одним из самых больших послевоенных достижений… «…Почти невероятным», — мысленно закончил Швейцарец, если вспомнить, через территории скольких «независимых» новообразований тянутся сейчас рельсы. Даже с учетом того, что большая часть инфраструктуры сохранилась с довоенных времен, гильдиям купцов и перевозчиков за этот подвиг стоило бы отлить чего–нибудь вроде золотого паровоза в натуральную величину. Впрочем, при назначаемых ими ценах… — Не большим, чем строительство Храма, — резко бросил Шио. — Разумеется, разумеется. Утверждать иное было бы ересью. Швейцарец задумчиво смотрел на мешочек перед толстяком. Небольшой, из темно–красного бархата, он выглядел так, словно был туго набит… чем–то тяжелым. К примеру, четырьмя десятками золотых монет. Что составляет, как несложно подсчитать, сорок процентов от сотни и в таковом виде изображает собой аванс. Он же задаток, он же предоплата. Он же — цена двух жизней. Предатели Храма, сказал толстяк. И добавил — увы, но в наше прискорбное время нельзя верить даже, казалось бы, самым достойным. Намек? Двое беглецов, которые, однако, не пытаются раствориться в джунглях, а выбирают поезд. Либо им кажется, что безопаснее удрать как можно скорее и дальше… …либо у них есть какая–то вполне конкретная цель. И Храм явно не желает, чтобы они этой цели достигли. Храм… или только иерарх Дяо? — Это задание, — медленно произнес Швейцарец, — выглядит более сложным, чем любое, выполненное мной до сего дня. — То есть ты отказываешься? — недоверчиво переспросил «попугай». — Шио, — укоризненно качнул головой толстяк. — Ты невнимателен. Наш уважаемый гость вовсе не сказал «нет». Он лишь озвучил ту сумму аванса, которая, по его мнению, более соответствует предстоящей миссии. Пятьдесят, если я правильно расслышал. — Ваш слух, — откликнулся Швейцарец, — не оставляет желать. САШКА
