Андрей Уланов - Автоматная баллада.
Шелк был повсюду. Потолок, обивка стен, тяжелые двойные занавеси… ну и, само собой, мебель, которой, впрочем, было не столь уж много — диван, два кресла и чайный столик. Плюс сами хозяева: причем если оккупировавший диван толстяк ограничился легким, весьма домашнего вида халатом, то стоявший у окна мужчина с лицом хронического язвенника соорудил нечто замысловатое, классифицированное Швейцарцем — после нескольких попыток вспомнить более подходящий аналог — как бело–серо–красно–голубоватая помесь кимоно с брюссельской капустой. «Странно, что на полу они десяток рулонов не раскатали, — насмешливо подумал Швейцарец, — ограничились коврами — монгольскими, судя по узорам и расцветке. Черт, ну зачем, куда… и откуда? Север Китая в первые послевоенные годы был неплохо подчищен армейскими еще мародерами, а забираться глубоко на юг… полюбоваться, как «темнеет море над Шанхаем»?» Он ждал, а те «важные люди», так срочно желавшие видеть его «по важному делу», также не торопились пока начинать разговор. — Ты, значит, и есть знаменитый Черный Охотник? — нарушил тишину язвенник у окна. — Это вопрос? — Швейцарец воспользовался тоном, который, в зависимости от настроения, относил то к категории «особо равнодушный», то к «сейчас усну». Судя по промелькнувшей в глазках толстяка искорке, по крайней мере, этот иерарх сумел расшифровать оставшееся невысказанным продолжение: ну а кем я еще могу быть? А вот второй вроде бы не сумел. — Что–то не больно ты похож на свою страшненькую славу. «Зато ты похож на попугая и ведешь себя вполне соответственно», — подумал стрелок. — Мне уйти? — Вовсе нет, — толстяк наконец решил поучаствовать в разговоре. — Шио шутит. Правда ведь, Шио? Конечно же, наш гость не кто иной, как знаменитый Черный Охотник — мы приказывали доставить, пардон, пригласить именно его, а наши воины умеют выполнять приказы. — Правда, — выдавил Шио. — Я… люблю шутить шутки. — Шутки — это хорошо, — сказал толстяк. — Даже если разговор предстоит серьезный. Удачная шутка помогает снять напряж… сближает, я бы сказал. Пошутили, посмеялись, теперь можно сесть, — толстяк приглашающее повел рукой в сторону кресел, — и начать говорить о деле. Не так ли… Кстати, как вы предпочитаете именовать себя? — Швейцарцем. — Я отчего–то именно так и думал, — толстяк моргнул. — Что ж… меня вы можете называть иерарх Дяо, а шутить любит, как вы только что узнали, мой соратник по иерархии Шио. Вы присаживайтесь, присаживайтесь… Шио, и ты тоже. Вовсе незачем лишний раз напрягать горло, когда есть возможность вести разговор в тесном кругу. При этих словах иерарх бросил весьма выразительный взгляд в сторону двери. Предназначался он скорее Шио, нежели мне, решил Швейцарец, но все равно — странно. Диван стоит у дальней стены, и подслушивать разговор было бы куда логичнее именно из–за нее… или с потолка или из–под пола — отовсюду, где тонкое сверло способно проделать незаметную дырочку, могущую послужить человеку с тонким же слухом превосходным источником информации. Из–за двери же мог подслушивать только секретарь, но эта версия выглядела совсем по–детски. Да и зачем держать на подобной должности человека, которому не доверяешь. — Напитки? — заполучив гостя в кресло, толстяк, похоже, и дальше собирался играть роль радушного хозяина. — Есть отличная вишневая наливка прошлогоднего урожая. Также имеется в наличии беленькая, собственной выделки… четвертая перегонка, прошу заметить. Или, может, — он вдруг подмигнул Швейцарцу приятельски–понимающе, и это было настолько неожиданно, что стрелок едва удержал «маску», — что–нибудь из старых? Настоящих, довоенных… например, коньяк вам, молодой человек, приходилось дегустировать? Причем не советский, нет… хотя армянский был весьма даже… а французский? «Машина времени, — оцепенело подумал Швейцарец, — они придумали… или не придумали, а как–то завладели, не суть важно, машиной времени. Конечно же — и тогда все эти маскарады с эсэсовскими самураями объясняются легко и просто. Равно как и японские сосны и шелк. И что на первого встречного этот хренов иерарх готов истратить… черт, даже и не скажешь, сколько, — но если где–нибудь в Новом Магадане устроить аукцион бутылочке какого–нибудь «Хеннесси», предварительно прочитав там цикл лекций на тему… это будет даже не золотом по весу». — Саке, — выдохнул он первое, что пришло на ум. Толстяк, ничуть не удивившись, приподнял над столиком высокий, чем–то похожий на перевернутый бокал для вина серебряный колокольчик, качнул два раза… — Мне как обычно, — сухо произнес Шио. «Попугай» сидел с таким видом, будто проглотил нечто длинное и острое и теперь прислушивается к ощущениям изнутри. Дяо кивнул. — Значит, — обратился он к кому–то за спиной стрелка — оборачиваться Швейцарец не хотел, а отражение в полировке было слишком нечетким да и просто маленьким, — бутылочку беленькой досточтимому Шио, саке для нашего гостя и… пожалуй, четверть зеленого для меня. Ну и закусок легеньких. САШКА
Дорого бы я дал за то, чтобы послушать, о чем эта парочка перешептывалась на кухне до прихода полицаев. Ох и дорого. Только ведь это не автоматом нужно быть — микрофоном с чувствительной мембраной, в крайнем случае стетоскопом. А так, хоть у меня слух и получше человеческого, но разобрать я сумел лишь то, что разговор велся хоть и шепотом, но «на повышенных», что называется, тонах. Кажется, Энрико пытался что–то доказать Анне, в чем–то убеждал, та не соглашалась, огрызалась, но кто победил в итоге и, главное, о чем шел этот спор, так и осталось для меня тайной. Сугубо теоретически Эмма и Макс должны были расслышать больше меня — они–то стояли, опираясь на пол, прислонившись стволами к стенке, и, следовательно, доходящие с кухоньки вибрации воспринимали куда четче. Увы и ах, они никакого желания пересказывать мне разговор не проявили, и я, со своей стороны, ответил им взаимностью — то есть просить не стал. Не хотите — не надо, дело ваше. Посмотрим, как дальше затвор провернется. Дальше явились полицаи — висевший на боку пристава Петр–Петрович при виде моих упокойничков одобрительно лязгнул, а подойдя ближе, проскрипел что–то вроде: «Красиво сработал, молодой!» Голос у него при этом был совершенно осипший. Видимо, на днях старику довелось хорошо пострелять — два–три рожка в хорошем темпе, не меньше, — и теперь он еще с неделю будет харкать отпотевающим нагаром. До сегодняшнего дня мы с ним толком знакомы не были, но я знал, что на похвалы старик скуп и даже подобная вроде бы по касательной пущенная фраза стоит немало. Что почти тут же подтвердила Ксюха стоявшего рядом со мной полицая, тихо шепнувшая: — Четко сработал, парниша, сам «пэ–пэ» хвалит. У меня даже промелькнула мысль: набраться наглости да и спросить у Петр–Петровича, не слышал ли он про наших с Сергеем нанимателей чего–нибудь интересного. Наверное, и спросил бы — не будь в комнате Эммы и особенно угрюмо поглядывавшего из своего угла Макса. «АКМ» явно злился, и, в общем, я его понимал. Но раз уж твой хозяин такой лопух, что предпочитает полагаться на какие–то из консервы деланые ерундовины, а тебя, словно нашкодившего ребенка, ставит в угол… извини, друг, однако это глубоко ваши с ним личные проблемы. И коситься при этом на всех с видом обиженного судьбой и миром — ей–же–ей, не стоит! В итоге я все–таки промолчал. Может, и зря — потому что уже на пороге, уходя, Петр–Петрович глянул на меня с таким видом, словно… …словно то ли ждал от меня чего–то, то ли все же сам хотел что–то сказать — но тоже протянул до последнего момента, пока не стало слишком поздно. Если это и впрямь было именно так, если мне этот его взгляд не почудился — получилось глупо, вслушиваясь в затихающие на лестнице шаги, подумал я. — Хозяин Макса вам не доверяет, — неожиданно сказала Эмма. — Что? — Энрико не верит вам, — повторила черная винтовка. — Он считает, что эти двое приходили за вами. Такой нелепости я не предполагал услышать даже от человека. — За нами? — Он убежден, что их собственные враги еще далеко позади. А значит… — Мать–фреза, да какие еще враги! Неужели он и в самом деле не понимает, что наличие золота в кошеле уже достаточный повод числиться во врагах у двух третей местного населения?! — Энрико все еще рассуждает, как воин Храма, — неохотно произнес Макс. — Там… откуда мы прибыли… среди разбойников нет безумцев, способных ради нескольких монет напасть на воина Храма. — Там — это на обратной стороне Луны? — с сарказмом осведомился я. — Более близкое местонахождение столь трусливых бандитов лично мне вообразить сложно. — Напрасно смеешься. Храма опасаются все. — Макс, три минуты назад в этой комнате толпились полицаи. Они тоже сумели внушить почтение жителям города и шести–семи близлежащих деревень, а также вселили священный ужас в сердца базарных торговцев. Однако редко выдается месяц, когда в их рядах не образуется новых вакансий — как ты легко можешь догадаться, вовсе не по естественным причинам. Хотя, — добавил я, — с другой стороны, что может быть для человека естественней, чем насильственная смерть? — Сколько врагов убивают ваши полицаи за каждого своего? — Вообще–то, — с легким недоумением отозвался я, — если подобную статистику кто и ведет, то разве что Петр–Петрович или Опанас — пистолет полицмейстера. — А все же? — Макс, ну откуда мне знать? Сколько надо, столько и положат. — Полтора года назад, — тихо сказала Эмма, — в поселке Ясные Ключи были убиты два воина Храма. Ясные Ключи считались крепким поселком… а через месяц там остались только кучи пепла на месте домов. Если бы это сказал человек, я не дал бы за его слова и донца от гильзы. За двух вояк уничтожить целую деревню… подобного я не мог припомнить даже в первые послевоенные — самые безумные — годы, когда убивали, случалось, и за суточный паек… и даже за ополовиненный. Технически, разумеется, в этом нет ничего сложного, хлипкие деревенские частоколы, способные остановить зверье, но не боевую дружину; артбатарея или танковая рота справится с задачей в считаные минуты, а дальше? Расстрелянную скотину можно съесть лишь раз, туша коровы не дает ни молока, ни телят, а убитые крестьяне не платят дань. — Но… зачем?. — Чтобы внушить почтение. — Не понимаю, — честно признал я. — Какое почтение может внушить столь идиотский поступок? — Эмма выбрала не совсем правильное слово, — сказал Макс. — Не почтение. Страх. Ужас. — …а также Фобос, — подхватил я, — Деймос, Террор и Эребус! По–моему, подобными методами если и можно что–либо внушить, так исключительно лишь желание поскорее избавиться от столь опасных соседей. Это же… как позволить бешеным белкам свить гнездо на крыше. — У нас не водятся бешеные белки, — отозвалась Эмма полминуты спустя. — Но, если я правильно поняла твой пример… именно это и произошло. Будь я человеком, пожалуй, охарактеризовал бы свое текущее состояние как растерянность, причем граничащая с оторопью. Нет, я не сомневался, что Эмма и Макс излагают реальные факты, выдумать столь невероятную ложь попросту невозможно, но… Может быть, все дело в близости к океану? Если уж болотники тупеют от своей жижи, то сколь угнетающее воздействие на мыслительные способности людей способна оказывать чудовищная масса воды? Глава 5
