Туллио Аволедо - Корни небес
Три станции линии А — Аньянина, Чинечитта и Субаугуста — составляют хрупкую общину, находящуюся в перманентном упадке. По крайней мере, таково впечатление, складывающееся из отчетов ватиканской intelligence[36] — возможно, единственной службы разведки, еще существующей в мире. Отношение Совета к этим поселениям гораздо прозаичнее и ограничивается их оценкой с точки зрения военной силы и возможностей присоединения. Рано или поздно Семьи решат, что игра стоит свеч, и независимости этих трех станций придет конец. Сами по себе они не интересны, но линия А ведет прямо к центру Рима и пересекает богатые магазинами и складами зоны. Если Совет решит расширять свою зону влияния, контроль над ней может оказаться стратегически важным.
Но станция, которая должна стать нашей первой остановкой, не из тех, что известны мне. Я с удивлением вижу, что Дюран указывает на карте станцию линии В.
EUR Ферми.
— Зачем же нам останавливаться там?
Он смотрит на меня. Улыбается.
— Это вы тоже узнаете до рассвета.
Стараясь производить как можно меньше шума, Бун и Диоп поднимают ржавые жалюзи. Их мотосани с уже заведенными моторами стоят в центре комнаты. Шум четырех запущенных машин в стенах гаража оглушителен. Фары выключены. Не считая падающего из комнаты прямоугольника света, здесь царит полная тьма.
Диоп и Бун спешат к своим мотосаням. Загораются четыре мощные фары. Моторы громыхают на пределе.
Первым, естественно, трогается Дюран. Мне не удается понять, кто сидит за ним. Потом, обойдя мои сани справа, отправляется Диоп. Бун, обнимающий негра одной рукой за пояс, испускает дикий крик ковбоя, размахивая шлемом, как будто это техасская шляпа.
Толчок в бок. Я тоже двигаюсь с места, дав газу.
Мотосани рвутся из-под меня, кидаются вперед, как если бы у них была своя собственная воля. Как если бы я ехал верхом на животном. Я выезжаю за дверь и устремляюсь вперед, в темноту. Сани летят на полной скорости, кренясь на снегу. Я обретаю равновесие и выравниваю их ход.
На остальных санях — пара впереди и пара сзади — загораются фары. Я нахожу выключатели и тоже включаю свои. Тьму прорезает туннель света — движущийся туннель, как змея вокруг нас: покрытые снегом машины, стены, бесформенные обломки, которые я объезжаю с поющим сердцем. Просто невероятно снова обрести скорость — нечто, что мы утратили в день, когда мир разлетелся на куски. Это фантастическое чувство. Мне кажется, что я лечу по снегу, а мощный свет, идущий с носа саней, представляется мне клинком, пронзающим потемки. Свист ветра у шлема — чистая музыка, как и рев мотора. Весь этот шум, свет — это крик, это вызов, который мы бросаем Злу, окружающему и желающему поймать нас: длинным теням, быстрым теням, ужасным вещам, подстерегающим в каждой дыре, бывшей когда-то дверью, окном. Мы едем сквозь ночь, наплевав на все, неуклонно двигаясь вперед, поднимая облака снега, сверкающего на свету. Тьма, вонь наших убежищ, страх, как тухлый лак покрывающий ямы, в которых мы скрываемся, — все это исчезает в потоке адреналина, заставляющем сердце учащенно биться.
Я слышу чей-то крик, вопль первобытной радости. Только секунду спустя я понимаю, что этот голос — мой. Крик ковбоя, которому мгновенно вторит голос Битки за моей спиной.
Со стороны мы, наверное, кажемся адской бандой: восемь орущих мужчин, оседлавших металлических монстров.
Тьма быстро смыкается за нами. Запечатывает наш путь. Скрывает следы.
Поглощает нас.
7
ПЕЧАТЬ РЫБАКА
Я не очень хорошо знал Рим до катастрофы. Поэтому картина разрушений производит на меня не особо сильное впечатление. Опьянение скоростью уравновешивает мрачность и опасность районов, по которым мы мчимся, как ветер.
В основном мы едем по дорогам, так как они относительно свободны от обломков. Никаких признаков жизни мы не встречаем. Город мертв и мрачен.
Мы как будто на темной стороне Луны.
Егор Битка слегка похлопывает меня по спине. Показывает рукой на темную массу справа.
— Госпиталь Сан-Эудженио! — кричит он мне в ухо.
Я не понимаю, что это значит.
Пять минут спустя ведущие мотосани останавливаются, подняв в воздух фонтан льда. Дюран заглушает мотор.
— Почему мы остановились? — спрашиваю я Битку.
Он подносит к губам указательный палец, делая мне знак молчать.
Полная тишина.
Все мои спутники приготовили «шмайссеры» и нервно вглядываются в темноту в приборах ночного видения.
Проходит десять минут.
Постепенно зрение адаптируется. В легком зеленом тумане появляются какие-то правильные геометрические фигуры, расстояние до которых я не могу определить из-за отсутствия перспективы. Потом я понимаю, что это дома, стоящие где-то в половине километра от нас.
Крошечная фигурка движется в нашу сторону.
Оказавшись на расстоянии ста метров, она в приветствии поднимает руку.
— Мы обнаружили эту станцию год назад. Мы с сержантом Венцелем сопровождали команду собирателей, которая должна была исследовать больницу, которую я показал вам по дороге, Сан-Эудженио. Только вот мы не знали, что и из EUR была послана команда Пэ энд Эс, поиска и сбора…
Квартал EUR был спроектирован во времена фашизма для Всемирной Выставки 1942 года. Разразившаяся Вторая мировая война помешала завершить его возведение. И сама Выставка, естественно, не состоялась. Но квартал, со всей его метафизической архитектурой, вроде прозванного «квадратным Колизеем» футуристического Дворца итальянской Цивилизации, остался.
— Мы обследовали столовые, — продолжает Диоп, — когда практически нос к носу столкнулись с такой же, как наша, командой. Уже собирались стрелять, но у тех хватило ума поднять руки. Их было меньше, и у них было только холодное оружие. И не было противогазов.
После подобной встречи, наверное, нелегко было завязать знакомство.
— Трое мужчин и одна женщина из другой команды сказали, что они пришли сюда с одной из станций метро Квартала Всемирной Выставки, с Ферми. Сержанта это не убедило. Насколько он знал, Ферми — наземная станция. Не очень-то похоже на надежное убежище. Мы и сейчас не знаем, — заключает капрал Диоп, — действительно ли они приходят оттуда или из какого-то другого места? Мы встречаемся на полпути.
— То есть, с тех пор вы имели с ними еще контакты?
Негр не отвечает. Быть может, он понял, что и так уже сказал слишком много.
На подошедшем к нам человеке невероятный костюм. Ничего общего с нашими импровизированными средствами защиты. Вместо тесного противогаза у него на голове зеркальный шлем из позолоченного стекла. Он больше похож на космонавта, чем на пережившего катастрофу. Только ржавчина в нескольких местах на баллонах за его спиной да кое-какие заплатки из изоленты не вяжутся с футуристическим видом его ярко-оранжевого костюма.
В правой руке видение сжимает двустволку. Она показалась бы мне смешной, если бы я не был так перепуган этим первым выходом из Нового Ватикана. В левой он держит потрепанный кожаный дипломат, и это тоже придает нашей встрече нотку абсурдности.
Дюран приближается к неизвестному и поднимает ладонь в знак приветствия.
В ответ человек протягивает капитану чемоданчик.
Дюран берет его под мышку. Пожимает неизвестному руку.
Потом оба разворачиваются.
Дюран возвращается к нам, а человек исчезает в ночи.
— Держи, — говорит капитан, протягивая чемоданчик Венцелю, — и поехали. Мы и так уже потеряли достаточно много времени. Рассвет близок.
Мы мчимся так, как будто дьявол гонится за нами по пятам, и снова останавливаемся, когда первый луч солнца проникает сквозь облака, предвещая опасности дня. Переезд был быстрым, изнуряющим. Вести ночью было нелегко: препятствия, которые надо объезжать, чудовища, которые, казалось, выходили из темноты, чтобы схватить тебя, а потом оказывались мертвым гнилым деревом или упавшим на дорогу подъемным краном. Часто я избегал опасности в самый последний момент, сворачивая в сторону и навлекая на себя ругань Егора и тычки в спину. Мелкий снег резал, как бритва, холод просачивался под маску сквозь зимнее стеганое пальто и все слои надетой под него одежды. Казалось, он проникал в кости, а на слух он был как вопль души, мучимой и больной.
Егор протягивает руку, показывая на восток, на солнечный луч, постепенно превращающийся в тончайшее световое лезвие. Потом несколько раз указывает на серую тень чуть левее, к которой я направляю нос мощных мотосаней «Бомбардье», следуя за остальными. По мере того, как светлеет, они едут все тише. Как будто день таит в себе больше опасностей, чем ночь.
Мы приближаемся к этой тени. Постепенно вырисовываются контуры длинного низкого строения, покрытого чем-то серым и мягким. Чем-то гигантским. Мне вспоминаются какие-то нелепые научно-фантастические фильмы, в которых громадное насекомое атакует город. В данном случае кажущийся попавшим сюда из другого мира предмет — это надутый мешок, по меньшей мере, в тридцать метров длиной и в четыре высотой. Гигантская улитка, тело которой гнется и колышется от порывов ветра.
