Туллио Аволедо - Корни небес
— Этот хам трудился на раскопках?!
— И при том вовсе не как чернорабочий. Карл Бун был уважаемым специалистом по греческой эпиграфике. Одним из самых крупных талантов в этой области.
— Остия — римский город, а не греческий.
Дюран отрицательно мотает головой:
— Бун говорил мне, что на самом деле Рим населяло множество разных народов, каждый из которых говорил на своем наречии. Единственным общим языком был греческий.
Я смотрю на солдата, смеющегося и перешучивающегося со своими боевыми товарищами, порой весьма грубо: удары под зад, жуткие гримасы… Трудно представить его археологом.
— Бун рассказал мне, что в одном подземелье остийских руин, в здании, которое в течение какого-то времени, по-видимому, служило тюрьмой, было найдено множество греческих надписей, вырезанных на стенах, вероятно, заостренным осколком глиняной посуды. Их никто не замечал, пока один фотограф, которому нужно было сделать иллюстрации к историческому путеводителю по Остии, не использовал яркое освещение. Оно и выявило надписи на стенах камеры, которые затем были прояснены химической обработкой.
— Какие надписи?
— Бун сказал мне только, что они были ужасны. Что прочтя их, он почувствовал желание бежать со всех ног, неважно, куда. Бежать и все забыть. Когда он выходил из крытой траншеи раскопа, земля начала трястись и подскакивать. Один, два, три раза, по мере того, как снаряды поражали столицу. Бун упал, и потолок раскопа обрушился, похоронив его под собой. По счастью, он не потерял сознание и сумел выбраться из-под покрывшей его кучи земли и туфа…
Когда доктор Карл Бун вышел из раскопа, он увидел, что небо почернело и покрылось красными, как кровь, пятнами. На востоке загорелся яркий свет, за которым последовал чудовищный грохот и порыв ветра, похожий на дыхание дракона. Так это описывает он. Он оставался в том подземелье три дня, потому что понял, что произошло. Мобильный не работал, как и спутниковый телефон ответственного за раскопки, который никак не мог взять в толк, что же произошло. Хоть Бун и пытался втолковать ему, сама мысль о ядерной войне была так страшна, что большая часть людей отказывалась даже думать об этом. Они изобретали тысячи разнообразных объяснений, любой ценой стараясь избежать необходимости взглянуть правде в глаза. Бун спасся так: в то время, как остальные решили попытать счастья и выйти из старой Остии, чтобы попробовать добраться до центра Рима в тщетной надежде, что в городе больше вероятность спастись, он остался, замкнувшись в своей боли и страхе. Остальные ушли, оставив ему немного провизии, до которой Карл так и не дотронулся. Он вернулся вглубь раскопа, свернулся клубком и проспал целых три дня, пока на поверхности полыхали сосновые рощи и едкий жирный дым покрывал землю, отравляя все вокруг. Когда он проснулся, то первым делом пошел к стене и переписал одну за другой надписи, выцарапанные на известке. Не имея другого материала для записей и желая быть уверенным, что не потеряет эти слова, он вытатуировал их на собственном теле при помощи перочинного ножа и чернил из сломанной ручки. Это заняло у него три дня, и в итоге его тело, везде, куда могла дотянуться его рука, и за исключением лица, было покрыто греческими буквами. Так, голый и истекающий кровью, в лихорадке он вышел из помещения и направился в Рим. И таким его обнаружили два других выживших, которые напоили и накормили его и взяли с собой, завороженные высеченным на его коже алфавитом. Он уговорил их переписать эти слова на бумагу, а сам пальцем показывал фразы, которые шли первыми. Те двое сделали это, но, закончив, ушли, оставив его в горячке в заброшенном доме. Там он оставался три дня и три ночи, без еды и воды. Потом он вышел и в трансе побрел к Риму.
Мы нашли его с окровавленными ногами, с телом, покрытым тонкими шрамами в форме греческих букв… Мы приняли его в наш отряд. Так Бун из археолога превратился в солдата. Не стоит недооценивать его, святой отец. Он хороший боец и преданный товарищ. И мозги у него — высший класс. Все остальное лишь поза, притворство. Способ примириться с реальностью. Не верьте первым впечатлениям.
— Я не могу представить себе его археологом, — решаюсь я наконец высказать начистоту.
Дюран медленно качает головой:
— А что, священнослужителем можете? Карл Бун был священником. Как вы. Иногда вещи — совсем не то, чем кажутся. Это ведь и в вашем Евангелии написано, нет? Мы видим как бы сквозь тусклое стекло…
— Я думал, что это и ваше Евангелие. Так что же там было написано, на этой стене? Что написано на теле Буна?
Капитан не отвечает. Он смотрит на меня с улыбкой.
— Имейте веру в Бога. Но и дозиметр время от времени проверять не забывайте.
Потом, продолжая улыбаться, он поворачивается ко мне спиной и идет к мотосаням.
Солдаты возвращаются с балкона с ящиками инструментов и пластиковыми канистрами, полными зеленой жидкости с отвратительным запахом. Они открывают баки мотосаней и наполняют их под завязку. По одним мотосаням на каждых двух человек. Один ведет, другой держит оружие и всегда готов к бою. Рыцарь и оруженосец.
К саням Дюрана приделывают небольшой буксир, на котором его люди закрепляют компактный, но тяжелый на вид металлический ящик. На одной стороне ящика что-то написано. Сквозь дыру в покрывающем его зеленом пластике я вижу часть надписи. Цифры, аббревиатуры. Должно быть, они нашли его здесь, потому что никто не мог нести его всю дорогу от Нового Ватикана.
Удар по спине чуть не сбивает меня с ног. Я резко оборачиваюсь, хватаюсь за нож.
Слишком резко — Егор Битка отшатывается назад.
— Эй, святой отец, я всего лишь ваш номер два…
— Прости, я не хотел тебя напугать.
— Я не испугался. Куда бы мне положить вот это?
Он показывает мне огромную сумку.
— Это моя рация, — поясняет он. — На самом деле, мертвый груз, учитывая, что даже отсюда мы не можем установить контакт с базой.
— Так почему же ты таскаешь ее с собой?
— Потому что, если я ее потеряю или если она сломается, Дюран пристрелит меня.
— Ясно. Думаю, ты можешь повесить ее туда, — говорю я ему, показывая на боковой крючок, который кажется мне достаточно крепким.
— Мне нужно, чтобы руки были свободны, понимаете? Конечно, эти штуки ездят быстро, но снаружи есть существа, передвигающиеся шустрее, чем мотосани…
— То есть, вы используете их не первый раз?
— Нет.
— Они выглядят, как новые.
— Потому что это не те, что мы использовали. Те снаружи, совсем развалюхи. Мы используем новые в каждой миссии.
— Какого рода миссии?
— То одно, то другое. Дайте-ка посмотреть на этот крючок. Ага, вот. Прекрасно держится.
— Учитывая, что нам придется прижиматься друг к другу, ты тоже мог бы называть меня на «ты».
— О’кей, святой отец. Главное, чтобы вы не расценивали это как заигрывание.
Он подмигивает, как мальчишка. Его лицо, испещренное морщинами и старыми шрамами, кажется чудесным видением.
Я не могу сдержать улыбку.
— Минутку внимания, синьоры, — обращается к нам голос Дюрана. — Мы отправляемся через пять минут. Следуйте за ведущими санями и учитывайте, что мы должны добраться до Станции Аврелия до рассвета, а перед Станцией нам еще надо сделать остановку в метро, на EUR.[35] Оба пункта уже установлены на навигаторах. Помните, что, если вы потеряетесь, вы должны вернуться на базу. Не пытайтесь, повторяю, не пытайтесь, снова найти нас. Нам нельзя терять времени. Мы ни для кого не можем задерживаться. Ясно?
Несколько голосов неслаженно и безо всякого энтузиазма подтверждают: «Ясно».
— Минутку, — говорю я. — Я никогда не слышал об этой «Станции Аврелия». Что это такое? Где это?
— Это вы узнаете еще до рассвета.
Римское метро стало (а иначе и быть не могло) первым убежищем населения после того, как радиация начала собирать свою смертельную дань. Думаю — хоть, вероятно, мы никогда этого и не узнаем, — что то же самое произошло и в других частях света. Но метро в Риме, в отличие от московского или лондонского, не очень глубоко уходит под землю. Его защита недостаточна. Оно было лишь первым этапом на долгом пути поисков спасения, который для многих тысяч людей обернулся дорогой к смерти.
Нам не известно, сколько людей живет в этих подземных тоннелях. Мы знаем лишь горстку расположенных ближе всего к Новому Ватикану станций. Они так и не признали наш авторитет. Если они нас и уважают, то только из-за нашей военной силы и нашей скверной репутации. Но, думаю, они с радостью воспользовались бы моментом нашей слабости и напали на нас.
Три станции линии А — Аньянина, Чинечитта и Субаугуста — составляют хрупкую общину, находящуюся в перманентном упадке. По крайней мере, таково впечатление, складывающееся из отчетов ватиканской intelligence[36] — возможно, единственной службы разведки, еще существующей в мире. Отношение Совета к этим поселениям гораздо прозаичнее и ограничивается их оценкой с точки зрения военной силы и возможностей присоединения. Рано или поздно Семьи решат, что игра стоит свеч, и независимости этих трех станций придет конец. Сами по себе они не интересны, но линия А ведет прямо к центру Рима и пересекает богатые магазинами и складами зоны. Если Совет решит расширять свою зону влияния, контроль над ней может оказаться стратегически важным.
