Владимир Чистяков - М.С.
М. С. расстегивает кобуру и достаёт пистолет.
— У тебя есть?
— Да, — отвечает дочь. Глаза сухие. Похоже, что она разучилась плакать. Как и мать в свое время.
— Три выстрела.
— Я знаю.
На свежий могильный холм упали пять остывающих гильз. Только шестая отлетает куда-то в траву.
Глава 6
Сколько дней они идут вдвоём? Марина не помнит. Десять, не меньше. И идти предстоит ещё как минимум столько же, если не больше. И временами Марина почти ненавидела Маму. М.С. словно не знает усталости. Марина уже валится с ног, а М. С. всё шагает, таща на спине тяжеленный рюкзак и ракетницу, да ещё и постоянно отпуская бесконечные пошло-черные шуточки. Рюкзак Марины тоже нелёгкий, под завязку набитый концентратами и консервами. И как ей кажется, всю еду тащит на себе она, а в рюкзаке Мамы и нет ничего, кроме пеналов ракет да блоков сигарет. М. С. курит почти безостановочно. И к фляжке прикладывается частенько. Дорогой конечно попадаются не слишком разрушенные городки и деревни, но М.С. туда заходить не желает " 50 процентов, что дадут еды, 50- что схлопочешь пулю, а голова у меня одна».
А Марине каждое утро всё труднее вставать. Но на усталость не жаловалась- знает что мама устаёт не меньше, если не больше. И ещё она знает то, о чём бы никогда не осмелилась сказать — знала, что страшной М.С. тоже страшно. Это было ночью. Марина обычно спала как убитая, М.С. её по утрам обычно с трудом могла растолкать. Но тут она от чего-то проснулась посреди ночи. Сначала она не сразу поняла, что ещё ночь, и что никуда вставать не надо, но повернувшись на другой бок и открыв глаза увидела М.С. Та ёе не видела, похоже, что она вообще в тот момент ничего не видела. Она сидела у костра и смотрела в огонь, но во взгляде её был ужас, и ничего больше. И дорожки от слез по щекам — вот что буквально шокировало Марину — она представить себе не могла, что мама тоже может плакать, плакать как и любой другой человек, и что ей тоже бывает страшно.
И старательно старается убедить себя, что это был только сон.
Марина проснулась. Её это весьма удивило, ибо за эти дни ни разу не просыпалась сама, её будила М.С. «Неужели так рано «- подумала она. Но уже слишком светло. Она взглянула на часы — действительно уже одиннадцатый час.
— Проснулась? — спросила М.С…
Марина села, накинув на плече покрывало.
— Мы ещё не уходим?
— Нет, сегодня никуда не идём. Ты ведь на ногах не стоишь. А мне надо было думать, что ты не можешь выдержать мой темп. Давай есть.
Марина подвинулась к костру. Еда, как обычно поутру уже готова. М.С. ничего не ест, как обычно успела пораньше, и сейчас в очередной раз перебирает свои бумаги — в кажущемся бездонном рюкзаке лежит и несколько папок, а что в них, Марина исходя из прошлого опыта, знать не очень хочет. Потом М.С. вытащила кертерскую электронную книжку, и стало быстро набирать что-то на клавиатуре. Книжку Мама называет каким-то странным словом ноутбук. «Ненавижу американизмы, но приходится их иногда употреблять» — сквозь зубы говаривала она. Что пишет — непонятно, но Марина уверена — не дневник, и не мемуары. Печатает она очень быстро, Марина почти не успевает заметить, как мелькают по клавиатуре тонкие пальцы.
Почему-то Марине вдруг вспомнилось, как во время побега из столицы мама, что бы отшить какого-то пьяного типа, пристававшего к ней и напугавшего Марину, словно бы невзначай взяла одну из в изобилии висевших на стенах бара как украшения подков. И с милой улыбочкой без усилий сломала. Марина такого никогда не видела, и представить не могла, что мама настолько сильна. Но все остальные, как оказалось тоже. Глаза мужчины округлись. Он отодвинулся. А М. С. улыбнулась, и сделала вид, что хочет взять его за руку.
Повалился вместе со стулом.
Почему-то неё так все смотрели, что она сочла за лучшее побыстрее уйти. Впрочем, тот путь через полстраны был всё-таки гораздо легче этого. Тогда, по крайней мере, точно знали, что где-то есть свои, и до них обязательно дойдут. А сейчас…
Сейчас понятно только то, что три четверти мира превращено в руины, а три четверти оставшейся четверти людей явно сошло с ума или очень близко подошло к этому состоянию.
— А я в этом списке сумасшедших, безусловно, первая — с мрачноватой иронией съязвила М. С., когда Марина попуталась сказать об этом своём наблюдении.
Марина попыталась перевести разговор на другое.
— Мама, а как ты думаешь, что нас ждёт в столице?
— Если бы я знала, впрочем, сейчас никто не знает, что ждёт даже за следующим поворотом.
— Мне очень страшно.
М. С. как-то странно взглянула на неё.
— А мне, думаешь, нет?
— Я не знаю, мне казалось, ты не можешь бояться.
— Иногда боюсь и я. Я ведь сначала человек, а потом уже М. С…
— Почти все думают иначе.
— Ты тоже?
— Видимо, да.
— Да-а-а… Впрочем, я сама в этом виновата. Я тебя видела, можно сказать, урывками. И перемены, происходящие в тебе, которые были бы незаметны в обычной семье, для меня слишком бросались в глаза.
— Ты знаешь, когда я была меньше, я очень интересовалась тем, у кого, какая семья.
— И что?
— И я узнала, что довольно у многих нет отцов, я имею в виду причины не связанные с войной, у некоторых не было матерей. И я очень осторожно стала узнавать у тех, у кого не было родителей, о том, куда они делись.
— И что? — поинтересовалась М. С.
— Да собственно, ничего, у кого-то мать, у кого-то отец ушли к другому, или к другой, вот только ни у кого мама не ушла на баррикады, как ты.
— Это комплимент, или как?
— Тебя даже враги не называли глупой, так что сама догадайся.
М. С. хмыкнула.
— Разве я сказала что-либо смешное?
— Да нет. Если вдуматься, то я в своё время могла бы сказать Бестии то же самое.
— Но всё же ты её понимала лучше, чем свою маму.
— Я и Бестия — одного поля ягоды, я и Керетта — нет.
— Какую Керетту ты имеешь ввиду?
— И об этом, стало быть знаешь?
— Да. Я даже с ней виделась пару раз.
— И как она тебе?
— Даже не знаю. Она словно как Софи. Но не как ты. Но она зла, как и ты, хотя нет, и ты, и она вовсе не злы просто не добры вы очень. И ненавидите людей.
— Ей есть за что людей ненавидеть. А что же в ней от Софи?
— Не знаю, может и не от Софи это всё, а от вашего отца. Но всё-таки есть в ней какой-то… свет что ли. В ней есть. А в тебе не свет. В тебе пламя бушует. И обжигает всех.
— Хочешь сказать, и тебя тоже?
— Я сказала, всех. А твоё пламя оно слишком яркое.
— Только вот Бестия не успела тогда, когда она тебе нужнее всего была. А ты — успела.
— Ещё добавь, что Бестия в принципе не могла оказаться в то время и в том месте. Да и друзьями в то время мы фактически и не были.
— Однако, тебя уже очень давно за глаза зовут дочерью Бестии.
— Если на то пошло, то я её дочь… — сказала М. С.- и заметив изменившееся лицо Марины поспешила добавить, — По духу я действительно её дочь, а по крови — Кэретты и Саргона. Сразу говорю, чтобы и на эту тему больше не возникало вопросов, а то ты явно наслушалась слишком большого количества светских сплетен… Вот только когда и где? — М. С. с усмешкой взглянула на дочь. И добавляет. — Впрочем, понятно в нашей прессе и не такого можно было начитаться.
Марина неожиданно стала серьёзной и сказала.
— От Софи я это всё узнала. Она в те дни трезвой почти никогда не была. Более того, иногда она напивалась так, что мне становилось просто страшно. Очень страшно. И ещё страшнее было то, что она начинала рассказывать. О тебе, о себе, о Бестии, о ваших войнах, о твоих делах. Чего там только не было. Я только теперь до конца понимаю всю ту жуть, что рассказала она. Тогда я ещё слишком многого не видела, из того, что мне суждено было увидеть. Её в одну из тех ночей чуть не убили…
— Расскажи-ка поподробнее. Я почти ничего не знаю, как она жила в то время.
— Да собственно, и нечего рассказывать. Мне не спалось в ту ночь. Я услышала шум машин и встала посмотреть. Это были пьяные самооборонщики с оружием. Человек десять на двух машинах. Они орали какие-то похабные шуточки. Звали Софи. Она выскочила. Я не сразу разглядела, что у неё в руках два пистолета. И она сразу стала по ним стрелять. По фарам. И попала. Они испугались, и уехали. Я потом спустилась вниз. Она лежала на диване. И она плакала. Ей ведь было очень страшно.
— Я не знала об этом. Она даже о суде почти не говорила. Только Кэрдин и сказала мне о тех месяцах.
— А можешь ты сначала сказать мне, что с ней стало? Жива ли она?
— Я не знаю. Клянусь тебе. На последнем сеансе связи со столицей я говорила с ней. Потом — всё.
— А Софи… Ты уверена?
М. С. стукнула кулаком по бревну раз и другой. Боли словно и не почувствовала.
— К сожалению, да. Уверена абсолютно. Шестой день войны был её последним днём.
