Часть их боли - Д. Дж. Штольц
В поселении он приказал всем собираться, и еще до наступления ночи гвардейский отряд медленно спускался по тропе, ведущей в Мориус, а затем на равнины. Успокоившиеся пастухи, считающие, что угроза миновала, глядели им вслед. У каждой пастушьей семьи теперь звенело в кошельках золото, забранное графом у Мариэльд де Лилле Адан.
Вот только принесет ли оно им счастье?
* * *
Чем ниже спускался с гор гвардейский отряд, тем сильнее плакали подтаявшим снегом деревья, тем скорее освобождались ото льда реки. Зима уступала теплым порывам весны. Все таяло. Однако еще много где сугробы лежали цельно, высоко. Покинув пастушьи пастбища, Филипп запретил ночевать в городах. Так что двигались малолюдными тропами. Отходить далеко от бивуака было запрещено, и все находились друг у друга на виду. Гвардейцы не понимали действий своего лорда и только наблюдали, как тот зорко вглядывается в каждого встреченного им на тропе путника, вслушивается в отдаляющиеся шаги или перестук копыт.
Как-то вечером они все расположились в пятидесяти милях от Мориуса, в густолесье. Пока одни прокапывались сквозь снег к земле, чтобы развести костер, другие сооружали лагерь. Юный паж бегал по периметру, собирал для костра сушину и подкладывал всем лапник с палками под раскатанные лежанки, чтобы было помягче и повыше.
Чуть погодя все ужинали, заполняя брюхо сытной похлебкой.
После помощи поварам Жак быстро свернулся калачиком под одеялом из козьей шерсти. Он не переставал думать о том, что ненадолго отпросится в Нижние Тапилки, когда они вернутся домой. Нет, ему все было чрезвычайно интересно: и золотистые земли Летардии, и горбатый Бофраит, и даже высокогорные пастбища со стадами овечек. Но не терпелось поскорее рассказать обо всем родне. Жак хотел домой, к маме… Хотя, конечно же, считал себя взрослым и никому в этом не признавался.
Так он и лежал, думая о том о сем, рассеянно, как это бывает у детей. От раздумий его оторвал Лука.
– Валежника набери, – приказал капитан.
– Много? – спросил мальчик.
– Сколько унесут твои руки.
– А руки-то у меня всего две! – Жак улыбнулся полубеззубым ртом.
– И у меня тоже две! – гулко хохотнул Лука. – И у нашего господина две! Хотя мне порой кажется, что больше. Уж так ловок и быстр был наш милорд в лагере у этих прилизанных южан. Видел бы ты, Жак-Жучок, как мы их тогда!
– Но кони у ноэльцев никчемные… Я потом больше с забранным конем воевал, нежели с кровососами. Да и зашоренные они, – заметил один гвардеец.
– Кто? – удивился Жак. – Вампиры?
– Да нет, кони же.
– Да и южные вампиры оказались не такими страшными, как рисовались. Больше пугали. А сами-то врассыпную кинулись, как бабы! – хмыкнул Лука.
Филипп, сидя у костра, впервые за долгое время улыбнулся.
– Просто дело в том, что они привыкли внушать страх любому, будь то человек, вампир или зверь, – заметил он. – На страхе держатся многие вещи. И даже наша конница… Не так сложно сдержать ее, если применить правильную тактику, а умелым и бесстрашным командиром она и вовсе может быть разбита всухую. Но мало кто сможет спокойно стоять перед огромной несущейся на галопе лошади. Любой строй, даже идеальный, рушится из-за чувства страха, присущего каждому. Внуши страх. Заставь побежать. И твои кони затопчут любое войско! Вот и мы внушили неожиданной и смелой атакой страх вампирам, отчего они и забыли о своем преимуществе, а потому и разбежались. Страх – сильнейшее чувство, но, покорив его, можно совладать даже с тем противником, который поначалу кажется непобедимым, потому что станет понятно, что и он всего лишь умеет нагонять на прочих страх…
Жак стоял, разинув беззубый рот, и пытался понять то, что ему только что сказали. Но ничего так и не понял. Вид у него был до того потешный и наивный, что все конники не выдержали и загоготали. Они сами когда-то были такими же, и оттого вспомнилось им солнечное, теплое детство.
– Хватит с Ямесом болтать, Жак! – прикрикнул на него Лука, делая серьезное лицо. – Забыл, что было приказано? Чтобы завтра быстро костер развели да позавтракали. Далеко не отходи. Живо! Туда и обратно стрелой! Вокруг лагеря! Понял?
– Да понял, понял… – насупился паж.
– Ничего ты не понял, Жак-Жучок! А ну брысь!
И все, посмеиваясь, поглядели, как маленький паж шмыгнул в темные дебри леса и исчез в них. Сами же гвардейцы, разомлев от горячего питья, принялись беседовать. Говорили, как всякие мужчины, прежде всего об оружии, женщинах и лошадях.
– Лучше Казбара никого не видал! – приговаривал один гвардеец и глядел на вороного графского коня. От своего имени конь запрядал ушами.
– Соглашусь, но… – тянул Лука, прищурив карие глаза.
– Но что?
– Нет, и Казбар безупречен… Воистину графский конь, достойный шелковой попоны и украшенной изумрудами уздечки. А сам каков, силен, летуч, будто стелется брюхом по земле! Но не в обиду нашему отцу-защитнику, душу мне греет воспоминание совсем о другом коне.
– О Тарантоне? – догадался один из конников.
– О нем самом! – глаза Луки засияли, как у мальчишки, и после недолгого молчания он продолжил: – Самый лучший, верный и сильный конь из всех, кого я когда-либо видел! Я тогда мало в них разбирался, мальцом еще был, но стоило мне впервые увидеть отцовского Тарантона, сразу понял, что этот конь дороже жены и детей! Во всем он отца слушался. Будто понимал, что говорят. А старик любил его, как не любил нас, и, думается мне, будь у него выбор – выбрал бы Тарантона. Кажется, в году, когда были сильные дожди, которые затопили Алмас… Какой же год? 2133-й, кажись. Тогда он вместе с господином Тастемара поехал унимать бунт оголодавших мужиков. А когда все остались в деревне, отец с тремя конными направился в соседнюю разузнать, куда пропал зачинщик. Там их на дороге и поджидал этот самый зачинщик с кучей злых подельников. Окружили, коней похватали под узду! Других конников стащили, закололи и принялись, сволочи, грабить. Отец уже с жизнью распрощался, думал, скинут и его, между доспехами щели найдут, забьют. Тарантона поначалу хотели целым взять, ведь хороший конь больших денег стоит. Но Тарантон как взбесился. Кусался, лягался! Тогда уже его колоть начали, вилами пыряют, а он не дается, будто понимает, что если его возьмут, то и до всадника доберутся. И вынес он моего старика из толпы, облитый кровью. Но вынес. С того дня и хромать начал. Однако отец его не бросил и до конца жизни кормил, поил, ходил к нему, как к другу, чтобы
