Валерий Волков - Блатные из тридевятого царства (СИ)
-- Запорю!!! -- Взвыло лесное чудище.
Бог ты мой! Какие знакомые интонации! Леший выдернул из уха сучок, смахнул паука и, согнувшись в три погибели, принялся избавляться от лишней ноги. Сосновая ветка ни как не хотела отделяться от графского тела.
-- А-а-ааааааа, шкуру спущу, у-у-уууууу, сгною всех!!!
Лёньку с трудом привели в чувство. Полководец исходил слюной и на чем свет стоит клял лошадь.
Бедная кобыла не смогла в полной мере оценить гениальность всадника. Их взгляды на жизнь разошлись через пол версты. Лёнька ринулся покорять крутой холм, но не всякая лошадь -- Пегас. Граф, свято веривший в волшебное свойство плетки, взялся за кнут. Результат не замедлил сказаться. Их Сиятельство вылетел из седла и почти покорил вершину. К сожалению, незнание закона всемерного тяготения никого не освобождает от его действия.
Микула Селянович стал мрачнее тучи. На весь отряд две лошади. Одна в бегах. И это в первый день похода. Десяток растянулась цепью и принялась прочесывать лес. Лёнька, хромая и почесывая то место, откуда росла третья нога, ковылял позади.
Продираясь сквозь кусты и густую траву, мы битый час блудили по лесу. Лошадь словно сквозь землю провалилась, ни единого следа. Держась за спинами братьев Лабудько, я выбрался на поляну. Метрах в двадцати в кустах орешника мелькнул знакомый силуэт.
-- Ща стреножим, -- пообещал Васька, доставая веревку.
Лассо со свистом полетело в кусты. Бедный Лёнька словно чувствовал, где развернуться главные события, его магнитом тянуло к неприятностям. Он выхватил у Васьки конец веревки и принялся тянуть.
-- Ваша Светлость... -- растерялся мой кореш.
-- Я сам, сам! -- С пеной у рта орал полководец. -- Покажу этой скотине, как с дворянами обращаться надо!
-- Ваша светлость!!! -- Заорали братья в обе глотки.
Но Лёнька жаждал мести, он был глух и слеп. Из кустов с петлей на рогах выскочил здоровенный лось. Заметив обидчика, он принялся копытом рыть землю. Глаза налились кровью, шерсть на загривке стала дыбом. Желающих образумить Лёньку больше не было. Братья молнией оседлали ближайшее дерево и втащили меня.
Лось и Лёнька взвыли одновременно, кто громче судить не берусь. Зверь ринулся в атаку, граф в бега. Обитатель лесных чащоб оказался проворней, он догнал Дебила на первом же вираже. Ветвистые рога смачно впечатались в графский зад и Лёнька второй раз за день испытал прелесть свободного полета. Лось не лошадь, ему показалось этого мало. Но граф воспылал такой жаждой жизни, что воспарил над землей, призрев законы физики. На этот раз у него получилось. Не задев коры, Лёнька взлетел по гладкому без единого сучка стволу сосны на самую макушку и, обхватив толстую ветку, затих, как индеец в засаде.
Рогатый исполин долго бродил вокруг, бился рогами о крепкий ствол, рыл копытами землю, ревел, вызывая противника на бой. Но Ленька на провокации не поддался.
-- Теперь их Светлость прикажут лося изловить и выпороть, -- грустно вздохнул Ванька.
-- Изловить -- изловим, -- кивнул Васька. -- Пущай только сам порет, на кол сажает, четвертует -- это как их Светлости угодно будет. У их может задницы оловом луженые, они туды и ветки разные втыкают, а моя уж больно чувствительна к рогам.
Убедившись, что опасность миновала, спустились на землю. Лёнька по-прежнему не подавал признаков жизни. На наши вопли сбежалось все посольство. Антоха вел пойманную лошадь.
Микула Селянович предложил спилить сосну к чертовой матери, если граф до сих пор никак себя не проявил -- значит, пал смертью храбрых от разрыва сердца. Но только раздался визг пилы, сверху донесся родной и знакомый голос:
-- Запорю! Сгною! Четвертую!
-- Стало быть, очухался, -- облегченно вздохнул Микула и приказал: -- Спускайтесь господин граф, а то, не ровен час, подхватите на такой высоте насморк.
Лёнька мужественно ответил:
-- Фи, насморк, я провожу наблюдение за местностью.
-- А, ну так наблюдайте, а мы пока пообедаем.
-- Микула, милый, -- взмолился Лёнька, -- я нанаблюдался, сними меня отседова, Христа ради!
Прямой и гладкий ствол сосны взвился в небо метров на тридцать. Решили растянуть графский шатер, благо ткань крепкая, а весу в Леньке, как в хорошем баране. Всей толпой вцепились в края. Микула скомандовал:
-- Прыгай!
-- А вы точно удержите?!
-- Не боись, прыгай!
-- Я и не боюсь, руки не разжимаются...
Никакие клятвы и заверение не могли заставить Дебила разжать пальцы. После двадцатой попытки шатер свернули и уложили в телегу. Всем было приказано думать, как вызволить господина графа. Предложения посыпались, словно листья по осени, одно гениальней другого. Антоха предложил подпалить сосну, кузнец Сорока советовал Лёньке сделать из лохмотьев мундира крылья и аки ангелу спуститься на грешную землю. Дед Кондрат заметил, что их благородию с крыльями-то проще на небеса вознестись, не далече осталось, ближе, чем до нас, а там херувимов упросит, те спустят. Самое рациональное предложение внес на мой взгляд Евсей:
-- А пущай там и сидит, не велика потеря, отощает -- ветром сдует.
Лёньке не один из предложенных вариантов по душе не пришелся. Графская плоть не желала возноситься, а равно -- гореть, падать на спиленном стволе и уж тем более ждать -- пока ветер сдует. Оставался единственный вариант. Я велел собрать все веревки и связать в одну. К получившемуся канату добавили снятые с телеги вожжи и приступили к спасательной операции. Надрывая глотку, я дал Лёньке последние инструкции:
-- Перекинь веревку через ветку, обвяжись... да не за шею же, господин граф! За пояс, так дышать легче. Начинай спускаться, мы подстрахуем, сук крепкий, выдержит.
Шестерки взялись за второй конец, я рявкнул:
-- Начали!
Господи, сколько ж раз я твердил себе -- любую команду здесь надо разжевывать и пояснять на пальцах. Услышав приказ, Ванька с Васькой, что есть мочи, дернули. Бедный граф вцепился в сук намертво, да где там, братья баржу могли с мелководья сорвать, а тут хилый Лёнька. Он так и рухнул с отломанной веткой в руках, успев крикнуть:
-- За-по-рю-ю-ю!
Но видно первая супружница Кондрат Силыча родила Дебила если и не в генеральском мундире, то в холщевой рубахе точно. Сделав невероятное пике, Лёнька приземлился в телегу, на мягкий шатер, а под ним булки хлебные, крупа россыпью и прочие продукты, ни одной новой царапины. Пол часа ушло на то, что бы вырвать из его рук оторванную ветку. Пришлось распиливать сук на части, ладони разжать не удалось, всей сотней выковыривали щепки из-под Лёнькиных ногтей.
Микула Селянович дважды пожалел, что привел полководца в чувство. Первый -- когда тот, как и предвидел Ванька, затребовал изловить лося. Второй -- после приказа спилить и выпороть сосну.
Братья Лабудько на всякий случай отошли подальше. Лёнька, убитый горем, принялся перетряхивать личные вещи. Найдя новый мундир, хоть и не такой красивый, как прежний, зато чистый и целый, граф немного приободрился. Китель, правда, немного подмочен, при посадке лопнул бутыль с водой. Наш полководец расстелил одежду на солнышке, а сам улегся в тенек.
Отобедали молча. После короткой передышки Микула Селянович велел готовиться к маршу. Мужики, разомлев после сытной пищи, шевелились как сонные мухи. Антоха поплелся за лошадьми, Васька с Ванькой принялись вытаскивать из кустов телегу. Федор, путаясь под ногами, помогал им советом:
-- Так, левее, чуть правее. Ванька притормози, Васька свой край заноси, немного назад... опачки! А теперь идите сюда и гляньте, что вы натворили!
Подошли не только братья. Под колесами телеги, мятый, весь в грязи, с оторванным рукавом, лежал новый графский китель, почти высохший... Леньку хватил паралич, он тужился что-то сказать, но с губ слетало мычанье.
-- Пороть, Ваша Светлость? -- Попытался помочь ему Подельник. В ответ жуткое кваканье.
-- Стало быть -- четвертовать?
-- Гла-гла-гла-за... -- заикаясь, выдавил граф.
-- Что? Глаза колоть?
-- Иметь надо!
С горем пополам тронулись. Лесная тропа превратилась в заросший проселок и запетляла меж редких кочек. Под ногами противно зачавкало. Клацая челюстями, тучами вился голодный болотный гнус. Я еле успевал отбиваться. Штрафники, по колено в грязи, с остервенением хлещут себя по носам и ушам, не бойцы на марше, а стадо садомазохистов в экстазе. Руками приходится работать больше, чем ногами.
На счастье болотина кончилась раньше, чем мясо на наших костях. Обогнув высокую сопку с крутым каменистым склоном, мы вышли в обжитые места.
Колышется на ветру пшеничное поле, на пригорке преют две скирды прошлогоднего сена, а вдалеке у озера виднеются опрятные крестьянские избы.
Четким строем мы пересекли цветущий луг и замерли у обочины. Навстречу пылит телега. За спиной щуплого мужичка мелькнула любопытная мальчишеская физиономия. Поравнявшись, крестьянин приподнял картуз:
