Валерий Волков - Блатные из тридевятого царства (СИ)
Четким строем мы пересекли цветущий луг и замерли у обочины. Навстречу пылит телега. За спиной щуплого мужичка мелькнула любопытная мальчишеская физиономия. Поравнявшись, крестьянин приподнял картуз:
-- Откуда и куда путь держите, люди добрые?
-- Здравствуй, мил человек, -- шагнул вперед Микула Селянович, но Лёнька, сукин сын, опередил:
-- Запорю! Молчать, быдло не отесанное! Отвечать на вопросы! Как называется ваш хутор?
-- Известно дело, -- почесал мужик за ухом, -- тут не далече Караваево, а мы с Березовки будем. Токмо кричать сынок не надо, я не глухой.
Лёньку перекосило, полководец схватился за плеть.
-- Ты как, крестьянская морда, со светлейшим графом Леопольдом де Билом разговариваешь!
-- Извините покорно, -- поклонился мужик, -- не признал Ваша Светлость. Многие тут шляются, коли всех титулами навеличивать -- язык сломается. Вас-то за версту видно -- из благородных, хотя вблизи и не скажешь...
Микула боле не церемонился, стеганул по крупу Лёнькиной лошади прутом. Бедное животное взвилось на дыбы и отскочило в сторону. Ездун еле удержался в седле. Микула продолжил переговоры:
-- К князю вашему идем, мил человек, по посольской необходимости. Нам бы переночевать где, а с утра снова в путь.
Мужик по-хозяйски подтянул подпругу, стрельнул глазами по сторонам, и степенно ответил:
-- Гостям завсегда рады. Чего ваш общипанный, -- кивнул крестьянин на Лёньку, -- поркой стращает?
-- Граф у нас нынче с дерева сковырнулся, голову видать зашиб. У него теперь язык отдельно от остальных органов работает.
-- Бывает, -- кивнул мужик. -- У нас в деревне поп с колокольни упал, аккурат в навозную яму угодил, так опосля месяц цельный заговаривался, как загнет в три коромысла, так святых выносить не надо -- сами уходят. Езжайте в Караваево, ближе будет, а на сеновале всем места хватит.
Досточтимый Дебил дернулся, но Микула даже глазом не моргнул.
-- Лёнька, еще раз ляпнешь чего не в строчку -- прикажу пороть. Шутки кончились, по чужой земле идем. Сопи в две дырки и не встревай. Два раза повторять не буду. Пахан, определи двух молодцов к их сиятельству, коли изволят буянить -- пусть плетей всыплют. Всю ответственность беру на себя.
Было б сказано, когда нет ответственности, желающих много сыщется. Лёнька живо прочувствовал всю важность момента и прикусил язык. Как у Васьки с Ванькой не чесались руки, граф не давал не малейшего повода, молчал, что рыба об лед, словно и правда онемел. Зеленый от злости он плелся в арьергарде, затаив на весь мир злобу лютую. Представься случаю -- не с одной спины шкуру спустит.
В Караваево нас хлебом солью не встречали, но и что отрадно -- в зашей не гнали. На весь хутор три избы, да два сарая. У околицы однорогая коровенка лениво щиплет траву, рядом теленок хвостом машет. На высоком крыльце крайней избы стоит женщина. Хоть и не девица, но лицо милое, без морщин, волосы убраны под выцветший платок. В серых глазах таиться тревога.
-- Здравствуйте, люди добрые. С чем пожаловали?
-- И ты здравствуй, хозяюшка, мир твоему дому, -- поклонился Микула Селянович.
-- Спасибо на добром слове. Издалека видно будете, прошу в горницу, отужинайте, чем Бог послал.
-- Благодарствуем, - ответил Микула. -- За приглашение спасибо, да к чему такое беспокойство, мы люди служивые, харч имеем, а вот ежели разрешишь -- на сеновале заночуем, путь не близкий впереди.
-- Чего ж ночуйте, -- разрешила женщина. Страх в ее глазах исчез, а от улыбки зарозовели ямочки на щеках. Неестественно равнодушным голосом она добавила:
-- Если кому места на сеновале не сыщется, в доме на печи постелю.
Микула проводил хозяйку цепким взглядом и повернулся ко мне.
-- Вот что, Пахан. Я, пожалуй, на постой в доме остановлюсь. Ребра ноют, застудил небось, а ты тут хозяйничай. И смотри у меня, -- сотник выразительно сжал кулак, -- чтоб до утра без происшествий!
Походная жизнь проста, местами даже приятна. Где ночь застанет -- там и постель. Дождя нет -- и на том спасибо. Бурлит каша в котлах, штрафники у костра байки травят. Свежескошенное сено пахнет лугом, в кустах соловей старается, вот только кислая Васькина рожа в этот пейзаж плохо вписывается. Рядом с Васькой Ванька, нечесаная голова взглядом землю сверлит.
Стараясь думать о хорошем, я подошел ближе. Васька вытер нос, Ванька многообещающе вздохнул, потом братья переглянулись и заговорили. Сразу в две глотки. В урагане звуков я разобрал одно -- граф исчез.
Орать на братьев бесполезно. Летний вечер сразу потерял всю прелесть. Мне почему-то вспомнился кулак Микулы Селяновича и я решил начальство не тревожить. Пусть отужинает спокойно. Чего время терять, лучше сразу поиском заняться.
Прочесали окрестности -- никакого толку. Их Сиятельство бесследно растворился, как сахар в кипятке. Я решил пробежаться по хатам, вдруг Лёнька, как и Микула, кому в избу напросился. Наломает дров, а отвечать мне. Такого пусти на край лавки присесть, через час перины под себя сгребет.
От сараюшки к дому спешит хозяйка. В руках ведро с парным молоком. Успела прихорошиться: вместо прежнего платка красная косынка, вместо сарафана платье в розовый цветочек, стежки голубою нитью шиты. Я наперерез. Догнал. Женщина начала молоком угощать, но я отмахнулся, терпеть его не могу, с детства организм не принимает. Да и не до угощений пока, мне б узнать, что за народ на хуторе проживает. Хозяйка рассказала:
-- Какой тут народ. Я вдовствую, сыновья в город по делам уехали. В соседях дед Свирид, но он нынче не в духе, вторую неделю с бабкой воюет, перину поделить не могут. А в крайней хате к тетке Радаихи сын на побывку прибыл, у Еремея служит. Вот и все население.
Начинаю с дома деда Свирида. Во дворе запустенье, огород подернулся бурьяном, перекошенное крыльцо не метено. Стучу в резное оконце -- тишина. Пол минуты для приличья топчусь на пороге и вхожу без приглашения. Хоть и незваный гость, но по национальности чистокровный русак. Извольте жаловать!
Внутри пыли больше, чем снаружи, в углах паутина, лампадка и та угасла. На лавке у окна старик посиживает, борода как у деда Мороза, одет в мятую рубаху, подпоясанную конопляным шнуром. На печи бабка в льняной толстине. Лежит, босы ноги свесила. Я кланяюсь, здоровья супружеской чете желаю. В ответ ни звука.
Присел я на вторую скамейку, зажег лучину и тоже молчу. Так и сидим втроем, друг дружку глазами сверлим. Через пять минут терпение мое иссякло. Смахнул пыль со стола и принялся самовар раздувать. Смотрю -- у старика ус задергался, пригляделся -- он пальцами знаки делает, за печь тычет. Заглянул. Там бутыль отстаивается, что в нем -- я и сам догадался. Набулькал себе стаканчик, ну и хозяина уважил. Бабка в лице сменилась, но форс держит, даже бровью не ведет. А дед снова маячит -- мол, в подпол нырни. Чего из уважения к старости не сделаешь. Спустился. Там в кадушке огурчики соленые, закуска лучше не придумать!
Первую тяпнули, как и положено, за знакомство. Я представился по всей форме:
-- Служивый Санька Мухин. Кличут Паханом. У старобоковских штрафников замкомсотника работаю.
Тост односторонний вышел, со Свирида, как с партизана, слова не вытянешь, одно радует -- Лёнькой здесь не пахнет. После третьего стакана бабка на печи заерзала, а когда бутыль опустел на половину, не выдержала старушка, слетела с нее спесь, как пух с тополя.
-- Вы что ж, окаянные, всю брагу выхлестать задумали!
-- Вот и проговорилась! -- Обрел дар речи старик. -- Спишь у края, притензиев не принимаю. Наливай Санька, такое чудо сотворили, бабка наперед меня разговорилась. Это ж обмыть надо. Победа в чистом виде!
-- Рано змей радуешься, я тебе покажу победу, старый хрыч! Не считается, оставь бутыль в покое и давай сызнова. Кто со своего места сойдет, али слово первый скажет, тот и проиграл!
-- Как это не считается! Саня рассуди нас, кто первый голос подал?
-- Супруга ваша, -- кивнул я Свириду.
-- Вот видишь Марфа, что человек говорит, он же не просто так, а свидетель!
-- Санюшка, милай, -- обратилась старуха к моей совести, -- а кто бровью первый повел, пальцами шевелить начал?
-- Ты, дед Свирид, -- признался я.
-- А причем здесь брови?
-- А притом, пень трухлявый, уговор был сидеть не шелохнувшись. Стало быть, ты и проиграл, рожа бесстыжая!
-- Нет, погоди...
-- Стоп! -- Рявкнул я. Хоть и принято считать, что милые бранятся -- только тешатся, я решил вмешаться. -- Из-за чего собственно весь сыр бор?
Дед Свирид уставился на Марфу, аки удав на лягушонку. Бабка ответила таким пламенным взором, что лавка под Свиридом чуть в пепел не обратилась. Того и гляди -- пожар учинят. Я кожей ощутил, как в горнице температура повысилась, не ровен час, ожоги по телу пойдут. Ух, и жгучая же у них любовь. Завидно.
