Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй
Сара убирает посуду на полки, Джеральд подсаживается к Хэдли.
– Все будет хорошо, – утешает он. – Ведь вы с Эрнестом навеки связаны во Вселенной! Вас никому не разлучить!
Нет, не мы, печально думает Хэдли, вдруг исполнившись решимости. А возможно, Эрнест и Файф.
Эрнест входит через застекленные двери, вид – дурацкий. Кладет горячую руку на плечо Хэдли.
– Смыл инжир?
– Да, все отошло. Пойдем? – В его голосе слышится осторожность.
Она отвечает: «Да, пойдем», и они поспешно прощаются с четой Мерфи, те вдруг выказывают неожиданную сердечность: светятся участием, словно еще не поняли, как все скверно.
С виллы «Америка» Хемингуэи направляются в сторону пляжа. Файф осталась ночевать у Мерфи. Сколько же слез в эту ночь прольется в обоих домах! Немало, немало! Скоро пляж закончится, они минуют поселок, а потом вместе или порознь вернутся на свою виллу.
Хэдли замедляет шаг. На душе невероятно тоскливо: она знает, что внутри у него сейчас так же пусто, как и у нее, ведь они две половинки единого целого. А Файф и он – не половинки, там другое.
– И заметь, никаких водорослей, – говорит вдруг Эрнест, и оба смеются. Весь апрель Джеральд, не жалея сил, выпалывал из песка длинные змеящиеся зеленые ленты, чтобы сделать приятное своим друзьям. Эрнест считает, что это глупо, Хэдли – что мило, так что причины для смеха у них, пожалуй, разные.
Волны оставляют пену на песке. Пахнет мокрой веревкой и рыбой. На вытащенных на берег лодках сохнут рыбачьи сети, в лунном свете поблескивают застрявшие в них ракушки и рыбья чешуя. Мачты, слегка изгибаясь, указывают направление ветра. Ночная тьма скрыла холмы, деревья вдалеке и понтон, с которого утром ныряли все трое. Ничего не разглядишь, только собственные руки и ноги, длинные и темные.
– Прости, что вел себя как идиот. Я зря затеял все это с Зельдой.
– Ничего страшного.
Она останавливается: то, что она собирается сказать, нельзя говорить на ходу.
– Тогда, на вечеринке в Чикаго, я подумала, что ты просто забавляешься со мной. Что для тебя я лишь игрушка на один вечер. Я ведь считала, что навсегда останусь старой девой в Сент-Луисе. Эрнест, ты изменил всю мою жизнь. – Хэдли смотрит на море, словно обращаясь к нему.
– Тот вечер изменил и мою жизнь. Безвозвратно.
Прибой плещется у ее ног.
– Если ты хочешь уйти, я приму это. И ни о чем не пожалею. Ты показал мне другую жизнь. И все, что с нами было в эти пять лет, – это было с нами. Необыкновенное. Совсем другое.
Эрнест молчит.
Хэдли, кашлянув, решается:
– Ты любишь ее?
– Но я и тебя все еще люблю.
Его лицо резко меняется, и непонятно, что он сейчас чувствует. Любовь? Возможно.
– Хотя и к Файф у меня тоже есть чувство.
– Очень сильное?
Пауза, выдох:
– Да.
– Достаточно сильное, чтобы разлучить нас с тобой?
Молчание.
Хэдли шагает дальше, он плетется следом. Вот ярко раскрашенная лодка, на борту большими красными буквами выведено: «DAME DE LA FRANCE»[14]. Теплые волны плещут у ног, Хэдли прислоняется к борту. Что ж, ей самой придется выставить условия.
– Вот что. Мы возвращаемся в Париж. Ты заберешь свои вещи из нашей квартиры. Можешь жениться на Полин, если ты этого хочешь.
Эрнест смотрит на нее со смесью испуга и облегчения.
– Но только после того, как вы сто дней проведете в разлуке. Ни больше, ни меньше. Если ты захочешь быть с ней после этого – я согласна. Гарантирую тебе развод. Но ты должен доказать мне и себе, что это не мимолетная интрижка.
– Хэш…
Волна добегает до его ног и откатывается назад. Оторвавшись от лодочного борта, Хэдли идет дальше вдоль берега. Эрнест тяжело ступает за ней по песку.
Во мраке проступают очертания деревьев. Двое бредут обратно на виллу по собственным утренним следам. Тогда они отправились позагорать на понтоне, надеясь, что, пока все трое молчат, все уладится само собой.
У самых дверей, проходя мимо горшков с лавандой, Хэдли оборачивается:
– Я иду на это ради нас. Какие-то сто дней, Эрнест. Не так уж долго. А потом поступай как захочешь.
За их спиной на веревке колыхаются на ветру три купальных костюма. Окно наверху, в комнате Файф, открыто. Они молча заходят в дом поодиночке.
Файф
13. Ки-Уэст, Флорида. Июнь 1938
Ее дом роскошен. По стенам развешаны трофеи – звериные головы с великолепными, твердыми как камень рогами: импала, куду, орикс. В распахнутые ставни со стороны залива врывается легкий ветерок, несущий ароматы тамаринда, плюмерии, банана.
Временами кажется, что дом весь наполнен движущимся воздухом. Симметрично, справа и слева от каждой тахты, от каждого туалетного столика стоят торшеры и горшки с колючими растениями. Восточные ковры, как полагается, слегка потертые, а там, где их нет, голые доски приятно холодят ступни. Книги Эрнеста – тут он много читает – выстроились рядами в шкафах под гранеными хрустальными канделябрами. На секретере груда старых номеров «Вог» с ее статьями.
Этот дом построили черные рабы почти девяносто лет назад. А семь лет назад в него въехала семья Хемингуэев. Дом заполнили коробки с рукописями и детский крик. Патрик буйно носился по коридорам, в колыбельку Грегори сыпалась пыль и штукатурка. С балкона с грохотом рухнули ставни. А супруги Хемингуэй ознаменовали новоселье первым поцелуем прямо под гнездом птичьей пары, устроившей себе дом на крыше, как раз над дыркой в потолке столовой.
Начать Файф пришлось с ремонта садового сарая, чтобы устроить там мужу кабинет. Она прекрасно понимала, что лишь работа способна удержать его в узде.
* * *Файф сидит в саду с бокалом мартини и газетой. На первой полосе – карта Европы, исчерченная пунктирами и стрелками, которые означают изменения в геополитике – смещение сфер влияния, изменение суверенитетов, оккупированные территории, – но Файф это мало интересует. Методично проглядывая страницу за страницей, она ищет репортаж Эрнеста из Испании. Ничего. Ни единого слова.
Ее сад больше напоминает зоопарк – пышные плюмажи фламинго или павлинов, кошки, плавно крадущиеся в зарослях. Это все ради мальчиков. За последние пару лет сад совершенно преобразился. Каждый раз, когда Эрнест отправлялся в Испанию, а это была уже третья командировка, Файф с неуемной энергией атаковала сорняки и корчевала ненужные корни. Так что теперь сад бешено цветет. Но она, не задумываясь, послала бы его ко всем чертям, лишь бы Эрнест провел с ней здесь хоть немного времени.
Она окликает кухарку – Эрнест должен вернуться завтра, и надо приготовить его любимые лангусты, салат из авокадо, дайкири с ледяной крошкой. Каждый раз, когда он приезжал, Файф очень хотелось верить, что он вернулся к ней окончательно. Но спустя несколько месяцев, а иногда и недель Эрнест вдруг объявлял, что мировая пресса никак не может обойтись без его статей про войну в Испании. Он рассказывал ей про далекий город, где в магазинах можно купить лишь апельсины и шнурки для ботинок, а больше ничего, и Файф окидывала взглядом свой прекрасный дом и удивлялась, с чего это Эрнеста опять несет в Мадрид. Но в глубине души она понимала: дело не в Мадриде.
Сидеть в Ки-Уэсте без него бессмысленно. Будь Эрнест здесь, то, проведя утро за письменным столом, он отправился бы на рыбалку. Подняться бы теперь вместе с ним на борт «Пилар» и уплыть далеко-далеко, есть стейк из свежего тунца и купаться в маленьких бухточках, как в первые годы их брака, когда солнце сверкало на поверхности воды, а голова туманилась от мартини. Она ужасно тоскует по той прежней, беззаботной жизни молодоженов.
В окне домика для прислуги мелькнул силуэт, но на оклик никто не отозвался. Прислуга ее недолюбливает? Каким-то образом они все догадываются, что Файф вызывает их ради того, чтобы пообщаться, хотя формально они обсуждают меню на неделю. Можно стерпеть сочувственный взгляд зеленщика поверх груды бананов, но не жалость собственных слуг.
Тогда в Антибе их все-таки было трое. У Хэдли была Файф, а у Файф теперь нет никого. Здесь, на этом несчастном островке, примостившемся под самым боком у гигантского континента, рядом нет ни души – даже любовницы мужа. Сегодня утром она отправилась мыть голову в парикмахерскую – просто чтобы ощутить прикосновение человеческих рук.
– Изобел! – Файф переходит на крик.
Солнечные лучи просвечивают сквозь шелковую ткань – это кимоно она хранила еще со времен Парижа. Она надевала его на их тайные встречи утром, когда Хэдли каталась с Бамби на лыжах. Насколько проще жилось, когда Хэдли была женой, а она – любовницей.
Розовые цветки «разбитого сердца» поникли над терракотовой плиткой дорожки, засохшие листья скукожились на жаре. Файф отрывает сухой листок и растирает между пальцами. Подходит котенок и выгибает спинку, подставляясь под ее ладонь. Такой крошечный – только косточки, шерстка да влажный розовый носик. Он мяукает, трется о лодыжку, но стоит Файф попытаться отпихнуть его ногой, как зверька уже и след простыл.
