Магия крови - Ник Перумов
Тени на площади странно вздрогнули, качнулись, пролетел порыв ночного ветра – и вот незнакомка уже рядом. Сильна!.. Бледное узкое лицо, миндалевидные глаза, две косы, лежащие на плечах. Взгляд, направленный куда-то вглубь себя.
– Витар, – промолвила дриада вместо приветствия. – Он был здесь, совсем недавно…
Очевидно, она чуяла и все остальное, но просто не могла поверить. Не могла произнести вслух.
Так же, как Ара не могла поверить в предательство Энцо Эмплады.
Дочь Рыси взяла холодную безвольную ладошку, потянула за собой.
– Пойдем. Все тебе расскажу. Он просил…
Неподалеку отыскались какие-то задворки, где не брехали псы и не слишком пахло едой (а то уже голова кружилась), где Ара поведала дриаде все, чему стала свидетелем. Все, включая странное, необъяснимое предательство Энцо и еще, кажется, Ангелики и кого-то из боевых магов: она надеялась, что дриада хоть чем-то сможет это объяснить, хоть на что-нибудь указать. Но Далия слушала молча, глядя в землю. Казалось, разумом она витает где-то далеко, что ничего она не слушает, что, оставь ее – так и будет сидеть, пока не упадет от истощения.
Но она слушала. Едва Ара закончила, дриада вдруг вскинула глазища, остро глянула на оборотницу:
– Покажи-ка бок.
Ара сбросила кацавейку, подняла сорочку, тонкие холодные пальцы дриады пробежались по коже, про проступившим синякам, оставляя зеленовато мерцающие следы.
– У-уй! Больно же!..
Далия слабо улыбнулась:
– Одевайся. Теперь болеть не будет. Это все, чем я могу отплатить тебе за помощь Витару, Дочь Рыси. А теперь – покажи мне, где… где он лежит.
Ара с сомнением покачала головой. У замка, там, откуда они совсем недавно ушли, нарастал смутный шум: появление дриады, похоже, все-таки обнаружили, сейчас начнут искать.
– Нам лучше пересидеть в укрытии…
– Нет. Пока душа его не достигла глубин Серых Пределов, я могу нагнать его… Могу успеть. Пойдем, Дочь Рыси, пойдем, пока не все потеряно.
Конечно, совсем незамеченными пробраться не удалось, улицы наводнили стражники, а отвести глаза такой толпе не смогли бы даже дриада с кошкой. Пришлось плутать по ночному городу, странному, будто бы начисто лишенному обывателей и обычных жилых домов – одни только сараи, кузни, казармы, службы, – пришлось часто прятаться и пережидать… И потом, оторвавшись от погони, пробираться медленно, с оглядкой – так что к памятному рву Ара вывела свою спутницу на самом исходе ночи, когда тьму меж небом и землей вспороло узкое лезвие рассвета.
«Вот и новый день, – подумала оборотница, плюхаясь на камни и утирая пот дрожащей рукой; от голода ее ощутимо мутило. – Отчего так всегда бывает: каким бы тяжким ни выдался день, за ним всегда приходит новый, совсем другой? Кто это придумал? Бывает так, что и умереть хочется, ан нет – не умираешь, встречаешь новый рассвет, и что-то все же меняется…»
Она сидела в отдалении от жуткого рва, а вот дриада, несмотря на зловоние, бестрепетно встала на самом краю – Ара видела ее тонкий силуэт, очерченный предутренним светом. Стояла она долго, вглядываясь во что-то, ей одной видимое, так что оборотница даже забеспокоилась: сюда ж скоро шипастые нагрянут, прижмут, скинут в груды мертвечины – и поминай как звали!..
– Дочь Рыси! – наконец позвала ее Далия. Позвала звонко, словно человек, сбросивший с себя какой-то тяжкий груз. – Выслушай меня, прошу. Это короткая и грустная история. Мы с Витаром встретились по воле судьбы и любили друг друга так, как только возможно любить в этом мире. Я готова была умереть ради него, а он ради меня. Но я… вина моя непомерна. Из-за обиды, глупой обиды я оставила его одного. Потом, конечно, бросилась вдогонку – но опоздала… Дня чернее, чем вчерашний, не было в моей жизни и уже не будет. Никогда, Дочь Рыси, никогда не оставляй того, кого любишь, слышишь? Никогда!..
Ара вскочила – и попятилась. Глаза у дриады пылали изумрудно-зеленым огнем, кожа потемнела, будто древесная кора, черты лица заострились; косы расплелись и казались ворохом тонкой травы – сейчас Далия уже куда меньше напоминала человека.
– Если будешь в Долине – ничего не рассказывай Кэру, нашему сыну. Пусть мы для него останемся погибшими доблестно и честно, вместе, как это полагается у боевых магов. Никому ничего не рассказывай, кроме лишь мессира Архимага, он поймет… должен понять!
– Х-хорошо…
– А теперь – уходи! Уходи подальше!..
Ара закивала, отошла, но все же недалеко. Что эта чудачка дикорастущая удумала? Оборотница покачала головой: маги, они как дети. Витар Лаэда остался один – и погиб. А эту как оставить, она ж явно не в себе! Сейчас вот рассветет, здешние стражники толпой привалят и ее уволокут – на алтарь, под нож к Повелителю…
Но Далия не собиралась просто так дожидаться гибели. Она выпрямилась, стоя на краю смертного рва, скрестила на груди руки, прикрыла пылающие в ночи глаза. Запрокинула голову.
И запела.
Ни до, ни после Дочь Рыси не слыхала таких звуков и не видала такой магии.
Песнь дриады растекалась, подобно вешним водам, всепроникающим, подступающим и поднимающимся неумолимо; корнями вцепилась в скалы – и камни под ногами Ары дрогнули и пришли в движение; голос взметнулся к светлеющим небесам – и ветер зашумел над головой. Весь мир словно очнулся, зашевелился, задвигался в такт этим звукам – льющимся слышимо и неслышимо, ощутимо лишь кожей, лишь дрожью земли под ногами. Воды глубоко под почвой поднялись, прозрачные струйки пробивались меж скал; холмы затряслись, по склонам покатились камешки – оборотница не удержалась и упала, но бежать не могла. Песнь дриады пригвоздила ее к месту.
Ара зажала уши руками – кости ныли, звуки ввинчивались в мозг, – но песнь звучала где-то в самой глубине ее тела, прорастала в него, разворачивалась, просачивалась тонкими ручейками. Это было и мучительно, и прекрасно – в конце концов оборотница закрыла ладонями лицо и разрыдалась, точно сопливая девчонка, а не суровая Дочь Рыси, которая оставила всякие слезы во младенчестве.
В песне было счастье – расти, сплетаться и сливаться, чувствовать тепло любимого, тянуться к свету; счастье познавать другого, рождать новое, творить вместе каждый день, каждую ночь. Было острое, как лезвие топора, горе, и одиночество, и тьма, накрывшая сердце, и вина, что тяжелее камня-валуна, придавившего молодое деревцо. Была печаль, бескрайняя, как звездное небо, и верность, что крепче скал и дольше самого времени.
От этой печали двигались горы и сходились холмы, закрывая отвратительный ров, заживляя нанесенную земле гноящуюся рану; обрушивались башни
