Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест
Первые дни на фронте выдались спокойными и размеренными, через неделю его рота принимала участие в боях за порт Глухая бухта, где его солдаты проявили смелость и самоотверженность при штурме верфи, под конец сражения трое из его роты отправились домой в гробах, ещё четверо в госпиталя. Его вновь хотели представить к почётной награде, но довольствовался Чак лишь знаком отличника боевой службы.
Глухая бухта была далеко позади и вот уже вторую неделю его батальон располагался в маленьком городке Приста, красивом и по-деревенски уютном. Кругом зеленели фруктовые деревья, вились виноградники, летнее солнце жгло, а с недалёкого моря дул слабый, солёный ветерок. Местные почти все покинули его, оставив захватчикам много продовольствия и вина, которым славился этот безмятежный городок.
Чак шагал по пыльной улочке к штабу полка, где был кабинет политработника Ломера, встреча не предполагала интереса: нудный, скучный диалог, перерастающий в поучительный монолог. Ведь по любому придётся объяснять своё поведение в отпуске, каяться в грехах и клясться в том, что с завтрашнего дня он начнёт жить по-новому. Проходя мимо столовой его окликнул знакомый повар, пригласил на чай и кофе, но получив ответ, согласился подождать. Над головой беспощадное, летнее солнце сияло словно пожар, окидывая окрестности жаром, форма на теле прогрелась, словно в печи и намокла от пота. Но физические мучения быстро окончились, войдя в прохладный коридор штаба, что расположился в здании бывшей городской администрации, впереди ожидали моральные страдания и тоска от предстоящего разговора.
По штабу шныряли молодые офицеры, в выглаженной форме и с тупыми лицами, в голове которых варились мысли и мечты о подвигах и славе, на груди их сияли медали и ордена, порой даже самые незначительные и пустяковые, что служили лишь украшениями. В войсках таких называли сороками, за любовь к блестящим побрякушкам. Чак злился на них, за то, что пережил страданий и лишений многим больше этих тупоголовых, но не заслужил и доли этих побрякушек, которые сам и призирал. В нос били ароматы свежей бумаги, кофе и чернил, порой доносились до него запахи табака и алкоголя, колбасы и мяса. Тут явно жилось по сытнее и по проще, чем в пропитанной потом казарме, хотя он это знал ещё по ужину у Китти. Сапоги предательски скрипели и привлекали внимание, порой оставляя на паркете чёрные полосы, с которыми мучились местные дневальные, что злобным взором провожали капитана. Один из дежурных, пухлощёкий новобранец, вежливо согласился проводить его до кабинета Ломера, что располагался на втором этаже. Стоило подняться по лестнице, и пред глазами тут же появилась солидная дверь из массива дерева с табличкой «Начальник отдела партии в 27 полку полковник Ломер».
– Вам сюда, товарищ капитан, – доложился дежурный и мигом ускакал вниз по лестнице, стараясь не попадаться лишний раз партийцу на глаза.
К сожалению Чак не мог так же быстро сбежать, и собрав волю в кулак, постучал в дверь.
– Открыто, – прозвучал знакомый голос.
Чак вошёл в кабинет и тут же ощутил приятный ветерок вентилятора.
– Капитан Чак Зит, по вашему приказанию прибыл, товарищ полковник. Разрешите войти.
– Заходи и присаживайся, ты, кстати, опоздал на семь минут, капитан.
– Я не сразу нашёл дорогу к штабу, впервые здесь, – сказал Чак и присел напротив Ломера.
– Я когда-нибудь напишу книжку, наверное, в которой изложу все отмазки таких как ты, капитан. Дорогу к штабу знает каждый новобранец в этом полку, а капитан и командир роты, вроде тебя подавно должен знать.
– Виноват.
– Я не судья, что бы определять, виновен ты или нет. Я всего лишь партофицер, что бережёт умы солдат и командиров. Но вот с твоим умом точно, что то не так.
– Что со мной не так, товарищ полковник?
Ломер молча открыл папку, что лежала под его носом на столе, отхлебнул кофе из гранёного стакана и начал читать.
– Капитан Зит, находясь в отпуске в городе Каф, вёл себя, как не подобает вести муринскому офицеру, предавался пьянству, хулиганству и разврату. Имел многочисленные замечания, связанные с дисциплиной и позорил честь и имя офицерства Муринии, был замечен пьяным на улице, где вступал в конфликты с отдыхающими, грубо матерился, оскорблял и применял физическую силу. Так же был замечен в компании антисоциальных особ женского пола…
– Кого?
– Проституток. Не перебивай, – сказал Ломер, гневно бросив на него взор и продолжил. – На замечания не реагировал, в партийный отдел не появлялся, не посещал культурные мероприятия и нанёс члену партии физические увечья. За отпуск зарекомендовал себя с отрицательной стороны и был досрочно возращён в расположение части. – Ломер сделал ещё глоток и поднял взор на Чака. – Тебе самому-то не стыдно? Армия отправила тебя в отпуск на тёплый морской курорт, выделила гостиницу и денег, билеты на экскурсии, в кино, театр. А ты? Неужели тебе на фронте не хватает чернухи? Ты вроде бы хороший воин, со времени освобождения из ШРОНа проявил себя в боях с лучшей стороны, в Брелиме героически принял на себя оборону магазина в тылу врага, спас важных сотрудников штаба, расправился с предателем. Да и в Глухой бухте твоя рота отличилась в боях за верфь. Кстати, почему ты не носишь знак отличника боевой службы?
– Он слишком блестящий, а все блестящее привлекает пули, как мух варенье.
– Твоё дело. Но, что с тобой случилось в отпуске? Отчего ты в мирной жизни превращаешься в животное?
– Я уже привык к фронту, товарищ полковник. Мне здесь уютней и родней, мне не нужны театры и кино, мне там скучно, как скучно и лежать на пляже. Там всё слишком хорошо, а я уже отвык. Я воюю уже два года, мне теперь, как и многим солдатам нужно адаптироваться к мирной жизни, как когда-то приходилось адаптироваться к войне.
– Большая часть солдат и офицеров ведут себя в отпуске по-человечески, в отличии от вас. Вы офицер, а не какой-то новобранец из деревни, за вашими плечами, по мимо фронта годы службы в городской охране, где вы зарекомендовали себя с положительной стороны. Ты своим поведением позоришь честь и достоинство нашей армии и разлагаешь её изнутри. Что-то в тебе всё-таки не так. Чак, не думай, что я глух и слеп, у партии много ушей, и они все слышат. После ШРОНа ты стал носителем вредных идей. Помнишь, мы с тобой в Брелиме вели беседу, ты задавал мне много вопросов, сомневался в системе и управлении, много думал, да не о том. Ты стал центристом.
– Кем?
