Адмирал Империи 45 (СИ) - Дмитрий Николаевич Коровников
Его голос, хриплый и низкий, похожий на рычание раненого зверя, эхом отразился от металлических переборок просторной рубки, заставив дежурных у панелей управления напрячься и вжать головы в плечи. Никто не осмелился ответить — каждый на мостике знал, что князь был в том опасном настроении, когда любое слово, любой звук могли стать искрой для взрыва неконтролируемой ярости. Трубецкой с силой швырнул корону обратно на пульт, и она с глухим металлическим лязгом ударилась о скипетр, подпрыгнула и едва не задела хрупкий стеклянный экран тактической панели, стоимостью в месячное жалованье всего экипажа.
Князь провел рукой по лицу, будто стирая невидимую паутину, вытирая пот, обильно выступивший на высоком лбу, и тяжело выдохнул, словно извергая из легких ядовитый газ ненависти. Перед глазами все еще стояла унизительная картина вчерашнего дня: контр-адмирал Васильков с гордо поднятой головой и едва заметной полуулыбкой в уголках губ уводит Ивана Константиновича и великую княжну к шаттлам, а он, Никита Львович, стоит в окружении своих штурмовиков, сжимая бесполезные побрякушки, как жалкий попрошайка, и чуть ли не слюни пускает от бессильной ярости. Эта картина жгла его изнутри, как раскаленное железо.
— Господин вице-адмирал, — подал голос лейтенант с поста наблюдения, худощавый офицер с усталыми глазами и залегшими под ними тенями, свидетельствующими о бессонных ночах, — эскадра завершила отход. Мы на расстоянии двадцати миллионов километров от орбиты. Сканеры показывают, что преследования османов нет. Какие будут дальнейшие приказания?
Вице-адмирал Трубецкой медленно, словно поднимая непосильный груз, оторвал взгляд от пульта и поднял голову. Его глаза сузились, превратившись в две ледяные щели, словно он разглядывал врага сквозь прицел главного калибра своего флагманского линкора. Он шагнул к карте, движения его были скованными, как будто каждый сустав сопротивлялся, не желая подчиняться. Князь провел пальцем по голографической проекции, оставляя за собой светящийся след, отмечая координаты ближайшего межзвездного перехода.
— Курс вот на этот переход, — отрезал он, его голос был резким, как удар боевой сабли о броню. — Мы уходим из системы «Ладога» как можно быстрей. Включайте форсажное ускорение…
— Мы что, вот так уходим? — раздался молодой, но полный внутренней силы голос за его спиной, наполненный едва скрываемым презрением и вызовом.
Князь резко обернулся, чуть не задев локтем стоящего рядом оператора, который едва успел отшатнуться. Перед ним, вырастая из полутьмы рубки, стоял его сын, Никита Никитич Трубецкой — высокий и худощавый, затянутый в безукоризненно-черный мундир с серебряным шитьем, несмотря на совсем юный возраст уже с погонами капитана третьего ранга. Что ж, эскадра личная, в Адмиралтействе свои люди на ключевых постах, так что можно и своему двадцатидвухлетнему наследнику, который лишь год тому назад окончил Академию ВКС, пожаловать столь высокий чин — такова была логика Трубецкого-старшего.
Юноша скрестил руки на груди, принимая позу, полную бессознательного превосходства, глядя на отца почти с вызовом — открыто, не отводя взгляда. Его темные, зачесанные назад волосы местами спадали на высокий лоб, а в глазах, так похожих на отцовские, горел тот же неукротимый огонь, который так часто выводил князя из себя, будто зеркало, показывающее все самые неприятные черты его собственного характера. Никита младший был его слабостью и проклятием одновременно: слишком дерзкий, слишком самоуверенный, слишком похожий на него самого в молодости, но при этом — единственный наследник рода, несущий в себе все надежды и амбиции княжеской фамилии. На мостике «Юрия Долгорукого» он чувствовал себя как хозяин; его осанка, манера держать плечи, чуть прищуренный взгляд — все выдавало надменность, которую он унаследовал от отца, но довел до крайности, до совершенства.
— Что ты сказал, мальчишка? — прорычал Трубецкой, шагнув к сыну так близко, что их лица оказались в ладони друг от друга, и запах дорогого одеколона смешался с запахом пота и ярости. — Ты смеешь оспаривать мои приказы? Здесь, на моем корабле, перед моими офицерами?
Никита не дрогнул, хотя его скулы напряглись, а на виске отчетливо забилась тонкая голубая жилка. Он выпрямился, став еще выше, чуть наклонил голову, как делал всегда, когда готовился к словесной дуэли, и ответил холодно, почти равнодушно, но с тщательно отмеренной дозой яда в каждом слове:
— Я не оспариваю твоих приказов, отец. Я лишь спрашиваю: почему мы уходим? Мы только что покинули Кронштадт, оставив там имперскую казну — сотни контейнеров с бриллиантовыми империалами, которые могли бы дать нам власть над всеми этими системами, — юноша небрежно кивнул на россыпь звезд на тактической карте, мерцающих разноцветными огнями. — А теперь бежим, как крысы с тонущего корабля, с этой дурацкой короной, которая никому не нужна. Объясни мне, если я так глуп, что происходит?
— Дурацкой⁈ — Трубецкой схватил корону с пульта и потряс ею перед лицом сына, как дрессировщик перед носом непослушного зверя, его голос сорвался на крик, эхом разносящийся по рубке. — Это символ Российской Империи, щенок! Ты хоть понимаешь, сколько поколений проливали кровь за нее? И скольких трудов мне стоило, чтобы она оказалась в наших руках⁈
Никита лишь скривил губы в насмешливой улыбке, его глаза блеснули опасным светом — тем самым, что так часто появлялся в глазах его отца перед тем, как тот сокрушал очередного противника.
— Ну, и сколько крови ты пролил, чтобы ее заполучить? — парировал он, отступив на шаг, чтобы избежать брызжущей слюны отца и сохранить собственное достоинство. — Нисколько. Ты просто выторговал ее у контр-адмирала Василькова, как купец на базаре, пока он увозил нашего мелкого императора. И что теперь? Что она тебе даст?
Эти слова ударили Трубецкого, как выстрел из штурмовой винтовки в упор, пробивая броню его самолюбия и гордости. Его лицо мгновенно побагровело, словно внутри включился какой-то невидимый реактор, вены на шее вздулись, напоминая корни древнего дерева, а рука с короной задрожала, как лист на ветру. Он швырнул ее обратно на пульт с такой силой, что она ударилась, отскочила и покатилась по металлической поверхности, звеня, как похоронный колокол по его амбициям.
Космоморяки у панелей замерли, будто окаменев под взглядом мифической горгоны, их испуганные взгляды метались между князем и его сыном, словно отслеживая полет теннисного мяча в смертельно опасном матче. Даже воздух в рубке, пропитанный запахом озона и нагретого металла, казалось, сгустился от напряжения, став тяжелым и плотным, как перед грозой. Трубецкой
