Алексей Калугин - Паутина

Осипов провел ладонью по голове одного из них:

– Мне кажется, я не видел таких пауков ни на одной из фотографий южноамериканских пирамид.

– Паук – весьма нехарактерный объект искусства доколумбовой Америки, – сказал Эстебан. – Как правило, вход в храм охраняют змеи. У ацтеков змей – одна из ипостасей Кетцалькоатля. В национальном парке Тикаль находится семидесятиметровая пирамида Двуглавого Змея. А вот про пауков мне ничего не известно. Самый знаменитый паук Южной Америки – тот, что в долине Наска. Поэтому я и говорю, что наша пирамида уникальна.

– И при этом исследователей она не заинтересовала?

Эстебан одновременно пожал плечами и развел руками, давая тем самым понять, что его тоже удивляет столь пренебрежительное отношение серьезных ученых к такому интересному объекту.

Войдя в пирамиду, они прошли несколько метров по узкому полутемному проходу и оказались в широком коридоре, тянущемся вдоль всего нижнего яруса. Три человека могли идти по нему рядом, не задевая друг друга плечами. Перекрытие из каменных плит было вознесено на четырехметровую высоту. Свет проникал в пирамиду через невидимые снаружи косые щели, расположенные под самым потолком. И его было вполне достаточно для того, чтобы отчетливо видеть изображения на стенах. Входя в пирамиду, Осипов был почти уверен, что здесь они увидят те же самые многомерные барельефы, что и в таинственном подземелье, приведшем их к Колодцу Душ. Но – нет. Рисунки на стенах пирамиды оказались совсем другие. Это была характерная для Мезоамерики причудливая вязь из знаков, символов и стилизованных изображений людей, животных и растений, в центре которой, как правило, находился какой-то крупный объект. Пауки занимали в этих орнаментах особое место. Хотя, если бы Эстебан не предупредил всех, что это пауки, воображение могло бы подсказать и что-нибудь другое. Причем каждому свое. Небольшие кружки с разбегающимися во все стороны восемью тоненькими изгибающимися линиями можно принять и за стилизованное изображение пауков, и за солнце, и за какой-нибудь цветок, и просто за декоративную деталь орнамента. Пауками они становились скорее всего потому, что у входа стояли каменные пауки. Да и название храма задавало воображению соответствующее направление. Хотя название придумал все тот же Эстебан.

Впрочем, если присмотреться, точно таких же стилизованных пауков можно было заметить и на плитах пола. Только здесь, затертые касаниями тысяч и тысяч прошедших по ним ног, они были едва видны.

Через неравные промежутки по обеим сторонам прохода располагались ниши, большие и маленькие, квадратные и прямоугольные. В них находились геометрические фигуры – кубы, параллелепипеды, шары, которые веками оставались на одном и том же месте, потому что были вырублены из тех же плит, что и пол или стены. Если эти каменные фигуры служили предметами мебели, то нельзя было не отдать должного необычному техническому решению их создателей. Если же это были престо предметы декора, то можно было сказать, что люди, создавшие их, на столетия обогнали свое время. В любом случае смотрелось это крайне оригинально.

В пирамиде было прохладнее, чем снаружи. И пахло не плесенью и пылью, а сухими травами и завядшими цветами. Как будто кто-то регулярно наводил здесь порядок. Окружавшая людей многовековая древность вовсе не наводила на тоскливые мысли о бренности всего сущего, а, напротив, вселяла уверенность в то, что ничто не проходит бесследно.

– Вы чувствуете ее? – мысленно обратился к квестерам Эстебан.

– Что именно? – спросил Камохин.

– Ауру этого места.

– Да… Пожалуй, – не очень уверенно ответил стрелок.

– Да что там – определенно чувствую! – не стал стесняться в проявлении своих чувств Орсон. – Это действительно нечто необыкновенное.

– Я не помню, когда в последний раз чувствовал себя таким же… – Брейгель запнулся, не закончив мысль.

– Молодым? – попытался помочь ему англичанин.

– Нет, – мотнул головой стрелок. – Таким же живым!.. Да! Я чувствую жизнь каждой клеточкой своего тела! Она будто проникает в меня через все поры!

– Не увлекайся! – предостерег Брейгеля Камохин.

– Это не опасно, – улыбнулся Эстебан. – Здесь хорошее место.

– Как-то не вяжется это с тем, что ты рассказывал про Гюнтера Зунна, – напомнил Эстебану Осипов.

– О, да! – кивнул Эстебан. – Если бы я верил в колдовство, то сказал бы, что Гюнтер Зунн пытался привлечь себе на помощь силы зла. Но само это место воспротивилось ему.

– Но мы ведь тоже не верим в колдовство и магию, – выжидающе посмотрел на Осипова англичанин. – Значит, у нас должно быть какое-то рациональное объяснение тому, что здесь произошло.

– Гюнтер Зунн проводил здесь какие-то эксперименты с пространством и временем, – подумал Осипов.

– Не слишком ли круто, Док-Вик? – спросил Брейгель. – Для нацистской-то самодеятельности?

– Чем-то подобным еще в прошлом веке занимался Тесла.

– Тесла был ученым.

– Да. Только никто, кроме него самого, не мог понять, что же он делает. Со стороны его эксперименты здорово смахивали на колдовство.

Пройдя до конца коридора, они вышли на открытую площадку. Плита на самом ее краю почернела от копоти.

– Здесь разводили огонь, – Камохин ковырнул плиту мысиком ботинка. – И неоднократно.

– Этот огонь такой же древний, как сама пирамида, – улыбнулся Эстебан. – В храме пятнадцать таких открытых площадок. На них разжигали огонь во время церемоний.

Камохин присел на корточки и провел по плите пальцем.

– Я бы не сказал, что этот огонь был очень древний, – он показал черную подушечку пальца. – Костер жгли здесь дня три-четыре назад.

Эстебан озадаченно поджал губы:

– Понятия не имею, кто бы это мог быть. Из наших точно никто к пирамиде не ходил.

– Значит, кто-то чужой. – Брейгель вроде невзначай положил большой палец на предохранитель автомата. – И чего только всех так тянет в эти аномальные зоны?

– Всех – это кого? – тихо спросил Орсон.

– Тех, кто сюда лезет, – ответил стрелок.

– Понятно, – кивнул англичанин. – Это, должно быть, они.

– Кто?

– Те самые, кто в зону залез.

Все посмотрели в ту сторону, куда указывал биолог. На самом краю леса между кустами можно было разглядеть оранжевое пятно. Посмотрев в бинокль, Брейгель убедился, что это палаточный тент.

Стрелки переглянулись.