Война двух королев. Третий Рим - Дмитрий Чайка
— Это отчаянно смелый шаг, сиятельный Станислав, — Драгомиров задумчиво потирал бритый подбородок. — Но если вы готовы на это, то я не могу препятствовать. Мы посмотрим, что можно сделать…
Это он так дал понять, что мне еще нужно пережить завтрашний поединок. А если быть точным, выйти из него не опозоренным. Иначе ни о каком командовании войском и речи быть не может. В глазах всех я буду всего лишь наглым мальчишкой, чьи слова не стоят ничего.
— Деремся завтра на рассвете! — ткнул я в Любимова и двинулся на выход из зала. — Сними пока мерку для гроба.
Водевиль! — Скажете вы. Да, есть немного. Но ведь именно так все и задумано. Должный уровень слабоумия я уже показал, теперь нужно показать немного отваги.
Глава 12
Весть о дуэли распространилась по Братиславе как пожар в джунглях. Гонцы полетели во все ворота города, и даже вдова цезаря Святослава с детьми спешно примчала во дворец. И дядя Святополк, который пребывал в монастыре за городом, прервал свои молитвы, поняв наконец, что происходит что-то серьезное. Все же он не был законченным дураком. А уж нобили и вовсе пришли на арену в полном составе, ожидая чего-то немыслимого. Ведь боярин Любимов — одно из первых лиц государства, да и я паренек не из последних. Мою репутацию сложно было назвать неоднозначной. Напротив, она была совершенно однозначна. Я сын какой-то прачки, двинутый на всю украшенную айдаром башку. От внезапного взлета у меня помутился разум, и я веду себя как слон в посудной лавке, считая, что нобили — мои слуги. Сама мысль об этом потомкам императоров и консулов казалась дикой. Мое признание законным сыном Остромира для них не значило ровно ничего. Я сын служанки, и точка. Еще один ублюдок Золотого рода, каких множество. Тем не менее обо мне говорили, и я служил темой номер один во всех светских сплетнях. Впрочем, не стоило себя переоценивать, меня скорее считали какой-то забавной зверушкой, не слишком принимая в расчет. Да и исход боя был ясен заранее. Боярин Любимов был нестар, крепок и по праву считался отменным фехтовальщиком. Этакий эталонный нобиль. Он пустит мне кровь, и мне придется принести извинения, ибо такова воля божья. Я проиграл, значит, я не прав. Придется их разочаровать. У меня на этот бой совершенно другие планы.
Арена, на которой проводили скачки, располагалась за городом, и все места в первых рядах, закрепленных за знатью, были заполнены разодетой толпой. И в императорской ложе наблюдался аншлаг. Сам император Брячислав, которого привезли в специальном кресле, полулежал в груде подушек и сверлил меня широко открытым правым глазом. Это по моему чертежу инвалидную коляску сделали, причем в рекордные сроки. Тут многое умели, если хорошо попросить. Пока эта модель была пробной, но она кое-как ездила, и Брячислав впервые за много лет дышал свежим воздухом, чем явно наслаждался. Рядом с ним на высоком кресле сидел мужчина лет сорока, с рыхлым, совершенно невыразительным лицом и фигурой груши. Это мой дядя, цезарь Святополк. Его два сына-погодка были похожи на него как две капли воды, только выражение лица имели скорее брезгливое, чем равнодушное. Его супруга, тоненькая бесцветная женщина, совершенно терялась на фоне массивного мужа и детей. Тетушка Агриппина, жена отравленного Святослава, напротив, выглядела ярко и броско. Красивая, но рано состарившаяся брюнетка из бургундского королевского рода, она сияла драгоценностями как витрина ювелирной лавки. Рядом с ней сидел сын лет пятнадцати, субтильный юноша с неожиданно острым взглядом, и девчонка на пару лет младше, совершенно непохожая на маму. Сбоку в ложе расположился князь-епископ Яромир, перед которым поставили столик с подогретым вином. Впрочем, он к нему не притронулся и сидел неподвижно, шевеля губами в молитве. Императорскую ложу уставили по кругу жаровнями. На улице уже осень, и ветерок продувает насквозь.
Впрочем, здесь этого никто не замечал. Богатеи распивали глинтвейны, которые к сегодняшней погоде подходили как нельзя лучше, и кутались в теплые кафтаны, подбитые мехом. Зябко здесь было только мне, простонародью, которое набилось на галерку трибун, и слугам, которые разносили своим господам выпивку и закуски. Как я и думал, это мероприятие считалось светским развлечением, после которого кого-то ждало общественное осуждение. Хитрые императоры именно так и боролись с дуэлями, которые одно время чуть было не превратились в смертельно опасную эпидемию. Они обставили ее таким количеством условностей, что знать шла на подобный шаг лишь в самом крайнем случае. Одной из сдержек являлось то, что по языческой традиции проигравший признавался виновным со всеми вытекающими последствиями, вплоть до материальных. Это ведь суд божий, здесь с таким не шутили.
На арену выставили целый арсенал с оружием, ведь по традиции бойцы могли выбрать любое. Впрочем, такое случалось исключительно редко. Знать билась длинными клинками с корзинчатым эфесом. Просто, удобно и эффективно. Что тут? Я с интересом разглядывал целый набор сабель с различной кривизной лезвия, палаши, мечи и даже топоры всех размеров. Полэкс! Настоящий полэкс! Вот это да! Я же читал когда-то бесконечно давно про Жака де Лалена, «Доброго Рыцаря без страха и сомнения». Он был непобедимым бойцом, виртуозно обращаясь с этим гибридом топора, молотка и четырехгранного копья. Страшное оружие, почти бесполезное во всех случаях, кроме битвы с пешим противником в доспехах. И ведь его я когда-то тоже приказал изготовить и немало помахал этой штуковиной. До Жака де Лалена мне, конечно, далеко, но кое-что умел. Эх, сколько лет прошло… Двести пятьдесят…
— Выбираешь топор для колки дров, мальчик? — услышал я насмешливый голос своего противника, который встал рядом. — Мне говорили, ты был хорош в этом. Теперь понятно, почему ты не смотришь в сторону благородного оружия.
— Ваша царственность! — я обратился к императору, склонив голову. — Мне было дважды нанесено оскорбление, и я настаиваю на том, чтобы биться насмерть. Мы будем драться на длинных топорах. Вира от боярина Любимова меня не интересует. Он ответит за свои слова головой.
Столичный цирк потрясенно замолчал. Убийств на арене не было уже лет десять, да и то это было чистой случайностью, когда шпага попала в прорезь забрала. Люди на трибунах закрутили головами и зашушукались, а в императорской ложе воцарилась полнейшая растерянность. Растерян был и
