Дмитрий Тедеев - Сила меча
Я как мыло из рук выскользнул из лап этих подонков и превратился в крутящийся смерч, взорвался серией почти невидимых глазом ударов. Ударов на поражение.
Буквально через секунду я пришёл в себя, но было уже поздно.
Один из санитаров лежал без движения, скрючившись и зажимая ладонями размозжённый пах. Другой, сползая спиной по стене, со всхлипами глотал кровь, хлещущую из сломанного носа. Но не это было самым страшным…
Третий агонизировал. Я понял с первого взгляда, что ему – конец. Насмотрелся я в Фатамии на такое множество смертей на поле боя, что предсмертную агонию от судорог боли отличал сразу и безошибочно.
Подонок получил от меня сильный удар локтем в горло. И после этого по инерции я ещё и крутнул его запрокинутую голову, ломая позвонки.
Конец. “Занавес”, как говорил Олег.
Конец – не только убитому мной уроду. Его мне даже не было жалко. Пребывание в Фатамии и в закрытой психушке сильно изменило меня, и убить человека уже совсем не казалось мне таким уж ужасным делом.
Конец был мне.
Рухнули все надежды, ради которых я столько перетерпел в этой проклятой больнице. Выйти на свободу, оказаться дома, с мамой и сестрой, встретиться с Сашкой. С Любой, лицо которой я почему‑то стал забывать, и которое в моих воспоминаниях всё больше приобретало черты лица другой девчонки, Раины. Ничего этого уже не будет. Никогда.
Мне стало по–настоящему страшно. Как не бывало уже давно. Я чуть не завыл от горя и даже не сразу смог очнуться, когда меня стал вызывать Олег.
Наконец, собравшись с силами, я открыл канал связи со своей стороны и, стараясь, чтобы голос не дрожал, попросил его отложить разговор. И сразу, не дожидаясь ответа, отключился. Потому что почувствовал, что сейчас всё‑таки не выдержу и зареву, завою от беспросветного горя. Я обязательно соберусь и выйду опять на связь, вдруг ему помощь требуется. Хоть со мной всё кончено, но Олегу я постараюсь помочь. Только чуть отдышаться, привыкнуть к страшной мысли, что надежды больше нет…
В дверь заглядывал санитар, дежуривший “на шухере”. Двое уцелевших санитаров из тех пяти, которые собрались меня насиловать, боком, не сводя с меня остекленевших взглядов, вдоль стены медленно пробирались к выходу.
У меня мелькнула шальная мысль, а что, если и этим сволочам головы пооткручивать? Заодно. Всё равно мне уже терять нечего, семь бед – один ответ. А так – хоть какое‑то доброе дело напоследок сделаю. Помнится, Олег тогда в Крыму сказал, что ради того, чтобы встречать иногда волков в человеческом облике и ломать им хребет, ради этого стоит жить.
А я ещё пока жив. И волки, вернее, шакалы – вот они, руку протянуть…
Додумать эту мысль я не успел. Прямо в воздухе возникло облако тумана, сгустилось, приобрело черты человеческой фигуры, и через секунду в “процедурной” стоял Олег.
Он, как ни странно, до сих пор был в обычной своей одежде, в какой ушёл в Фатамию, в своих тяжёлых полуармейских ботинках на рубчатой подошве, в потёртой осенней куртке. Только вот штаны были на нём новые, из материала, какой я видел только в Фатамии, но сшитые точно так же, как и его, тоже полувоенного кроя, свободные, не стесняющие движений.
Действовать он начал сразу. Не промедлив ни секунды. Как всегда в критических ситуациях, решительно и точно, не делая ни одного лишнего движения, с безжалостной неотвратимостью самой судьбы, вкладывая всего себя в каждое своё действие.
Первым делом он быстро втянул внутрь “процедурной” онемевшего от изумления санитара, выглядывающего из коридора. И тут же выставил в коридор меня. Просто переставил с одного места на другое, как малыша, за подмышки и плотно закрыл за мной дверь.
И после этого устроил в “процедурной” бойню. Короткую и беспощадную.
Всё произошло невероятно быстро и почти бесшумно. Я хоть и был в коридоре за закрытыми дверями, но видел всё происходящее там. Видел его глазами.
Как‑то так получилось, что я теперь мог не только читать его мысли и эмоции, но и видеть внутренним взором то, что видел в этот момент Олег.
Неизвестно откуда взявшимся у него стилетом он в две секунды заколол всех оставшихся в живых санитаров. Так, что те не успели не только закричать, но даже ничего толком и не поняли, смерть наступила для них почти мгновенно.
А потом… Потом стало происходить что‑то совсем уж жуткое, такое, чего от Олега я совершенно не мог ожидать, не представлял, что он на это способен.
Олег принялся ожесточённо топтать трупы, ломать им кости ударами своих тяжёлых ботинок, стараясь оставить на них как можно больше отпечатков перепачканных в крови рубчатых подошв.
В первую секунду я решил, что он просто рехнулся. Только чуть позже до меня дошло, что это он просто путает следы, не свои, конечно, а мои, отводит от меня любое подозрение в причастности к тому, что произошло в “процедурной”, пытается взять на себя и “мой” труп. Менты, которые вскоре появятся здесь, увидят такую картину, что им вряд ли даже в голову придёт, что кроме взбесившегося маньяка в армейских ботинках здесь ещё орудовал до него и пацан в больничных тапочках.
Олег спасал меня, спасал мою надежду, мечту о возвращении домой.
Спасал страшной ценой. Такое ему приходилось делать явно впервые. Чтобы начать ломать кости мертвецам, Олегу пришлось что‑то сломать в себе. Переступить через что‑то очень важное. После чего он уже никогда не сможет больше быть прежним Олегом.
Когда он вышел из “процедурной”, в которой осталось лежать шесть обезображенных трупов, больница ещё не успела переполошиться. Ещё никто, кроме меня, не знал, не мог даже и вообразить себе, что только что произошло. Шум некоторые больные слышали, но шум этот не был ни для кого чем‑то необычным, избиения в “процедурной” были явлением вполне заурядным.
Поэтому удивление у больных, находящихся в коридоре, вызвал не шум, а неожиданное появление незнакомого им Олега, мужика не в пижаме и не в больничном халате, а в уличной одежде, стремительно и целеустремлённо топающего куда‑то по коридору и оставляющего за собой на полу красные отпечатки рубчатых подошв.
Олег быстро прошёл мимо меня. Так, как будто мы с ним не были никогда знакомы. Заинтригованные больные, не обращая на меня никакого внимания, побежали за ним следом.
Олег продолжал путать следы, уводил от меня преследование. Продолжая быстро идти по коридору, он подключился к каналу связи и стал давать мне короткие и чёткие инструкции, как я теперь должен действовать.
— Слушай внимательно, Макс и запоминай. К тому, что случилось с этими уродами, ты никакого отношения не имеешь. Никакого. Ты даже не знаешь вообще, что там такое случилось. Держись этого до конца, во что бы‑то ни стало. Даже если менты что‑то заподозрят и примутся тебя “колоть”. Ты ничего не видел и не знаешь.
— Хорошо, Олег Ива…
— Не перебивай. Меня ты тоже не видел. Разве что – в коридоре, издалека. И ни в коем случае не узнал. Это не потому, что я ментов боюсь, я давно уже влип в такое, что менты ничем ухудшить моё положение здесь не смогут. Просто…
— Я понимаю. Если они узнают, что это были вы, обязательно примутся за меня.
— Ну вот и прекрасно, раз всё понимаешь. Запомни, малыш, ты ни в чём не виноват. И я, кстати, тоже, эти уроды сами выбрали свою судьбу. Иди к себе в палату и сиди там как мышь. Помогай мне только по своему каналу. Ты ведь, кажется, можешь видеть то, что перед моими глазами?
— Да… Олег Иванович, осторожно! Этот врач очень опасен! У него третий дан по джиу–джитсу! И вообще, он очень умный, хоть и большая сволочь…
Договорить я не успел. Помимо моей воли у меня в мозгу мелькнули воспоминания об этом враче, какая именно он сволочь, что именно он делал со мной и другими беззащитными больными. И эти мои мысли мелькнули в мозгу и у Олега…
Поэтому он не стал драться с третьим даном. Он просто его убил.
У Олега совершенно не было никакого трепетного отношения к людям, имеющим высокие даны. Он считал, что никакой самый высокий дан ничего особенного не значит, по крайней мере, никакой гарантии неуязвимости не даёт, разве что повышает шансы выжить в критической ситуации. Всего лишь повышает. И обычно – не так уж сильно, как принято об этом думать.
И обошёлся с этим мастером третьего дана Олег практически точно так же, как обошёлся бы и с другим, которого решил убить. Он не дал своему противнику никаких шансов.
Я видел, как врач, шедший Олегу навстречу, настороженный, но вовсе не так, как бы ему следовало насторожиться, вежливо улыбнулся, явно в ответ на улыбку самого Олега, дескать, а какими это судьбами вы, сударь, сюда попали? Какой это остолоп из охраны додумался вас сюда пропустить?
И, Олег, не дожидаясь прямого вопроса, сам начал что‑то говорить ему, дескать, да как‑то так получилось, сам даже не знаю… И одновременно с этим, приблизившись, лёгким и незаметным, совершенно не несущим с виду никакой в себе угрозы движением, продолжая что‑то говорить, мимоходом ткнул врача стилетом в грудь, прямо в сердце.
