Запертый (СИ) - Михайлов Дем

Взгляд представителя могущественного рода перебрался на меня и стало ясно, что сейчас мне придется четко высказать свою позицию. Я был к этому готов и сразу заговорил ровным спокойным голосом:

— Тенк — пусть валит.

— Я выплачу тебе половину арендной платы — кашлянул Тенк, прикрывая ладонью пробитое ухо — Выплачу каждый динарио.

— Нет — качнул я головой — Ты мне ничего не должен.

Деньги мне были нужны. Но если я позволю Тенку заплатить — а он запросто найдет деньги, одолжив их у своего кореша Пелле — получится, что он как бы имел право находиться в моей квартире и тогда уже я стану виноватым. Это соображение вместе с выводом и решением будто само появилось у меня в голове — разум сработал четко и быстро. Я не позволю Тенку стать соарендатором.

Странно… откуда во мне эта звероватая хитроватость и подозрительность?

— Тенк пусть валит — повторил я — Претензий к нему не имею, если он их не имеет ко мне. Эй, Тенк, ты имеешь ко мне претензии?

— Н-н-н-н… — заерзал парень, беспомощно оглядывая присутствующих и явно боясь глядеть на своего дружка Пелле — М-м-м-м…

— Ты не мычи — мягко посоветовал ему Дуглас — Ты отвечай. У тебя есть претензии к Амосу Амадею?

— Нет! — вякнул Тенк и обреченно сморщился.

Он только что благополучно вырулил из поганой ситуации, оставив в ней единственного виноватого — Пелле Джейкобсона. Он предал друга. И этот его поступок вызвал у меня широкую издевательскую улыбку. Такую широкую, что ее заметили все без исключения. Тенк съежился еще сильнее, попытался забиться в угол поглубже, но его дерганье остановил один из патрульных, с намекающей улыбкой указав на дверь:

— Ты свободен, сурвер Тенк. Но завтра тебе предстоит явиться в главный участок нашего уровня и дать объяснения по поводу раскуривания тасманки. Думаю, ты понимаешь — тебя ждет наказание, сурвер.

— Понял — опустив голову, Тенк поднялся и засеменил к выходу — Я понял…

За курение наркоты вроде тасманки наказание было одно — общественные работы. Уже завтра Тенк получит свой приговор и начнет искуплять преступление тяжкой работой на благо Хуракана — чистить полы в коридорах маленькой щеткой, мыть общественные туалеты и заниматься прочими подобными работами.

— Пелле — произнес Якобс, и обладатель этого имени вздрогнул, затравленно глянул на меня.

— Не прощу — ответил я, понимая, к кому обращены его слова — Он… он назвал мою мать дохлой уборщицей.

Мои зубы противно хрустнули, когда я плотно сжал челюсти, чтобы не сорваться и не уподобиться Пелле, начав оскорблять его ни в чем неповинных родителей.

— М-м-м… — сморщившись, Пелле закрыл лицо руками и забубнил — Да вырвалось у меня… просто вырвалось! Я не хотел такого ничего! Не о родителях! Только не о родителях. Особенно о мертвых…

Оскорбление чьих-нибудь предков — тяжкий проступок для любого сурвера. Мы четко знаем свои родословные, свои протянувшиеся сквозь столетия подземной жизни корни, ведущие к тем, кто построил убежище и закрылся в нем, спасаясь от радиоактивного кошмара. Оскорбить мою мать или отца — значит, оскорбить всю линию моего рода.

— Не прощу — повторил я и снова поднялся, опять нацелившись на кран с бесплатной питьевой водой. Вода у нас почти бесплатна, но к чему платить за то, что можно законно взять бесплатно? Это еще один неписанный закон сурверов, прекрасно сочетающийся с нашим главным кредо «выжить любой ценой».

Я произносил слова спокойно, даже с какой-то легкой отстраненностью, но внутри меня все кипело, казалось, что я только что выпил пару стаканов серной кислоты и теперь почему-то должен сделать вид, что ничего этакого не случилось и для меня вполне нормально вливать в себя такое. Но мне удалось сохранить спокойное выражение лица, я сумел обуздать рвущиеся наружу эмоции. Сумел сдержать дикий злобный визг… и, вспомнив лицо матери, я сумел удержать руку и не метнуть стакан в голову Пелле. Но он что-то почувствовал и невольно дернулся в сторону, смотря на меня с мутным удивлением.

Да все они на меня так смотрели.

Они никак не могли поверить, что трусливая крыса Анус вдруг осмелилась показать характер. Уже два часа мы тут маринуемся. Прибывший медик обработал раны Пелле и Тенка, осмотрел меня и вколол мне бесплатных витаминов, как поддержка жертве преступления… а они все еще не могли поверить, что трусливый ушлепок Амос может быть таким смелым. И это они еще не подозревали, что сейчас я изо всех сил себя сдерживаю, стараясь не дать чему-то мерзкому и жестокому вырваться наружу и натворить бед.

— Амадей — подавшись вперед, Дуглас Якобс опять щелкнул зажигалкой, неспешно подкурил, выпустил дым и сквозь мутную его пелену заговорил, пробивая дымную «мембрану» своими словами — Мы все понимаем, что парни неправы. Пелле особенно неправ. Он сильно ошибся, когда вздумал оскорбить твою мертвую родительницу. Я знал ее лично. Она была отменным сурвером. И просто хорошим человеком. Я знаю и твоего отца… — заметив передернувшую мое лицо судорогу ненависти, он понял, что эту тему развивать не стоит — Знаю и тебя. Ты, как и все здешние мальчишки Шестого росли на моих глазах, бегали по нашим улицам.

В этот момент мне следовало сказать, что я, конечно, знаю, что все эти годы славный Дуглас Якобс внимательно и заботливо, как и все остальные из его великого рода, наблюдал за нами, всегда готовый прийти на помощь. Но я промолчал, выжидательно глядя на могущественного сурвера.

— Ты всегда умел уйти от конфликта…

Он хочет сказать — я всегда умел убегать. Я очень рано научился быстро бегать, чтобы суметь убежать от своих злобных преследователей, обожавших избивать меня. Я снова промолчал. Со скукой отставил пустой стакан. Вернулся на свой стул. В околотке опять повисла напряженная тишина. Только что на их глазах произошел сбой — я не «влился» в речь идущего мне на встречу Якобса, я не даю ему знаков, что готов замять конфликт. И ведь пока это дело не внесено в электронные базы данных. Уверен в этом. Я уверен и в том, что род Якобсов очень не хочет попадания очерняющих их дочернюю ветвь сведений в базы данных, где они быстро станут известным всем в Хуракане, у кого есть доступ. А таких немало.

Якобсы очень сильно пекутся о своей репутации.

Как и все наши великие роды.

— К-хм… — чуть помедлив, Дуглас решил попробовать еще раз, но я его опередил, равнодушно произнеся:

— Я не говорил, что настаиваю на официальном продолжении дела. Пелле… знаешь… ты тоже вали нахрен. Но… я твоих слов никогда не забуду. Запомни это — подняв лицо, я заглянул в его бегающие глаза — Я никогда не прощу. Ты тронул мою маму. Ты тронул память о ней… За это я тебя… — замолчав, я медленно растянул губы в улыбке, прислушиваясь к болезненному и одновременно приятному пульсированию в разбитом затылке — Да… да… я бы хотел, чтобы ты сдох прямо сейчас… ничего криминального — просто мечта усталого и больного сурвера… ты не против?

— Послушай… слушай, Амос…

— Я не прощу — повторил я и, нащупав взглядом дверь, встал — Господа сурверы… у кого-нибудь есть претензии ко мне?

Все молчали. Выждав несколько секунд, я удовлетворенно кивнул:

— У меня тоже нет никаких официальных претензий. Закончим на этом?

Быстро сориентировавшись, старший патрульный кивнул:

— У Охраны нет никаких претензий к сурверу Амадею Амосу.

— Хорошо — улыбнулся я, сделав шаг к двери, вдруг остановился и повернулся к еще одному из патрульных, что все это время сидел себе тихонько за дальним столом помещения и не отрывался от пластиковых листов со служебной информацией. Хотя, конечно, младший патрульный слышал и запоминал каждое слово. Но мне на это было плевать и обратился я к нему по другой причине — Эй, Кнут…

— М? — дернулся тот и удивленно вскинул голову — О… Амос. Как ты? Голова болит?

— Болит — согласился я — Кнут… уже шесть лет прошло. Я устал ждать. Отдавай прямо сейчас — стоя посреди участка, я вытянул руку ладонью вверх и выжидательно уставился на патрульного Кнута Гамсона, моего бывшего однокашника, моего бывшего друга детства, который в свое время быстро понял главную истину — не стоит дружить с трусами и неудачниками, зато можно и нужно их использовать.