Лиза Генри - Темное пространство
«Какого хрена? Какого хрена?» — хватал он ртом воздух, а я не мог выдавить ни слова, потому что у меня от удара перехватило дыхание. Все смеялись над нами еще несколько недель, но не им же было ходить с треснувшими ребрами.
Мудилы.
— Дай знать, если что понадобится, — сказал Док. — Если хоть что-то будет нужно, просто пошли одного из солдат, пусть вызовут меня по внутренней связи.
— Да, Док, — кивнул я, и он вышел из комнаты.
Двери сомкнулись, я услышал, как защелкнулся замок.
Значит, вот так я проведу остаток жизни: запертым в комнате наедине с Камероном Раштоном. Черт, ну, у меня хотя бы будет настоящая кровать, да? Не придется бегать круги или карабкаться на стенку. Могло быть и хуже. Правда мне очень бы хотелось увидеть папу и Люси. Это желание внутри меня росло, болезненно тянуло в груди.
Раштон нахмурился.
— Это не конец. Он хочет мира.
— Как скажешь, — отозвался я. Мне не хотелось говорить о Безликих и военном регенте Кай-Рене или как там оно себя называло. Мне не нужно было знать название твари, которая собиралась убить меня. Я отпустил его руку. — Мне надо отлить.
По моей спине пробежала дрожь — мое тело словно считало его страх остаться одному. Живот свело, и я охнул. Это нечестно.
— Я быстро, — пробормотал я.
Когда я вернулся из ванной, он лежал на кровати. Я сглотнул. Наверное, это будет чертовски неловко. Я вспомнил ту дразнящую улыбку, что он послал мне у казармы, и мое сердце забилось быстрее. Я был почти уверен, что он гей. Я просто не понимал, почему эта мысль не приводит меня в панику.
— Какие-то предпочтения? — спросил Раштон.
— Что, прости? — Вежливая версия «Какого хрена?» в моем исполнении.
Он фыркнул, будто знал, о чем я думаю. Он и знал, так ведь?
— Какую сторону кровати хочешь, Гаррет?
— Ох. — Я почувствовал, как краска заливает щеки. — Все равно.
Он подвинулся. Я вытащил из рюкзака книжку и устроился рядом. Наши пальцы сплелись, и через мгновение сердцебиение синхронизировалось. Боже, если тридцатисекундный поход в туалет так на нем сказывался, будет чертовски неловко, когда мне понадобится сходить по-большому.
— Я становлюсь сильнее с каждой секундой, — сказал он мне. — Завтра будет еще лучше, думаю.
— Но не знаешь наверняка? — спросил я.
— Нет, не знаю. — Он помолчал немного, а потом добавил: — Ты теплый.
— Что?
— У тебя ладони теплые, — тихо пояснил он. — Не холодные. Это приятно, ну, знаешь, после…
Не говори мне. Я не хочу знать. Твою мать. Пожалуйста.
Он отвел глаза:
— Прости.
Мое сердце зачастило — его тоже — попытавшись сглотнуть страх, я хмуро посмотрел на свою книжку, а он уставился в черноту за окном.
Читая, я чувствовал слабые отголоски восхищения, и это не имело отношения к книге. Я читал ее тысячу раз. Мне понадобилась секунда, чтобы сообразить, что это чувство исходит от Раштона.
— Я не видел эти звезды очень долго, — вздохнул он. — Это как вновь вернуться на Восьмой.
— На Восьмом так же херово, как и на Третьем? — пробурчал я, отказываясь поворачиваться и смотреть в окно.
Он улыбнулся:
— Наверное. Тебе не нравится вид?
— Что мне не нравится, — начал я, — так это знать, что от гребаного вакуума меня отделяет лишь тонкое стекло.
И еще ощущать, как эта чернота подбирается ко мне все ближе, как сейчас.
Его улыбка стала шире.
— Это не стекло, Гаррет.
— Не суть важно, — пробормотал я. — Мне просто не нравится, понятно?
— Хорошо. — Его взгляд снова скользнул к окну. Я видел отражение звезд в зеленых глазах. — Я был пилотом. Я просто люблю космос. Всегда любил.
— Даже после всего? — удивленно спросил я. Его улыбка поблекла. — Прости. — Молодец, Гаррет.
Он сменил тему:
— Что ты читаешь?
Я покраснел:
— Сказки.
— Правда? — Он придвинулся ближе и, протянув руку, наклонил книгу так, чтобы видеть открытую страницу.
Книга была старая и потрепанная. Она принадлежала моей матери. Она читала ее мне, когда я был маленьким. Я все еще помнил ее голос, хотя и забыл лицо. Я знал все истории наизусть, но мне нравилось листать потертые страницы и рассматривать рисунки, намалеванные карандашами — сначала мамой, потом мной. Их разделяло целое поколение. Мы оба накарябали свои имена на внутренней стороне обложки: эта книга принадлежит Джессике. Брэйди. А в нижнем углу виднелось имя Люси. Единственное, что осталось у меня от дома.
Боже. Я не хотел умереть на этой гребаной станции. Я хотел домой. Мне нужно было домой.
Раштон приподнялся на локте и внимательно посмотрел на меня. Зеленые глаза широко распахнулись.
— Это не война, Гаррет, обещаю. Он хочет мира.
— Ага, — кивнул я. Мое сердце пропустило удар, когда он поднял свободную руку и дотронулся до моего лица. — Как скажешь.
— Ты что, не можешь прочитать, правда это или нет? — спросил он.
Его пальцы на моей щеке были прохладными, или мне вдруг стало жарко. Я сглотнул и попытался не думать о том, каким приятным казалось его прикосновение. Это просто биохимия и электричество.
— Я знаю, что ты считаешь, что это правда. Но откуда мне знать, что ты не идиот?
Он слегка улыбнулся и нагнулся ниже.
Он был близко, слишком близко. У меня пересохло во рту, сердце застучало еще быстрее. Не знаю, чего я ожидал. Нет, знаю. Я думал, он меня поцелует. Черт, я думал, он наклонит голову и поцелует меня. И думал, что позволю ему.
Его дыхание защекотало мне ухо.
— Тебе придется довериться мне, Гаррет.
Он снова отстранился. Я вздохнул от облегчения или, может, от разочарования. Черт, не знаю.
— Да, как скажешь, — повторил я, презирая себя за то, как высоко и напряженно звучал мой голос.
Он повалился спиной на матрас и закрыл глаза.
— Читай свою книгу. А я посплю.
Как будто я мог сосредоточиться на книге. Вместо этого я закрыл ее и запихнул под подушку. Зажмурившись, я лежал и думал, как бы мне хотелось, чтобы не нужно было держать его за руку. И как бы хотелось, чтобы мне это не нравилось. А потом я целую вечность не мог заснуть.
Глава шесть
На следующий день была отработка действий при эвакуации. Пришел Док, и мы вместе с ним и Раштоном сидели и слушали завывания сирены. В теории эвакуировать весь персонал со станции вроде Защитника-3 можно было за двадцать восемь минут, если, конечно, говнолетов хватило бы (о чем оставалось лишь мечтать), и если Безликие дали бы нам эти двадцать восемь минут (чего никогда не произойдёт). Защитник-5 они разрушили меньше чем за десять, и все, скорее всего, задохнулись еще до того, как реактор взорвался. А ведь это было очень давно. Готов поспорить, с тех пор Безликие улучшили свое вооружение. Мы были для них все равно что насекомыми. Прихлопни — и нам всем конец.
— Пустая трата времени, — вздохнул я. Сирена раздражала до чертиков. Привычный пронзительный вой: уауауауауа. Только не будь это учения, на заднем фоне не повторялось бы рефреном «Учебная тревога. Всему персоналу пройти к эвакуационным пунктам. Учебная тревога».
— Это отвлекает людей от бесконечных размышлений, — тихо пояснил Док, выглядывая в окно.
— Как учебная тревога может кого-то отвлечь от того, что должно произойти? — пробурчал я. — Разве это не напоминает об очевидном?
Док послал мне улыбку и снова отвернулся к окну.
— Это дает им почувствовать, что они хоть что-то делают, — сказал он. — А не просто сидят и ждут.
«Как мы, например», — подумал я, посмотрев на Раштона.
Тот лежал на постели, читая журнал, который принес Док. Что-то о технологиях — впрочем, я успел лишь на мгновение увидеть обложку, прежде чем Раштон его забрал. Привилегии высокого звания, видимо. Мне достался второй журнал — что-то про достопримечательности для туристов в δ-6. Если бы мне довелось побывать в Старом Квебеке, там была одна маленькая уютная гостиница… которую меньше чем через пару недель сотрут в пыль вместе с остальной планетой.
Да и вообще, на вид там слишком холодно.
Раштон улыбнулся чему-то, что прочитал в моих мыслях, несмотря на мое дурное настроение, а может, просто представил, как я подскальзываюсь и плюхаюсь на задницу в какой-нибудь сугроб.
Делить с кем-то собственные мысли было странно. Насколько я понял, делили мы не все. Только то место, где обычно оставалось невысказанное: саркастические замечания, которые ты сдерживал, прежде чем из-за них у тебя будут неприятности, или слова, которые собирался произнести, но в последний момент передумывал. Все это было ясно как день. Внутренний голос — в смысле ту часть сознания, которая понимала, что это мысли — мы слышали оба. И это было странно. С бессознательным было иначе. Чувства и смутные бесформенные идеи — я улавливал их, но не всегда понимал. Это было еще страннее.
