Попова Александровна - Пастырь добрый
Подопечный уснул тотчас же, лишь улегшись на просевшую узкую скамью подле очага, а он еще долго сидел поодаль, глядя сквозь дверную щель на льющуюся с желоба воду и слушая, как рушатся гниющие деревянные столбы. Ожидать чьего бы то ни было нападения не приходилось, никакие силы, судя по вершащемуся вокруг, в этом месте более не обитали, однако сон все не шел. Несколько раз Курт приближался к тесному очагу, пытаясь принудить себя встать рядом, вплотную, как два часа назад - Бруно, как когда-то - он сам, протянув руки к огню; произошедшее сегодня должно было наглядно показать, сколько времени требуется для того, чтобы опасность стала действительной, страх - не напрасным, но воспоминания о случившемся не пробуждали к жизни доводы разума, а, напротив, убивали их, стискивая сердце холодом. Наконец, устав бороться с самим собою, он прошагал к двери и вышел, остановившись на пороге под узким навесом, надеясь на то, что ровный плеск воды и холодный воздух навеют сон.
Подопечный проснулся за полночь - было слышно, как изменилось его дыхание, хотя со скамьи тот не поднялся и ничего не сказал. Выждав минуту, Курт, не оборачиваясь, выговорил:
- Не смотри в спину. Не люблю.
- Не спится? - вздохнул тот сочувственно, приблизившись, и он тяжело усмехнулся, по-прежнему глядя на темную улицу:
- Нет, я просто хожу во сне. И разговариваю.
Бруно на его шпильку не ответил, остановясь рядом и глядя туда же, куда и он - на не видимую во мраке колокольню церкви напротив двух крестов у колодца. В молчании протекла минута, и Курт, наконец, решившись, спросил чуть слышно:
- Что было сегодня? По-твоему - что?
- Чудо, - откликнулся тот, не замедлив с ответом ни на миг, и он обернулся, глядя в серьезное лицо подопечного, пытаясь отыскать в нем тень насмешки и не видя таковой. - А что, по-твоему? - пожал плечами Бруно, перехватив его взгляд. - Сегодня здесь случилось то, что не укладывается в рамки фактов, данных и логических выводов. Логически рассуждая, сегодня здесь должно было стать на троих кадавров больше, а вон тот говнюк - на три доли счастливее. Факты говорили о том, что мы, как два кутенка, должны были утопнуть в этом дерьме, даже булькнуть не успеть. Все данные сходились на том, что и мы, и святой отец с нами вместе должны были отправиться в мир иной... очень иной. Но случилось чудо. Мы живы. Оно... уж не знаю, что это было... ушло; сбежало с поля боя, поджав хвост или что там у него вместо хвоста - щупальца?.. И, позволь заметить, сомневаюсь, что дождь, разразившийся прямо над нами, именно в тот момент, так вовремя - случайность, а уж тем паче, дождь в этом месте, где ни капли воды не падало больше восьмидесяти лет. Посмотри вокруг; это место встречает свой конец. Если ты и сегодня скажешь, что все это - совпадение...
- А ты, как я вижу, ничему не удивился? - отозвался он тихо. - Или чудеса в твоей жизни попадаются на каждом шагу, что ты столь спокойно их принимаешь?
- А ты уж больно удивлен самой возможностью этого чуда - слишком удивлен для инквизитора.
- Именно как инквизитору - известно слишком много ситуаций в жизни, когда чудо было более необходимо, чем сегодня, и спасти оно могло, быть может, жизни более нужные, чем наши.
- Откуда тебе знать? - возразил тот уверенно. - Может, сегодня здесь решалась судьба мира, или же твоя или моя жизнь по какой-то причине стоит сотен других. А может, мы тут и вовсе никто, и все произошло ради прославления нового святого.
- Это какого же? - уточнил он напряженно, и Бруно улыбнулся - почти снисходительно:
- Того самого, которого ты обозвал старым дураком и которому прочил келью в доме призрения; в одном с тобой соглашусь - со святыми разговаривать ты не обучен. А по-твоему, кто вытащил нас из этого? Не твои же молитвы. И не мои, - уточнил тот с усмешкой, - я не молился. Я клял все на свете и поминал не того, кого надо...
- Предлагаешь мне так и написать в отчете - «Deus redemit nos de hostibus nostris huius secundum magnitudinem misericordiae eius et per orationes ministrum Christi[215]»?
- Ты еретик, Курт, ты знаешь? - вздохнул тот в ответ. - Ты признаешь безоговорочно за темными силами возможность и способность действовать в нашем мире, в людских душах - да где угодно; но лишаешь этой привилегии силы светлые. Накатать бы на тебя доносец, вот только Керн, сдается мне, на тебя уже махнул рукой.
- Никакие они не светлые, - отозвался он серьезно. - И докричаться до них - в самом деле чудо. Тех, кого ты назвал темными - много, как грабителей по дорогам, а Тот, Кто вот так услышит и поможет - Он один. Как ненароком повстречавшийся на все той же дороге солдат с неправдоподобно развитым чувством долга. Который, по секрету тебе скажу, вовсе не знает о том, что и где происходит в каждый миг жизни этого мира, а посему надо быть уж очень необычным человеком, чтобы суметь сообщить Ему о каком-либо нарушении порядка, требующем Его личного вмешательства. Причины же, по которым Он, услышав или узнав о нарушении самостоятельно, избирает ту или иную линию поведения, решает, вмешаться или нет - и вовсе непостижимы.
- Неисповедимы пути Господни, - наставительно подытожил Бруно. - Для тебя это новость?
- Я уже привык к тому, что земля эта дана нам вместе со всей грязью, что на ней, чтобы мы барахтались в этой грязи, как сами умеем. Без помощи, в крайнем случае - с советами, в которых еще поди разберись, дельные они или это полнейшая ересь и абсурд. И когда кто-то там, - он неопределенно кивнул вверх, откуда падали стремительные хлесткие струи воды, - вмешивается, я чувствую себя довольно неуютно.
- Вот оно что, - протянул Бруно. - Закономерностей не видишь. Система нарушается, и у Курта Гессе бессонница. Адепт вечных устоев. Поборник порядка. А не все в этой жизни можно распланировать и предусмотреть. Homo proponit, знаешь ли, sed Deus disponit[216].
- Это и раздражает.
- Господи, Ты слышал? - с усмешкой обратясь к темным небесам, вопросил подопечный. - Ты его раздражаешь... Ты чем недоволен, в конце концов? Тебе жизнь спасли; и душу, заметь, что гораздо важнее, а ты брюзжишь, что перед этим Господь не ниспослал тебе голубя с уведомлением. Дают - бери. Скажи «спасибо» и ложись спать. Deo autem gratias qui dedit nobis victoriam per Dominum nostrum Iesum Christum[217]; сегодня это будет неплохой вечерней молитвой.
Курт не ответил, оставшись стоять на пороге, когда Бруно вновь улегся, лишь позавидовав тому, как мгновенно тот погрузился в сон; легкая дремота сморила его под утро, изводя видениями, которых не бывало уже давно, и он привычно просыпался от несуществующего жара и жгучей боли в руках, успокаиваясь, засыпая снова и вновь пробуждаясь. Отчего-то образы яркого света, замершего перед алтарем священника и спасительного дождя его не посещали, и утро Курт встретил разбитым и усталым едва ли не более, чем минувшим вечером. Голова трещала, точно после хорошей попойки, а начавшая его одолевать еще в Хамельне простуда продолжилась болью в горле и постепенно, но неуклонно разгорающимся жаром.
То, что должно было быть подкреплением, явилось ближе к полудню. Вопреки ожиданиям, это оказался не пяток арбалетчиков Друденхауса, приумноженных магистратскими вояками, а хорошо вооруженный особый отряд; шарфюрер[218], уже знакомый по прошлому делу, бросил на Курта взгляд удивленный и снисходительный, обронив насмешливо: «Гляди-ка, жив и с добычей». Он покривился, предпочтя оставить без внимания хроническое презрение подобных личностей к действующим следователям, однако не удержался заметить, что дознавателям приходится делать еще и не такое, когда вызванная на подмогу зондергруппа является спустя сутки после того, как отпала в оной подмоге необходимость. Шарфюрер молча усмехнулся, не став заострять внимания на конфликте и не упомянув о том, что их появление здесь сегодня - и вовсе чудо, мстительно дождавшись, когда Курт сам задаст вопрос о том, какими судьбами особая группа Конгрегации вообще оказалась в Кельне, куда было направлено его донесение.
- Отец Бенедикт, - пояснил тот, наконец. - Получив запрос еще на эксперта, он призадумался, а когда пришло требование выслать экзорсиста - сказал, что отправлять следует и нас.
- С чего б это... - даже не пытаясь скрывать растерянность, проронил Курт, и тот приосанился, изображая ректора академии святого Макария:
- «Это же Гессе», - тяжело вздохнул шарфюрер легко узнаваемым полушепотом. - Отец Бенедикт предположил, что, коли уж ты так засуетился, стало быть, близится завершение расследования, в которое ты ввязался, что, в свою очередь, «означает много крови и необходимость в содействии». Ошибся он, я так погляжу, во всем - крови маловато, да и управился ты безо всякой поддержки... Третий ваш - в Хамельне?
- Да, - отозвался он жестко, мысленно скрипя зубами от развязной снисходительности шарфюрера и понимая, что бессилен повлиять на ситуацию. - В Хамельне. Хотя, возможно, он уже на пути в Кельн - в повозке, крытой полотном. Мы справились без поддержки, это верно.
