Выпускник - Мэт Купцов
Вопрос к профессору: Поддерживаете ли вы данную точку зрения.
Я перешел к следующей странице, волосы на моей голове шевелились, ладно хоть еще не выпадали.
1972 год — данное заболевание поставлено диссиденту Леониду Плющу.
Здесь же указывалось, что западная психиатрия не поддерживает точку зрения Снежевского.
— Твою мать!
То, что я прочитал на четвертом листе вызвало паралич мышц гортани, даже материться не мог.
«Санитаров и врачей психиатрических лечебниц задабривают красной икрой, чтобы они считали здоровых людей — пациентами с вяло текущей шизофренией».
— Ни-ка! Когда-нибудь ты ответишь за все!
Я закрыл замок папки. Посмотрел на нее как на бомбу. Такие страшные вещи даже держать в руках было страшно. Если возьмут с таким поличным, мне кранты.
Самое настоящее задание от диссидентов, за которое покарают не только Макара Сомова, но и тень падет на его семью.
Приходилось думать очень быстро.
Я вернулся к редакции, притаился за углом. Спустя десять минут из дверей вышла Валентина, грустная и ничего не видящая перед собой, она шла к остановке, шаркая сапогами по дороге.
Я свистнул. Она подняла глаза. Кивком головы подозвал к себе.
— Поедешь со мной, — приказал я. — Надо будет эту папку подержать, пока я с одним доктором беседы буду вести.
Чуйка подсказывала, что не стоит идти на встречу с компроматом. Если профессор заставит показать согласованные с ним ранее вопросы, я попаду. Сознание подсказывало, что вопросы были другими.
Мы ехали с Валентиной в автобусе и она смотрела на меня как на бога, и в ее глазах светилось счастье и какая-то девичья радость от того, что взял ее с собой на настоящее дело.
А у меня перед глазами по-прежнему стояло лицо кэгэиста, а в голове звучали набатом предупреждения:
' — Они будут пытаться уничтожить тебя всеми методами.
— Почему?
— Потому что, также, как и мы знают, откуда ты прибыл.
— Ну и что? Я же не могу здесь ничего переделать.
— Да, это знаем мы с тобой, а они нет. Поэтому всеми силами будут пытаться перетянуть тебя на свою сторону, если не получится, то сработают на уничтожение'.
И вот я еду на встречу, куда меня отправили диссиденты с вопросами о карательной психиатрии, утверждающей одно — был бы человек, а диагноз всегда найдется.
Товарищи из-за океана уже перетягивают меня на свою сторону.
Достаю из папки чистый лист бумаги, карандаш, быстро набрасываю вопросы. Один глупее другого.
«Как живется на новом месте? Как работается? Коллектив дружный?»
Спустя сорок минут мы уже на месте, только Валю я оставляю за три дома до забора больницы, в которой теперь работает бывший главврач психиатрической больницы С. С. Варин.
— Уверен, что моя помощь не понадобится? — девушка прижимает папку к груди.
— Ты уже помогаешь, даже не представляешь, как, — смотрю на друга.
Вот не думал я до попадания в 1976 год, что баба может стать настоящим другом. Ошибался, каюсь.
Дарит мне слабую улыбку.
— Я в подъезде посижу на верхнем этаже, на улице холодно.
— Хорошо, только не мозоль жильцам глаза, чтобы милицию не вызвали прыткие бабуси.
— Не буду, — Валя мышкой прошмыгивает в подъезд, а я сглотнув ком, застрявший в горле, иду к бетонному зданию больницы.
Меня встречает величественное здание, выдержанное в стиле сталинского ампира, даже с элементами монументальной классики.
На фоне прочих построек оно кажется особенно массивным, как символ крепкой государственной системы.
Смешно, даже управлять ею поставили того, кто мозги лечит, а ведь больница для членов партии среднего звена. Интересно, зачем в больнице общего профиля дипломированный психиатр.
— Макар, поверь, ты не хочешь это знать! –убеждаю самого себя. — Любуйся архитектурой.
Высокие колонны украшают главный вход, а широкие мраморные ступени ведут к двустворчатым дверям с массивными бронзовыми ручками. Снаружи — строгий фасад из серого гранита, со скульптурными барельефами в духе социалистического реализма. Окна просторные, но затемненные, так что внутри царит мягкий полумрак, привносящий атмосферу уединения и серьезности.
Внутри больницы все детали подчеркивают высокий статус учреждения.
Полы отделаны мраморной плиткой, стены выкрашены в пастельные, слегка приглушенные тона, коридоры обставлены простыми, но качественными деревянными предметами мебели.
Всё вокруг — строго, добротно, без излишеств, но с максимальным комфортом для пациентов из высших кругов.
Главный врач, Сергей Сергеевич, мужчина под пятьдесят, встречает меня в приемной с нахмуренным взглядом и суровой осанкой, всем видом показывая, что здесь царят дисциплина и порядок.
А я со своим фотоаппаратом «Зенитом Е», висящим на груди, как вымпел, явно лишний.
Нахмурившись еще больше, жестом предупреждает, что здесь фотографировать запрещено. Тон строгий, желваки гуляют по грубоватому лицу с квадратным подбородком. Дает понять, если переступлю красную линию, пойду вон.
Понятно, уникальных кадров не получится.
— Присаживайтесь, — показывает на стул, и я тут же занимаю место, достаю из кармана скомканный лист с вопросами.
Разворачиваю с шумом, замечаю, как у доктора брови взлетают на лоб.
Задаю простой казалось бы вопрос:
— С какими болезнями обычно лежат члены ЦК среднего звена? Наверное, желудок и сердце?
— Как вас зовут, молодой человек?
Протягиваю ксиву.
— Макар Матвеевич, — сразу выстраивает преграду. — На что вы намекаете?
Вижу, что злится, но при этом сохраняет лицо.
— Гастрит и сердечная недостаточность — могут быть у любого гражданина Советского Союза, у членов партии как правило…
Замолкает, хмурится.
— Странный вопрос вы задали. Покажите перечень утвержденных ранее мноювопросов.
— Я потерял. В автобусе список выпал из кармана, когда за билет платил пять копеек.
— Не по-коммунистически это.
—
