Дмитрий Янковский - Знак Пути
Толпа радостно загудела.
– Гоже, Селянинович! – кричали мужики.
– Только бы заступов хватило! – беспокоились другие.
Но инструмента хватило на всех… Даже бабы взялись за лопаты и кирки, даже дети, заливаясь потом, таскали корзины с вынутой землей. Микулка работал у самых ворот железной киркой, одной рукой разбивая здоровенные камни, какие никому сходу одолеть не удавалось. Раньше их нагревали угольями, а потом заливали холодной водой, чтоб потрескались. Но дремучая силища молодого витязя позволяла колоть глыбы с одного-двух ударов, вызывая восторг у детей и добрую зависть у трудовых мужиков.
Дело двигалось споро, но и от ворот почти ничего не осталось, только на ершистом завале все и держалось. Радовало лишь то, что поляки не спешили в напуск, а издалека, балистами, старались расчистить все, что можно, чтоб потом так же не спеша войти в город конницей – без помех, ровно, красиво. Как на праздничном выезде.
Они-то представляли, будто насмерть перепуганные русичи прячутся по щелям… Но разве могли они подумать, что под грохот и шелест летящих камней горожане работают. Весело и споро, с шутками, прибаутками и залихватской показушкой – кто больше возьмет, да дальше кинет.
Но даже до странности терпеливым полякам надоело без толку молотить в бревна и они, наконец, подтащили к воротам сифоны с греческим огнем. Русичи были готовы, натаскали от колодцев воды для тушения, но каково же было их удивление, когда жаркий дымный огонь от воды не гас, только расплывался, разгорался еще сильнее. Бурлящая огненная смола легко прилипала к дереву, сжирала, текла дальше и сползалась в вырытую яму, отбрасывая в небеса удушливые клубы черного дыма. Догорающие бревна и бушующее в яме пламя остались единственной преградой полякам. Теперь им нужно было только ждать, изредка выплевывая сифонами длинные огненные струи. Скорее для острастки, чем для розжигу, потому что пламя захватчикам было уже не на руку.
Владимир, глядя на это с побитой камнями стены, хмуро покусывал губы – против такого огня человеку сражаться не дано. Цивилизация… Ящер бы ее побрал! От понурых мыслей он даже не сразу заметил новую опасность – огромный, до бела раскаленный шар, со скоростью брошенного камня летящий со стороны приседающего солнца.
– Только волшбы нам еще не хватало! – невесело произнес он.
И тут же запнулся, потому что раскаленный комок огня ударил не в стену, а словно корова языком слизал пловину балист и сифоны с греческим огнем. От его прикосновения полыхнула степь, греческий огонь ухнул, содрогнув воздух и взметнулся ввысь жутким огненно-дымным грибом. Второй шар прилетел непонятно откуда и через пару мгновений прокатился по польской коннице, не оставляя за собой ничего, кроме мертвой обугленной плоти.
– Ого! – шепнул поднявшийся на стену Претич. – Да это кто-то из наших! Ничего себе – силища… Колдовской огонь!
Следом за первыми прилетели еще пять шаров. Огненный кулаки каждым ударом содрогали землю, вздымая тучи пыли, пепла и дыма. От прикосновения каждого из них поляки испарялись сотнями, оставляя на земле красивые лужицы расплавленных доспехов. Вскорости на полторы версты от ворот не осталось ни одного живого врага, трава и редкие деревья полыхали огненной бурей, но огонь постепенно умирал, требуя свежей пищи.
– Я знаю кто это! – радостно воскликнул Владимир, припомнив слова Ратибора о новом сильномогучем богатыре. – Ну теперь держитесь, песьи дети! Знаешь, воевода, что значит этот колдовской огонь? Богатыри прибыли! Дуй вниз, раздавай людям оставшееся от поляков оружие. Пусть готовятся к сече!
– Это к какой такой сече? – сморщил израненный лоб Претич.
– Польское воинство добивать!
14.
Как лютый шторм сметает выстроенные человеком причалы, как буйный ветер ломает даже вековые деревья, как река смывает все на своем пути, так и русские богатыри с тылу врубились в польскую рать.
От ударов палицы Муромца, тяжелые пешцы десятками взлетали в небеса как перепуганные стаи птиц, высоко-высоко кувыркались расплющенными стальными лепешками и падали на землю подобно сверкающему снегу.
Тяжеленная сабелька Лешака металась в туче народа как мерцающая молния, выкашивая врагов будто сочную густую траву. Целые лавины крови разом обрушивались на онемевших от страха поляков, сбивая их с ног тугими волнами.
Добрыня дрался пешим, но широкое лезвие его топора снимало иноземную рать, как ковш снимает пену с доброго меда. Земля дрожала под грозной поступью богатыря, проседала под ногами, от чего за ним оставался след, как от прокатившегося через песок валуна.
Белый плюмаж на Руслановом шлеме играл в людском море буруном пены на синих волнах, толстенное копье накалывало корчившихся людишек, как повар накалывает тушки рябчиков на закопченный ветрел. Разъярившийся конь топтал поляков будто опавшие листья, тяжелые копыта мяли и давили человеческую массу, как винодел давит драгоценные ягоды босыми ногами. Все вокруг чавкало, хрипело и лязгало, подковы вышибали из вражьих доспехов такие снопы искр, что казалось, будто конь скачет по дороге из фиолетового звездного света, окруженный зыбким трепещущим маревом.
Через остывающую у ворот яму перекинули доски и огромная толпа, вооруженная чем попало, бурливым водяным потоком хлынула в дымящееся пространство чистого поля. Горожане рвались не драться в честном бою, они жаждали мести, уничтожения, хотели раздавить и размазать, как давят ядовитых змей прочными сапогами.
Солнце, словно испугавшись увиденного, резвее покатилось к закату, покраснело, будто смутившись, умерило нестерпимый блеск. Во главе горожан на израненных ногах ковылял Микулка, в уцелевшей руке меч скалился в чистое небо грозным клыком, избитое лицо сияло радостью мщения.
– Гоните их на восход! – командовал он. – Прямо в Собачий овраг!
Поляки вихляли, увертывались, но общая масса вражьего войска перла как стало баранов в базарный день. Горожане гнали их как овчарки, покусывая тылы и стороны строя.
Но коннице все же удалось обойти киевлян с западной стороны и обрадованный тысяцкий повел всадников прямиком в распахнутые ворота. Оставшимся за стенами ребятишкам осталось только оттянуть прикрывшие яму доски и конница на всем скаку ухнулась в еще горячую глубину, смешивая человеческую плоть с острыми обломками конских костей. Поняв, что случилось, тысяцкий дал наказ отходить, но всадники оказались зажатыми между заполненной кровью ямой и тылами наступающих горожан. Места для разгона не было, поэтому киевляне, не смотря на уязвимость пешего строя, легко брали всадников на вилы, рогатины и захваченные при бунте копья.
Когда-то десятитысячная рать теперь раздробилась на жалкую тысячу перепуганных до смерти людей и горожане выклевывали их, как коршун выклевывает отбившегося от стаи цыпленка. Польское воинство растворялось крупинками соли в воде, а тех, кто еще держал строй, гнали в страшный Собачий овраг. Псы, почуяв свежую кровь, вылезали из логовищ и терпеливо ждали своей очереди, высунув языки по жаре.
Сершхан умирал… Сожженные до плеч руки топорщились серыми обломками костей, торчащими из до черна обугленной плоти. Он уже никого не узнавал, да и жизни хватало только на чуть заметное дыхание. Мякша сидел у его ног и плакал, упершись почти детскими локотками в подаренную перед боем саблю, а Волк молчал, стиснув зубы и казалось, что пронзившее душу горе превратило его в глыбу холодного камня, навсегда отошедшего за зыбкую границу между живым и неживым.
Пряная трава чистого поля щекотала ноздри духом свободы, киевляне добивали последние сотни поляков, окрашенные не то кровью, не то закатом в густые багряные цвета. Микулка успел найти друзей раньше, чем Сершхан испустил последний дух, но попрощаться с умирающим уже не смог – душа накрепко засела в царстве Нави.
– Ратибор тоже… – грустно вымолвил паренек. – Белоян не уверен, что наш стрелок доживет до утра. Сколько боли в один долгий день…
Волк промолчал, только еще глубже замкнулся, его пришлось расталкивать, чтоб отвести в город. Он и ступал как оживший мертвец – без мысли, без чувства, без присущего ему яростного жизненного огня.
Поляков добили раньше, чем село солнце, но по всей ширине Днепра остались темные лодьи, полные ратников, ожидающих своего часа. Они ждали пятитысячную подмогу, свежую, готовую к тяжкому бою. Достать их не было никакой возможности, поскольку меткие стрелы пронзали осмелевших русичей раньше, чем те ступали на влажный край берега. Так что не смотря на победу, киевлянам радоваться было рано – черные пятна лодий мелькали в подступающих сумерках хуже, чем бельмо на глазу. От них так и веяло страшноватой, затаенной опасностью.
Все же до заката решили справить тризну по героям, а поскольку погибших было не счесть, Владимир приказал собраться за воротами, в чистом поле. Волхвы горячо обсуждали кто какого племени и как кого хоронить, но оказалось, что большинство погибших поляне и только с десяток пришлых тиверцев и радимичей.
