Неправильный диверсант Забабашкин - Максим Арх
Лётчики к этому времени завели двигатели самолёта и сейчас прогревали их. Я заметил, что сидящий на месте пилота Тамбов постоянно поглядывает в бинокль в мою сторону и машет рукой.
«Ясно, всё готово. А что с тяжёлыми?» — спросил я себя и посмотрел на погрузку.
Тяжелораненых на повозках и рядом с самолётом видно не было, значит, они уже находились внутри. После них стали загружаться остальные красноармейцы.
Глядя на очередь людей к лестнице, невольно поймал себя на мысли «А влезут ли все бойцы, или нам придётся ещё какой-то самолёт взять в „аренду“? И, кстати, ведь у нас же ещё и пленные есть. Надо с ними тоже будет что-то решать».
Нужно сказать, сейчас жизнь пленных напрямую зависела от вместительности самолёта. Я не сомневался, что для генерала и полковника места найдутся, а вот для рядового состава — солдат и техников — пока неясно.
Так оно и вышло. Наши бойцы завели в самолёт немецких офицеров, а затем зашли сами, набившись внутрь корпуса, как в автобус в час пик. При этом пленный рядовой состав остался лежать на взлётке.
Заметил, как Воронцов начал мне призывно махать руками.
«Ага, вас понял! Слезаю», — сказал я себе и ещё раз, что называется, на посошок, пробежал взглядом территорию контролируемого объекта.
Потенциальная живность на ранее зачищенных точках не подавала признаков жизни.
— Вот и хорошо! — прошептал я и опустил голову вниз, чтобы посмотреть, куда нужно будет поставить ногу для начала спуска.
И тут же завис, потому что в голове словно бы застыла картинка, которую я случайно увидел боковым зрением. На восточной окраине аэродрома было движение. Немедленно сфокусировал зрение в том направлении. И увидел то, что видеть совершенно не хотел, и до последнего момента рассчитывал, что этого нам удастся избежать.
Мчащаяся на большой скорости немецкая бронетанковая колонна двигалась к аэродрому со стороны Троекуровска, и это недвусмысленно говорило, что нашу эвакуацию пытаются сорвать.
— Ёлки-палки! — выругался я, хотя где-то в душе знал, что по закону подлости нечто подобное просто обязано было случиться.
С другой стороны, стоит признать, что этого и не могло не произойти. Столб чёрного дыма был виден за десятки километров вокруг, его просто не могли не заметить. А если учесть, что, скорее всего, незамеченный мной немецкий радист доложил наверх о происходящем бое на аэродроме, то всё происходящее было закономерно — немцы обязательно послали бы сюда войска. Просто где-то в глубине сознания, в душе, я хоть и прекрасно понимал обстановку, но надеялся и верил, что мы всё же успеем спастись, прежде чем противник сообразит, что конкретно тут происходит.
Но враг успел организоваться и собирался не дать нам исполнить задуманное. Стало очевидным, что если я прямо сейчас побегу к самолёту, то времени всё равно не хватит, я же не умею телепортироваться. Очевидно, что за то время, пока я буду бежать, немцы приблизятся на дистанцию выстрела, и дождавшийся меня самолёт не сможет взлететь. Во всяком случае с нами на борту. Танки врага попросту преградят нам путь, перекрыв взлётно-посадочную полосу, или, что тоже вероятно, расстреляют прямой наводкой.
«Так что же делать?»
Глянув на приближающуюся колонну, стиснул зубы — остановить её я не мог. И это было не только потому, что в её составе были исключительно бронированные машины и танки, а потому, что двигались они относительно меня строго боковой проекцией. А если учесть, что все люки были задраены и ни одной живой души на броне видно не было, то даже механикам-водителям и их командирам я не мог заслать порции свинца в смотровые щели. И из всего этого следовало только одно — нужно было немедленно взлетать! Немедленно!
Осознав, в какой капкан я угодил, предстояло принять непростое решение. Получалось так, что на одной чаше весов были моя жизнь и моя судьба, а на другой — жизнь измученных и израненных бойцов, судьба отряда. И, разумеется, в данной ситуации, я принял единственное верное решение. Убедившись, что наш лётчик из кабины смотрит на меня в бинокль, начал одной рукой показывать в сторону приближающихся немцев, а другой сигнализировать, чтобы они улетали.
Старший лейтенант Тамбов вначале не понимал, что я показываю, и в ответ на мои взмахи сам призывно махал мне рукой, мол, беги сюда, что ты там расселся, — но потом, наконец, всё понял, оглянулся и убежал докладывать. Уже через десять секунд он был у двери, в которой стоял Воронцов. Чекист выслушал старшего лейтенанта, поднёс к глазам бинокль и посмотрел в ту сторону откуда приближались немцы. Очевидно, увидев их, сразу же отдал какие-то команды Тамбову и посмотрел в бинокль на меня.
Я вновь показал, чтобы они взлетали.
Лётчик убежал, вернувшись на место пилота, а из самолёта держась за грудь и морщась от боли, выпрыгнул Апраксин. Еле-еле передвигая ногами, он подбежал к машине немецкого генерала и сел за руль. Я и понять ничего не успел, а Садовский и Воронцов уже запрыгнули на пассажирские сидения. Секунда и машина рванула с места, направляясь ко мне.
— Дорогие вы мои! Что вы делаете⁈ Мы же с вами и на ней не успеем!– сквозь зубы и застилающие глаза слёзы, прорычал я, как будто они могли меня услышать.
Вытер глаза рукой и тут заметил, что очков у меня на голове нет, а при этом я довольно сносно вижу.
Удивлению не было предела.
«Неужели зрение вернулось? С другой стороны, врачи же мне говорили, что через пару недель всё восстановится. Так значит, они были правы, и я, наконец, смогу видеть нормально, — пронеслись в голове мысли, но я от них тут же отмахнулся. — Потом буду с этим разбираться. Сейчас нам главное отсюда свалить!»
Посмотрев на неумолимо приближающиеся танки, стал прикидывать по времени. Успеем мы вернуться, запрыгнуть в самолёт и улететь, или нет? Сравнивая скорость немецкой колонны, расстояние до аэродрома и скорость мчащегося ко мне автомобиля, становилось очевидным, что шансов у нас очень мало. Да что там мало, их практически нет.
Однако отказываться от спасения не собирался. Шанс выбраться ещё оставался, и я должен был им воспользоваться.
Пока мои товарищи направлялись ко мне, я решил не сидеть сложа
