Черкес 2. Барочные жемчужины Новороссии - Greko
Посреди двора — маленькая мраморная цистерна с зеленеющей водой. Над головой нависали наружные деревянные галереи в уровень с крышей и отдельные балконы. В противоположном от входа углу была устроена открытая печь, где на вертеле крутили тушу поросенка.
Прислушался.
По соседству шел эмоциональный спор, но не о политике, как принято среди завсегдатаев кофеен, — о более деликатном предмете.
— Я вам сто раз уже сказал, — горячился какой-то старичок, крепко сжимая узловатыми пальцами внушительную трость. — Погромами мы наелись еще там, в Фанари. Так зачем же нужно тащить сюда этот дикий обычай? В Константинополе турки громили наши дома, здесь мы решили последовать их примеру. То, от чего бежали, хотим высадить, как ядовитый анчар, на местной каменистой почве?
— Господин Севастопуло, но евреи сами были тогда виноваты в своих бедах. Ведь на них тогда набросились после того, как они не сняли свои дурацкие шапки, когда шла похоронная процессия с телом патриарха! — эмоционально вскричал его оппонент, дородный грек в цветастом жилете.
Я догадался, что обсуждают события 1821-го года, о которых упоминал Цикалиоти.
— Вы еще нам расскажите гнусную легенду, что евреи Константинополя выкупили тело нашего мученика Георгия, привязали к ногам камни и выбросили в море. Как, интересно, тогда оно могло оказаться на корабле, который его привез в Одессу?
— Что это вы евреев защищаете? — вступил в разговор третий участник спора.
— Никого я не защищаю!
— Защищаете! — воскликнул «жилет».
— Мне дела нет до евреев! Они здесь никто! Жалкие торговцы-разносчики лимонов на Старом базаре!
Тут я еле сдержался, чтобы не рассмеяться.
Вот бы он удивился… Да что он? Все они ошалели бы, подойди я к ним сейчас и расскажи, что те, кого они сейчас считают никем, с годами — станут всем. Что наступят такие времена, когда Одессу все будут воспринимать в первую очередь, как еврейский город. А, впрочем, не поверят. В лучшем случае, покрутят пальцами у виска, в худшем — отправят в дурку. Если таковая здесь есть, конечно.
Между тем оратор продолжал свою наполненную страстью речь:
— Просто я не хочу, чтобы в нашем славном новом доме завелась старая плесень. Нечему нам у турок учиться! Ни погромам, ни чему было еще! Даже про фески следует забыть, как господину за соседним столом, — он кивнул в мою сторону.
Вот, что вы к клаку этому прикопались и фески ругаете? Мне моя боснийская фесочка куда более к лицу и удобна. Решено: к черту клак!
— И что тебя так развеселило, красавчик? — раздался сбоку звонкий насмешливый девичий голос.
[1] Город Модика, провинция Рогуза, славился своим шоколадом, на пару веков обогнав Швейцарию в производстве южноамериканского лакомства. Топили там шоколадные бобы при более низкой температуре, чем принято сегодня, поэтому на вкус сицилийский шоколад отличался от современного, будто в него песку добавили.
Глава 4
Адаша и позорные столбы
Как и подавляющее большинство людей в такой ситуации, я вздрогнул от неожиданности. Улыбка тут же сошла с моего лица. Я обернулся к обладательнице насмешливого голоса.
Даже сидя, я практически был вровень с девушкой, которая незаметно подошла сбоку, и теперь, не стесняясь, не скрывая ни озорной улыбки, ни своего любопытства, внимательно рассматривала меня с ног до головы.
— Напугала? — спросила, продолжая веселиться.
«Экая дерзкая!» — подумал я.
— Напугала! — признался я, улыбнувшись.
— Не бойся, я не страшная! — усмехнулась девица.
«А это уже становится все интересней и занимательней!»
Моё тут же проснувшееся любопытство по отношению к девице после её очередного заявления, можно было понять. Дело в том, что она хоть и не была страшной, но уж точно любой человек, её увидевший и разглядевший — и не важно, был бы это мужчина или женщина, — не сговариваясь, единогласно определили бы её «некрасивой». И если девушка позволяет себе говорить о себе так, то она отдает себе отчет в том, что некрасива. Это, во-первых. А, во-вторых, понимая свою неприглядность, она не стыдится её: ну, уродилась такой — что поделаешь, приняла и живу дальше.
— Смотри-ка, опять улыбаешься! — девушка увидела вновь родившуюся мою улыбку, следствие моих мыслей. — Развеселила?
— Ты дашь мне опомниться? — взмолился я.
— Да.
Неожиданно она покорно вздохнула, опустила голову и уже всей позой изображала эту самую покорность. Изображала чуть более секунды. Опять напугала, резко вскинув голову.
— Опомнился?
Здесь уже удержаться не было сил: я рассмеялся. Девушка довольная и своим представлением, и моей реакцией, тоже начала смеяться.
— Я — Адония! — представилась, когда мы отсмеялись.
— Коста!
— И откуда ты к нам явился, красивый такой?
— А с чего ты взяла, что я откуда-то явился? За всю Одессу знаешь?
— За всю, не всю… — Адония не среагировала на речевую нелепость, от которой я не удержался, — но бесплатно тебя накормлю, если выяснится, что ты местный и здесь давно. Так что? Я проиграла обед?
— Нет! — я поднял обе руки. — Так заметно, что я новенький в этом городе?
— Мне, да! — улыбнулась Адония.
— Ну, значит, придется заплатить за обед! — притворно вздохнул я.
— Что хочешь? — и, не давая мне опомниться, Адония затараторила. — Баранина, тушеная в вине, поросенок с вертела, меланжаны по-гречески…
— Можно — мусаку?
Не думал, что, попросив самое обыденное для греков блюдо, я в первый раз перетащу маленькую чертовку на свою территорию, где она растеряется.
— Мусаку? — переспросила.
— Ну, да, мусаку… — повторил я как нечто само собой разумеющееся.
— Это что за…?
— Ты не знаешь⁈ — упивался я её растерянностью
— Нет, — признала она своё поражение.
— Нууу… — только она собралась тряхнуть челкой, я поцокал языком, выражая недоумение гастрономической безграмотности. — Это такая запеканка с баклажанами, мясом и помидорами.
— А! — тут же обрадовалась Адония, даже выдохнула с облегчением. — Помидоры!
Она так произнесла «помидоры», будто речь шла о корне женьшеня, килограмм которого я потребовал порубать себе в салат.
— Что помидоры⁈
— Здесь о них лучше старайся меньше думать.
— Это еще почему?
— Вот, видишь, — Адония была рада, что вернула прежнюю расстановку сил в нашем диалоге, — поэтому ты и новичок, что не знаешь, что здесь у нас помидоры —
