Письма героев (СИ) - Максимушкин Андрей Владимирович
Второй батальон первой бригады коммунистического интернационала. Один батальон. Если сравнить с десятками дивизий по эту и по ту линию фронта, то мало. А если понять, что это целый батальон только создающейся, никогда не существовавшей армии Коминтерна, то уже много.
— Равняйсь! — капитан Бользен чуть не сорвал голос от волнения. Первая команда, на первом построении, его первого батальона.
— Смирна! — шеренги дрогнули и застыли. Как и должно быть. Одним движением. Единая сила.
Стройные ряды. Подтянутые фигуры. Глядящие из-под касок глаза. И лица, лица, лица. Настоящие люди. Смотрят спокойно, уверенно, глаз не отводят. Коминтерновцы. Еще совсем недавно они были немцами, евреями, русскими, англичанами, испанцами. Сегодня это интернациональный батальон. Рихард Бользен настоял и убедил товарищей, в его батальоне нет пошлого буржуазного деления на национальные роты и взводы. Все едины и равны. Все коммунистической национальности.
— Вольно!
Теперь можно позволить себе заложить руки за спину, пройтись вдоль строя, подмигнуть французскому лейтенантику, замершему на краю плаца. Бедняга хорохорится, выпячивает грудь, но явно чувствует себя чужим. Между ним и бойцами батальона пролегает незримая пропасть. Он не коммунист, он не наш, он только соглядай от капиталистов.
— Товарищи! Мы батальон коммунистической интербригады. Мы готовы вступить в бой с фашистской заразой! — капитан Бользен говорил на немецком. Комиссар Розенберг синхронно переводил на русский.
— Мы не одни бросаем вызов реакции. Мы только авангард многомиллионной армии мирового пролетариата. Мы первые! За нами встанут другие. Тысячи и миллионы рабочих, самый передовой, прогрессивный класс, готовы взять в руки оружие и обрушиться со всей классовой ненавистью на черную плесень, захлестнувшую Россию, Германию, Италию. Мы знаем, с фашистами нельзя договариваться. Миролюбие они воспринимают как слабость.
— Фашизм тянет свои кровавые руки к свободному миру. Они хотят поработить трудовые народы Европы! Сейчас. Здесь. У них ничего не получится! Мы встали каменной стеной на пути черных. Они не пройдут! — Рихард выбросил кулак в ротфронтовском приветствии.
— Они не пройдут! — прогремело, проревело над плацом.
— Батальон! На пра-во! Шагом марш!
До полигона Бользен шел пешком во главе колонны. Сегодня первое построение, первые стрельбы, первые учения. За городом на раскисшей грунтовке люди сбились с шага, но все равно старались держать строй. Сегодня особый день. Комбат должен быть со своими людьми и чуть впереди, пешком, разделяя все тягости службы. Потом уже можно будет пересесть на машину. Но не сегодня и не сейчас.
Яков Розенберг держался рядом с командиром. Человек он неплохой. Старый коммунист, отметившийся еще в киевских событиях двадцать пятого года, когда коммунисты поддержали самооборону Бунда. Розенберг один из немногих знал настоящее первое имя Рихарда Бользена. Настоящее ли? — Рихард уже был в этом не уверен. Имя только условность, метка, суть человека оно не меняет. Однако, с Яшей он пересекался в прошлой жизни, в те самые полные наивных надежд «ревущие двадцатые» в России.
На полигоне батальон отстрелялся неплохо. Люди все серьезные, у многих за плечами срочная служба, а у кого и революционные дружины, отряды красных штурмовиков. Винтовку в руках держать приходилось. С тактической подготовкой хуже. Цепи в атаке рвались, растягивались. Люди отставали и сбивались в кучи. Некоторые явно при команде «ложись» медлили, выбирали местечко почище. Половина сержантов сами не знали, что делать и бестолково орали на людей.
С занятиями Рихард не усердствовал. На ошибки людей взирал спокойно. Побегали, грязь помесили? — Уже хорошо. Здесь все добровольцы. Быстро втянутся.
На полигон въехал автомобиль и остановился рядом с комбатом и комиссаром.
— Геноссе Рихард, — гражданский водитель даже не соизволил выйти из машины. — Срочно на Лотарингскую. Геноссе Вильгельм собирает всех командиров.
— Вильгельм Оранский?
— Нет, Берлинский, — шофер без запинки ответил на пароль.
— Строй людей и веди в казарму. Если вовремя не вернусь, дай им час отдыха и заставь ротных отработать построения на плацу. — Бросил капитан Розенбергу, садясь в машину.
У интербригады своя специфика. Заместителем командира любого уровня всегда комиссар. На нем же контрразведка и ответственность за моральный облик и боевой дух людей. У него же право отстранить командира, если тот не справится с командованием, или даст повод заподозрить себя в измене.
Ротные и взводные признали старшинство комиссара, все люди опытные, многое пережившие. Только Мигель Перейра иногда пытался оспорить авторитет Розенберга. Ветеран Испанской революции, в свое время целый месяц продержался со своим отрядом против правительственных войск, на все имел свое мнение. Рихарду даже пришлось вызвать испанца на мужской разговор и настойчиво посоветовать: «не пытаться быть святее папы Римского». Помогло.
Уже из машины Рихард долго смотрел в спину Розенберга. Интербригада. Первая военная часть лучшего и справедливого мира, а без соглядаев и шпиков не обходится. Французы приставили своего офицера, это понятно. Но Рихард Бользен знал, что за ним следит не только лейтенант Бийот. Скорее всего, комиссар самостоятельно докладывает товарищам об обстановке в батальоне. В свое время один хороший человек настойчиво советовал Рихарду быть осторожнее с Розенбергом.
Что ж, лишнего Бользен не болтал. А вот к комиссару приглядывался, равно как и к ротным. Хоть и старый знакомый, да все может быть. Никто не знает, как Розенберг сумел вырваться из обложенного войсками и народными дружинами гетто Киева, добраться до Одессы, спокойно пройти таможенный контроль и сесть на пароход.
Глава 6
Санкт-Петербург
17 ноября 1939. Иван Дмитриевич.
Утром, когда семья Никифоровых завтракала, в кабинете зазвонил телефон. Ивана Дмитриевича как холодом облило, вчера весь день мучало нехорошее предчувствие. Трубку брать категорически не хотелось. Но телефон не унимался.
— Инженер Никифоров на проводе.
— Иван Дмитриевич, у нас стена обвалилась. — Обрадовал Петя Загребин.
— Кого-нибудь зашибло?
— Пронесло. Сторожа видели, под утро стена в котлован сползла.
— Хорошо. Еду.
Прямо из кабинета инженер метнулся в гараж заводить машину. Только затем вернулся в дом за шинелью и осенними ботинками.
— Ваня, что-то случилось? На тебе лица нет.
— Все хорошо. На работу вызывают, — Иван натужено подмигнул жене и коснулся ее щеки губами.
— Береги себя. Я же вижу.
— Сам не знаю, что случилось. Приеду, позвоню из конторы.
— Я в дороге буду. Вечером расскажешь, или заедешь, если быстро освободишься.
— Постараюсь.
Утро. Половина восьмого. На улицах уже сплошной поток машин. Люди спешат к трамвайным и автобусным остановкам. Никифорову пришлось останавливаться на перекрестках пропуская пешеходов. Лесной участок проснулся, будний день. Последний рабочий день недели. Несмотря на хмарь на небе, противный пронизывающий ветер, мелкая морось, люди спешили на работу. Многие в город.
На пересечении с Гражданским шоссе «Лебедь» Никифорова чуть было не зацепил крылом шальной «Рено», на повороте пришлось резко тормозить чтоб не вписаться в невесть откуда взявшуюся телегу. Повезло, вовремя вывернул руль. Утро. Всем надо на работу. Но не все успели проснуться. Бывает.
Дорожные происшествия не способствовали хорошему настроению. Погода давит. Та самая серая слякотная петербургская осень, которую Александр Сергеевич Пушкин предпочитал пережидать в Болдино. Увы, не все могут себе такое позволить.
Заезжать на стройку Никифоров не стал. Остановился на обочине недалеко от ворот. Прямо в машине надел кирзовые сапоги, набросил поверх шинели прорезиненный плащ. Встретили инженера в воротах. Оба мастера и десятник землекопов прибежали как заметили знакомый «Лебедь-32».
