Иркутск – Москва - Александр Борисович Чернов
— Заходи… — Петрович рассмеялся, вдруг осознав, как по Луспекаевски у него это вырвалось. «Что? Утро ностальгических воспоминаний о будущем начинается? Только смотри у меня, дружище Альфред, систему гранат опять не попутай…»
После того, как они остались вдвоем, а первые чашечки ароматного напитка наполовину опустели, Тирпиц решительно дал понять Петровичу, что ходить вокруг да около не в его стиле:
— Я так понимаю, что ты надулся вчера из-за того, что я не стал возражать на столь образное изложение умницами Трота, Эгиди и Шеером основ германской морской доктрины? Или из-за нашего концептуального подхода к тактической роли и конструктивным особенностям будущего линкора?
— Витиевато стелешь, дорогой Альфред, а спать все равно было жестко. Но, в общем, ты прав. Мне показалось, искренне надеюсь — только показалось, что вся моя аргументация для тебя и твоей банды, что об стенку горох.
— На мой счет — не волнуйся. Тебе лишь показалось. И можешь перекреститься, — Тирпиц улыбнулся одними уголками губ, но глаза его оставались спокойными и внимательными, — Хотя должен сказать, я поступил так вполне осознанно. Дабы ты, Всеволод, из-за излишней пылкости, не скатился под откос на крутом повороте.
— Но…
— Пожалуйста, позволь мне договорить… Вчера, друг мой, ты вполне мог убедился, как адски трудно будет мне, морскому министру, переубеждать немецких офицеров, инженеров, кораблестроителей и чиновников в ошибочности многого из того, к чему я сам же их годами призывал и готовил. Даже наиболее разумных и перспективных, многое схватывающих на лету. И я не думаю, что тебе будет легче в Санкт-Петербурге. Скорее, тебе будет несравнимо тяжелей. Все там будут против твоих новаций. И дядюшка вашего императора генерал-адмирал, и Адмиралтейство, и деятели из ГМШ. Все они поднимутся против тебя. И не забывай — это Россия. Русские. Неторопливые и нерасторопные до всего нового… Только не обижайся на правду, пожалуйста. Исключения, вроде тебя, мой дорогой, лишь подчеркивают правило.
Царь Николай — не Петр Великий. Мне ли тебе это объяснять? Вздыбить ваш народ у него вряд ли получится. А тем более ваше дворянско-чиновничье болото. Если уж к тридцати годам он характера не показал, надежд не много. А еще — ваша столичная камарилья, для которой все государственные заботы, требующие казенных денег, это наглый грабеж того, на что они положили глаз. Все твои блестящие, революционные идеи в сфере военно-морского строительства для таких вот субъектов — паранойя и вредительство… Хоть понимаешь, милый мой, с чем ты в вашей столице через полторы недели столкнешься?
— Конечно, понимаю.
— Понимает он. Ну-ну…
Всеволод! Если тебя не поддержит царь так же безоговорочно, как Экселенц поддерживает меня… пока поддерживает, — Тирпиц сделал многозначительную паузу, очевидно, намекая на то, что имея дело с августейшими персонами, никогда нельзя быть уверенным в их благосклонности на сто процентов, — И если Макаров не встанет за тебя горой, все твои гениальные прожекты вылетят в печную трубу. А ты сам — в отставку. И, поверь мне, через пару месяцев никто даже не вспомнит, что ты выиграл им войну… Не делай круглые глаза, я понимаю, что говорю.
Короче. На будущее… Конечно, со своей стороны, я через кайзера постараюсь помочь тебе, упрочив твое положение и заинтересовав царя твоими идеями. Влияние моего Императора на вашего самодержца сейчас достаточно велико, и пока оно даже растет, как мне представляется. Но! Если паче чаяния случится, и перед тобой встанет выбор: тянуть лямку не высовываясь или попросить отставки, не мешкай и смело выбирай второй вариант.
— Угу… И что мне прикажешь дальше делать? Писать мемуары лежа на печи со свечным огарком?
— Зачем? Успеешь еще, если дотянешь лет до восьмидесяти… Нет, мой миленький. Никаких мемуаров! Тебе надо будет перебираться в Германию. Ко мне. Право для тебя поступить на германскую службу мы с кайзером из Николая выбьем…
— Альфред. Может, тебе опохмелка требуется? Или ты ЭТО на полном серьезе?
— Более, чем на полном.
— Предлагаешь Родинкой торгануть?.. МНЕ⁇
— Дурачка только из себя не строй. Если мы и наши властители решили выстраивать союз России и Германии, прочный, на десятилетия или больше, о каком тут предательстве можно говорить? Просто ты приложишь свои силы и талант там и тем способом, где они смогут поспособствовать взрывному росту нашей совокупной мощи на море. Как германской, так и русской. С целью нашей общей победы над англосаксами и их прихвостнями. И при этом ты будешь понят, обласкан и устроен в жизни так, что все обитатели кресел под вашим замшелым «шпицем» будут тебе завидовать до позеленения.
— Угу… Альфред, а в глаз?.. Повторить?
— Милостивый государь Всеволод Федорович. Не дурачьтесь на трезвую голову. Это серьезное предложение серьезного человека, вполне отвечающего за свои слова. Но если тебе оно в данный момент, — Тирпиц, возвысив голос, подчеркнул последнюю пару слов, — чем-то претит, хорошо: больше к сказанному я возвращаться не буду. На будущее же учти: мое предложение остается в силе до того момента, пока я возглавляю Маринеамт.
— Альфред, ну, перестань… Я прошу тебя. В России не принимают на военную службу иностранных офицеров с 1890-го года. У вас же, в объединенной Германии, подобного не практикуется вовсе. Так что ни о каком «дозволении» Государя и речи быть не может.
— Если бы не такая мелочь, в остальном тема имеет право на существование, не так ли? — с хитро-приторной улыбочкой беса-искусителя поинтересовался Тирпиц.
— Прекрати, пожалуйста. И радуйся, что в грызло сразу не получил. И сейчас — точно было бы за дело.
— Всеволод, друг мой… Все-таки, ты типичный баковый хам и задира. Даже удивительно, что тебя все твои подчиненные характеризуют как лютого моралиста и сердобольного «отца-командира», начисто искоренившего на эскадре зуботычины и прочие «неуставные действия» офицеров по отношению к нижним чинам.
— Ты только, будь добр, не путай кислое с пресным. Там — служба. А здесь — дружба, — плотоядно прищурился Петрович, демонстративно поглаживая костяшки правого кулака, — У нас друзей на
