Иркутск – Москва - Александр Борисович Чернов
— Думаю, из тебя выйдет столь же плодовитый мемуарист, как в свое время из Федора Федоровича Ушакова.
— Хитрый, циничный льстец и пройдоха! Альфред, мне иногда кажется, что коварный Змей-искуситель некогда убеждал Адама в пользе для здоровья свежих яблок именно твоим елейным язычком.
— Не возражаю. Только он искушал Еву. Существо слабое, доверчивое… Но, пусть буду гадом. Готов даже это претерпеть, если ты дозрел до важности для начала хотя-бы теоретически порассуждать о достоинствах сего фрукта. И вариантах его употребления, как в свежем виде, так и в формате неких кулинарных изысков.
— А если я сейчас расколю эту чашку о чью-то лукавую физиономию?
— Всеволод. Уймись уже со своими наигранными, нелепыми обидами! Я лишь гарантирую тебе спасательный круг и место в шлюпке на случай, если макаровский шпирон, хоть бы и в его дурацком канатном «наморднике», прошибет тебе борт до самых топок. Давай-ка мы лучше здесь и сейчас, с холодной головой, обсудим все варианты развития событий, при которых они могут тебе понадобиться. Если уж звезды так встали. Согласен?
— Давай-ка, лучше не будем. Голова уже не холодная. Но если дела мои пойдут настолько паршиво, позволь мне самому определить чем и как закрывать собственную задницу.
— Что-ж. Как скажешь… Вольному воля, спасенному Рай.
— Твою готовность помочь я оценил, не сомневайся. И обещаю, что если совсем припрет, вернусь к твоей идее в трезвом уме и без лишних эмоций. Только сперва скажи, Альфред, когда именно в твою голову пришли подобные, хм… согласись, неординарные мысли на счет моей скромной персоны? После Шантунга? После Токио? Или…
— Через несколько дней после нашей первой встречи. Когда я прочел в «Дэйли Мэйл» отчет о землетрясении в Кангры.
— Так-с… Понятно. Значит, все-таки… — Петрович внезапно ощутил неприятный, липкий холодок между лопаток, — Кто-нибудь из твоих еще знает?
— Какой для меня в этом смысл? И прок? Сам подумай.
— Логично. Язык мой — враг мой… Умно играешь, Альфред.
— Что делать? Слишком высоки ставки. Но ведь и ты, Всеволод, умеешь пить. Не думаю, чтобы ты обмолвился случайно.
— А если я скажу, что там и тогда, где я узнал об этой катастрофе в Индии, ни при каких обстоятельствах я не мог даже и помыслить о возможности нашей с тобой личной встречи?
— Пожалуй, не удивлюсь. Это кое-что объясняет… Но не волнуйся, я не полезу к тебе с лишними расспросами. Мне как-то без разницы, удалось ли кому-то в русской Сеульской миссии вызвать дух кого-либо из ваших знаменитых адмиралов во время ночного спиритического сеанса, или же на твоего однофамильца, корабельного священника, снизошло откровение свыше. Ваше ортодоксальное православие, вообще вещь в себе… И потом, этот его скоропалительный вояж в Петербург и обратно в Порт-Артур с чудотворным Образом, уже в статусе духовника Великого князя Михаила…
Не надо на меня так смотреть, Всеволод. Получать информацию и анализировать ее — моя прямая обязанность. Ты начал творить нечто запредельное с Чемульпо. Значит, корень всего этого где-то рядом. Или Сеул, или твой крейсер. Третьего не дано. Что, по гамбургскому счету, теперь не так уж и важно, на самом деле. Для меня ясно, на чьей ты стороне. Этого более чем достаточно… Хотя до начала войны ты никакой симпатии к нам, германцам, не высказывал. И, кстати, это еще один шар в лузу моих рассуждений.
— Я на стороне России, Альфред. И необходимости нашего с вами союза. Для обеих наших стран и их народов.
— Логично. Мировое господство на паях… Ты ведь именно это имеешь ввиду?
— Почему бы и нет?
— Оригинально, свежо и… думаю, должно сработать. Только если вовремя вынести за скобки наших общих дураков, ваши плохие дороги и наш Большой генеральный штаб.
— Что-ж, давай работать вместе над этими проблемами. Как говорится, если долго мучиться, что-нибудь получится… Но… Но на один твой тактично не заданный вопрос, я все-таки отвечу…
Да, с некоторых пор я стою за союз России и Германии. По одной причине. Я ЗНАЮ, что вооруженное противостояние приведет обе наших державы к чудовищной катастрофе. К десяткам миллионов жертв. Да, я не оговорился, — к десяткам миллионов. И повергнет в руины две трети Европы. От Волги до Рейна. При нынешнем уровне развития промышленности никаких молниеносных войн между нашими державами не будет. Только многолетняя, тотальная мясорубка. И не одних лишь армий и флотов. Народов. В исступлении от рек пролитой ими крови, легко способных скатиться к средневековому варварству, если не хуже.
— О чем-то подобном предупреждал Кант. А потом, практически по полочкам, разложил Энгельс.
— Не они только. Но одно дело — предупреждать и строить прогнозы. Совсем другое — доподлинно ЗНАТЬ. Теперь ты тоже знаешь. И твой выбор…
— Выбор? Он сделан, Всеволод. И, поверь, отнюдь не сегодня. Иначе мы не пили бы этот кофе.
Глава 2
Глава 2. Жаркое лето 1905-го
САСШ. Нью-Йорк, Вашингтон, Аннаполис. Май — июнь 1905-го года
Не успели газетчики посмаковать подробности ареста некогда всесильного Витте и нескольких адмиралтейских «тузов», как громыхнуло во второй раз. И хотя подковерные слухи о готовящемся «послаблении жидам» будоражили российское общество несколько месяцев, текст Указа Императора, декларирующего полную, немедленную и безусловную отмену дискриминации иудеев, включая ликвидацию «черты оседлости», равно как и всех прочих подзаконных актов, вроде циркуляра о «кухаркиных детях», всколыхнул страну снизу доверху.
Да, что там Россию! Берите шире: весь Мир! Ведь сняты были также ограничения на ведение дел в Империи для иудеев-нерезидентов. Потрясенным «акулам пера», только что деятельно примерявшим на царя мрачные одеяния «кровавого тирана», пришлось, если выражаться современным интернет-слэнгом, срочно «переобуваться в прыжке». Для начала перепечатывая и комментируя поздравительную телеграмму русскому Государю от Президента Соединенных Штатов…
Уместно отметить, что Теодор Рузвельт, будучи личностью сильной и импульсивной, во внешней политике вел себя на удивление аккуратно и выверено. Никаких
