Александр Афанасьев - Наступление ч. 2(СИ)

Первый раз Рамиль, которому тогда не было и тридцати лет оказался в ЦК Партии. Естественно, он здесь никого не знал, их встретили внизу и провели в кабинет в одном из секторов ЦК. Там их встретил среднего роста, полноватый и лысоватый дяденька в очках, довольно приветливый. В его кабинете почему то стояла стандартная для конструкторских бюро большая доска с прицепками сверху для чертежей и большой стол, накрытый клеенкой — для наглядных демонстраций. В кабинете кроме этого дяденьки сидели двое военных, один пожилой в форме с погонами генерала армии, второй поджарый, лет сорока, с аккуратными усиками, ранней проседью в волосах, въевшимся в кожу загаром и глазами, в которых даже здесь, в кабинете заведующего отделом ЦК отражалось пламя наливников, горящих на Каракамарском перевале. Первым был генерал армии Дубынин, новый-старый командующий ОКСВ, вторым — Герой советского союза, полковник ВДВ Валерий Востротин, будущий командующий войсками специального назначения (спецназ) всей Советской армии. Еще там сидели несколько человек, которых Рамиль не знал — люди из КБ Ильюшина.

"Тему" из небытия поднял сам Аркадий Иванович Шипунов, находящийся в хороших отношениях с Юрием Дмитриевичем Маслюковым. После того, как из ЦК поступило распоряжение максимально усилить армию за короткий срок и дать предложения, что можно сделать в Афганистане — Маслюков решил встретиться не с директорами заводов — а с генеральными конструкторами КБ, чтобы выяснить, что они могут предложить. Опытный Маслюков не первый день жил, и не первый день работал в промышленности, и знал, что обычного директора оборонного завода, настроенного "давать план" предложение от отдела генерального конструктора внедрить что либо новое вызывает глубокое уныние от предстоящей переналадки производства, переобучения персонала, внедрения новых технологий. Да и министерство оборонной промышленности не в восторге от всяческих нововведений, ведь опять таки новые курсы в военных ВУЗах, куча новых документов по эксплуатации… в общем, чтобы быстро сделать что-то новое требовался пинок с самого верха.

Рамиль развесил чертежи, коротко рассказал о проделанной работе. Его выслушали, потом хозяин кабинета — он не знал что это Юрий Дмитриевич Маслюков — спросил, есть ли готовые образцы для испытаний. Рамиль ответил, что есть фюзеляж без моторов с полностью установленными системами разведки, вооружения и защиты, в воздух его не поднимали, и разрезать на металлолом не успели. Маслюков кивнул, поднимая трубку, Рамиля попросили подождать в приемной. Потом в кабинет зашел еще один человек, сильно запыхавшийся, а потом все вышли, белые как мел, особенно ильюшинцы. Они, оказывается, работали над этой темой уже три года, и все что они смогли наработать — это конвейер для сброса бомб в десантном отсеке и два боковых контейнера с двадцатитрехмиллиметровыми пушками, стреляющими почему то вперед — видимо, самолет должен был их применять с полого пикирования. Как потом стало известно, Маслюков сказал: поувольнять бы вас всех, паразитов, да если есть образец — работайте дальше. Если бы порезали на металлолом — отдал бы на…, под суд за то, что сначала деньги потратили, а потом в сортир все спустили. Что он сказал ильюшинцам — история умалчивает, им он устроил разнос приватно.

На следующий день закрытым постановлением ЦК был определен срок для финальной отработки машины — месяц. Как во времена войны — впрочем, война шла уже полным ходом[11], хотя были дураки, которые этого не понимали.

Макет был полностью рабочий, устанавливали только двигатели, общесамолетные системы и дополнительное бронирование. Тульское КБП уже установило все системы вооружения, включая новейшую бункерную систему питания. Самолет был готов за десять суток, еще примерно полтора месяца шли ускоренные испытания на полигонах Туркестанского военного округа. Пользуясь поддержкой ЦК и выделенными ресурсами, на самолет установили сразу две системы, на базе переделанного комплекса Шквал — одна отвечала за разведку целей, вторая — принимала разведанные цели на сопровождение, получалось, что одна система вела разведку по курсу самолета, смотрела как-бы вперед, вторая — влево, сопровождала цель при ведении по ней огня. Новосибирск и Екатеринбург к девяностому году обещали еще более совершенные системы, но это было лишь к девяностому году.

А ждать было некогда.

К девятому году жестокой, становящейся с каждым годом все изощреннее и изощреннее войны обе стороны начали понимать, что попадают в стратегический тупик.

Советский союз не мог сделать двух вещей: прекратить поток оружия, боеприпасов и моджахедов через границу и уничтожить раз и навсегда укрепленные базы боевиков в самом Афганистане. Только эти две задачи! Вся чушь по "завоеванию сердец", по "политике национального примирения" — все это не более чем от безысходности. Любому, кто ведет боевые действия на Востоке нужно понимать, что на Востоке признают силу, силу и еще раз силу. Афганистан брали дважды, один раз монголы, второй раз — Александр Македонский. И в том и в другом случае страна почти обезлюдела.

Политика же национального примирения, объявленная тогда, когда меры принятые командующим ОКСВ Дубыниным начали давать результат, и кривая наших потерь резко пошла вниз, а кривая потерь духов — вверх, имела просто чудовищные последствия. Лидеры боевиков восприняли попытку примириться как слабость, афганские коммунисты, а такие были, и таких было немало — как предательство. Начавшее затухать сопротивление активизировалось, вожди племен, уже перешедшие на сторону новой власти начали играть в свою игру. В восемьдесят седьмом году в Кабуле произошел первый за всю историю войны полноценный террористический акт — взрыв бомбы, подложенной в кинотеатр. Советская армия готовилась уходить, а афганцы не был готовы принять страну, хотя бы и потому что мы вместо того, чтобы учить и заставлять делали все сами, воевали за афганцев. Теперь армия, пусть и в сокращенном варианте оставалась, лидеры моджахедов почувствовали запах крови, а руководство НДПА вело непонятные интриги, в том числе и против Советского союза. Провал попытки захвата Хоста не остановил, а только разозлил боевиков, а в Пакистане их оставалось немало и, что самое странное — начали подрастать дети беженцев, те которые никогда не знали мира и не жили на родной земле в мире. Эти — взращенные на "стихах меча", на проповедях саудовских проповедников — ваххабитов, вооруженные современным оружием были наиболее опасными.

Но и в движении моджахедов зрел кризис и раскол.

Пешаварская семерка — те, кто выехал из Афганистана беженцами — за долгие годы войны стали богатыми людьми и отдалились от рядовых моджахедов. Каждый из них успел скопить небольшое состояние, вложенное в заграничные банки, каждый из них имел собственный налаженный бизнес, в последнее время начали осваивать дававшую сказочные барыши торговлю наркотиками. Им не нужна была война, верней нужна, но только для того, чтобы по-прежнему получать помощь, большую часть толкать на базаре и класть деньги в свой карман. Пешаварские раисы[12] становились все более богатыми и жадными, все сильнее обострялись противоречия между ними, теперь вызванные не разной трактовкой норм ислама и обвинениями друг друга в предательстве — а контролем за поступающей в страну помощью и сферами бизнеса.

В то же время, война, девятилетняя жестокая война выдвинула новый тип руководителей. Они не были ни пирами суфийских орденов, ни профессорами богословия, ни богатыми людьми — просто они были опытными полевыми командирами, научившимися войне на собственной крови и крови своих людей. Был, например такой человек, который стрелял в шурави, и осколком от гранаты ему вырвало глаз, он повис на нерве. Тогда он оторвал глаз, пожевал глину, взятую со стены мечети, залепил рану и продолжил стрелять в шурави.[13] Все эти люди были гораздо ближе и к беженцам и к моджахедам, они с возмущение воспринимали все новые и новые факты разворовывания помощи, но в душе просто хотели отобрать у пешаварских раисов их доходы и получать их сами. Эти люди были намного опаснее прежних руководителей сопротивления, потому что они призывали воевать не за Афганистан, а за ислам, и отчетливо провозглашали, что даже с выводом советских войск из Афганистана война не кончится, они войдут в Афганистан, сделают его исламским государством, а потом пойдут на север. Ваххабитская пропаганда, щедро разбрасываемая в Пакистане годами, давала свои ядовитые всходы, причем такие, которые пугали и сами пакистанские власти.

В свою очередь ни моджахеды, ни их лидеры не могли сделать ничего, чтобы сократить потери. По-прежнему, в лучшем случае до цели доходил один караван из двух, по-прежнему самолеты сеяли ужас и смерть. Русские применяли новое, еще более страшное оружие — огнемет Шмель. Это оружие было впервые применено в начале восемьдесят восьмого в провинции Нангархар, и моджахеды смертельно боялись его. Это был не привычный гранатомет: один выстрел — и все кто в помещении и в соседних — шахиды. Выживших не бывало вообще, а те кто был в помещении, куда попал снаряд Шмеля сгорали дотла, и похоронить их по обряду не было никакой возможности.