Александр Афанасьев - Наступление ч. 3 (СИ)

Афанасьев Александр

Наступление

Часть 3

Аллах Акбар! — раздался крикИ взрыв тротила в тот же миг…Восемь лет войны…

Эта война не принесла ровным счетом ничего ни афганцам, ни русским, ни пакистанцам, она была исключительно войной на уничтожение. Восемь лет назад группы спецназа КГБ взяли дворец Тадж-Бек и убили, возможно, единственного человека, который мог бы править Афганистаном пусть кроваво и жестоко — но мог править. Два года назад, окончательно убедившись в двурушничестве своего ставленника Кармаля, Советский союз добился назначения на пост генерального секретаря НДПА нового человека — более молодого, более энергичного Мухаммеда Наджибуллы. Это не решило ни одной из проблем, более того — создало новые. Война продолжалась…

Со своим приходом, шурави принесли на афганскую землю новые порядки, один из них — праздновать новый год не по мусульманскому, а по европейскому календарю. Сначала его праздновали только шурави — потом подключились и все афганцы, потому что знали — в этот день у шурави можно выпить спиртного, вдоволь поесть и пострелять из автоматов в воздух. Дукандоры тоже с нетерпением ожидали конца года, потирая ладони — шурави в эти дни покупают много продуктов, подарки, им выплачивают деньги в качестве премий и тринадцатой зарплаты. Ждали этого дня и моджахеды — но только по другой причине — для того, чтобы пролить кровь.

Утром этого дня в одной из небольших вилл в районе Кот-Санги все проснулись очень рано, когда на улице еще не рассвело. Эти люди прибыли в афганскую столицу только вчера, а те, кто снял им эту виллу на месяц, внеся задаток афганями, и сами не знали, для чего они это делают. По их представлению, вилла нужна была для хранения товара, вот почему она была маленькой, но рядом с нею был большой и достаточно хорошо по афганским меркам оснащенный гараж. В гараже стояло три автомобиля — Тойота — пикап и две престижные русские белые Волги, которые вчера прибывшие люди перекрасили в бело-желтый цвет, под цвет такси.

Первым проснулся Патман. Он был главным здесь, потому что его отец был баем в провинции Нангархар до тех пор, пока не пришла революция, а как только она пришла — семья Патмана была вынуждена бросить все и бежать в Пакистан. Благосостояние семьи Патмана зависело не столько от земли, которой они владели, земли нищей и не слишком то урожайной — а от вкладов, которые отец предусмотрительно делал в пакистанские банки, поэтому они не слишком то много и потеряли. Этих вкладов хватило не только на то, чтобы купить небольшую виллу в Равалпинди — но и войти в долю с известным командиром моджахедов Гульбеддином Хекматьяром. Сейчас отец держал фабрику по переработке опиума в героин, товар закупал на собственные деньги, героин продавал людям Хекматьяра, потому что если бы он попытался продать кому-то другому — ему бы отрезали голову. Но все равно — отец зарабатывал деньги, был доволен и уже забыл про Афганистан. А вот Патман… Патман ничего не забыл.

Смертельной ошибкой отца Патмана было то, что он отдал его учиться в медресе, да не в обычное — а в медресе Хаккания в Пешаваре. Там ему быстро объяснили, кто виноват и что делать, из медресе он не только выше законченным фанатиком, но и публично отрекся от отца и от всего рода, что было самым страшным для любого афганца.

Сейчас Патман, молодой командир террористической ячейки, знавший пушту, фарси, русский и немецкий языки (немецкий учил еще в юности, русский знала мать — этническая узбечка), проснувшись, посмотрел на часы, вспомнил, какой сегодня день и понял — пора. Сегодня — все свершится.

Но прежде — нужно было кое-что сделать.

Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Ашхаду ан ля иллаха илля-Ллах"!. Ашхаду ан ля иллаха илля-Ллах"!. Ашхаду анна Мухаммадан расулю-Ллах!

Крутились приводы японского кассетника, который Патману дали в Пешаваре, переливался в колонках азан — призыв правоверных к молитве, к намазу аль-Фаджр, первому, утреннему намазу. Патман закрыл глаза, как его учили, вслушался в неторопливый мелодичный напев — и его душа наполнилась неведомым спокойствием и благостью, которая посещала его всегда, как только он включал магнитофон и слушал записи лучших чтецов Корана и слова азана и намазов.

Магнитофонные кассеты эти, в числе прочих были записаны в лабораториях ЦРУ и переданы в Афганистан в рамках секретного проекта. Помимо слышимого — в них было и неслышимое, неслышимый приказ, призыв к повиновению и Джихаду.

Первым в комнату вошел Зигар, он дежурил во дворе с автоматом в самый последнюю, предутреннюю вахту, с двух до пяти часов утра — и услышал негромкий переливистый голос азанчи, поспешил на молитву. Все они спали в одном помещении, прямо на полу, потому что вилла сдавалась без мебели, а муджахеддину, идущему по пути святого джихада не пристало заботиться о личном удобстве. На стене комнаты вчера нарисовали киблу, метку, указывающую направление на Мекку. Подождав, пока остальные проснутся, Патман, Зигар, и все остальные расстелили на полу саджады, молитвенные коврики, потом Патман снова пустил магнитофон — и комнату заполнили переливы дуау-ль-истифтах, начальной, приветственной мольбы, за которой полагается читать сами ракаты.

Бисми Лляхи Ррахмани Ррахим Аль хамду ли-Лляхи раббиль `алямин Ар рахмани ррахим Малики явмиддин…

Льется из колонок магнитофона неземная, величественная музыка, совершают саджда[1] муджахеддины, и, кажется, что во всем мире нет ничего, кроме этого, ничего кроме совершенства таухида[2], когда каждый встречный твой брат и все вместе вы — рабы Аллаха. Как же просто будет жить в эти времена.

И как же тяжело жить сейчас…

Совершив намаз, муджахеддины начали заниматься делом — каждый своим. Они прибыли только вчера в город, и у каждого из них было очень много дел.

Патман отвел в сторону Усергана, маленького, крепкого как камень, узкоглазого, одного из немногих хазарейцев, принявших ислам и присоединившихся к движению. Его никто не хотел брать к себе в отряд, потому что он не пуштун, не таджик, не узбек — а всего лишь хазареец, и только в отрядах Осамы Бен Ладена ему нашлось место, потому что еще Пророк (с.а.с.) сказал — не наш человек тот, кто воюет, ради асабийи и для асабийи. Перед Аллахом все равны, и суд для тебя — только по свершенному тобой.

— Аллах Акбар, брат!

— Аллах Акбар, амер!

— Сегодня твоей рукой свершится кара неверным, безбожникам, да покарает их Аллах!

— Да покарает их Аллах, брат!

— Я завидую тебе, амер, ибо ты сегодня сделаешь больше, чем сделали мы все. Аллах с тобой.

— Аллах с нами, со всеми моими братьями, амер. Я ничто без вас. О, брат, пусть Аллах пошлет мне сегодня шахаду, я так хочу увидеть его…

Патман нахмурился

— Не говори так. Разве свободна земля Афганистана, разве мир познал совершенство таухида? Мы муджахеддины и не должны бояться шахадата, но и не должны приближать его. Наша жизнь — это смерть врагам, безбожникам и многобожникам, попирающим и уничтожающим ислам во всем мире. Поистине, Аллах одарит тебя шахадой, когда пожелает, и ты предстанешь перед ним, и тебе будет чего сказать ему.

Усерган шмыгнул носом

— Ты прав, брат.

— Ты помнишь, что ты должен делать?

— Да, брат. Я все помню.

— Давай, я помогу тебе. И да поможет нам всем Аллах.

Примерно через полчаса из высоких ворот виллы вышел Усерган, маленький, крепкий, одетый, пожалуй, слишком легко для такого холода, а за ним катилась огромная хазарейская телега, набитая товаром. Товара было на удивление немного… обычно хазарейцы везут на своих телегах, поставленных на большие, узкие колеса столько, что товар едва не сваливается с боков. Но кто знает, что везет этот хазареец, и кто будет его проверять, и кому интересно, что он везет. Ведь хазареец с телегой — нет привычнее для Кабула картины.

Когда за Усерганом закрылась дверь, Патман снова посмотрел на часы — в старые времена часы были только у богатых людей, и часто смотря на часы, афганцы как бы говорили всем окружающим, что они принадлежат к высшему слою общества.

— Зарак! — не оглядываясь, позвал он

К нему подбежал один из муджахеддинов, он был родом из того же уезда, что и сам Патман — понимающий человек сказу скажет, что это значит для Афганистана, Зарак и Патман относились друг к другу почти как братья.

— Возьми машину. Проследи!

— Слушаюсь, амер…

Через несколько минут из тех же ворот выехала бело-желтая Волга — такси.

Усерган, хоть и не возил никогда в жизни товары в Кабуле — к телеге и к грузу приноровился быстро, благо телега эта, ее конструкция, отработана не годами — десятилетиями, и она так проста, что справиться с ней может даже бача. Да и груз на ней был не слишком то тяжелым.