Механизм времени - Андрей Валентинов
— Я исповедалась тебе, мой мальчик, — Бриджит улыбнулась, выскользнула из объятий. — Как и ты — мне. Женщина, рассуждающая о своем муже с посторонним мужчиной, отдается более или менее его власти…
— Это не твои слова! — понял Огюст.
— Не мои. Так сказал Эминент. Верней, написал в «Ueber den Umgang mit Menschen» — «Правилах обхождения с людьми». Там же он сказал и другое: «Любовь не есть добродетель. Любовь есть слабость, которой в случае нужды можно и должно противостоять». Qui pro quo! А теперь я укажу тебе верное средство. Ведь мы оба решили не умирать, правда?
Взяв зеркальце в позолоченной оправе, она взвесила его на ладони.
— Моим другом в Париже стал Казимир Перье. Уверена, ты это уже знаешь. Я не хотела терять такого высокопоставленного покровителя. Счастливый билет выпадает редко. Я рассказала ему то, что сейчас узнаешь ты. Но господин премьер-министр решил, что это — розыгрыш. Не поверил, и зря. У него оказалось слабое сердце. Слишком слабое для долгих разговоров со мной…
Зеркальце поймало оконный свет, моргнуло невпопад.
Погасло.
— Рецепт прост, мой Огюст. Когда тебе становится плохо, ты смотришь в зеркало — и представляешь меня. Это нетрудно, ты быстро привыкнешь. Вообрази, что я — рядом, и говори, говори… Что угодно, любую ерунду. И не вздумай спорить, если тебе дорога жизнь! Этот совет тоже дал мне Эминент. После смерти мужа я очень страдала, мы с Эминентом случайно встретились в Страсбурге…
Шевалье сразу разочаровался в Эминенте. Зеркальце — и все? Недорого стоишь ты, совет алюмбрада фон Книгге. «Свет мой, зеркальце, внимай, но ответа не давай. Стань железом, не стеклом, гранью меж добром и злом…»
Как в сказке Шарля Перро.
— Благодаря этому я живу спокойно уже шесть лет, — Бриджит с легкостью читала его мысли, написанные на лице. — Наш с тобой случай — не в счет. Один-единственный, непредвиденный срыв. Сама виновата — решила покрасоваться в браслете из алюминиума.
«Браслет из алюминиума? О-о-о-о!»
— Я видел его на тебе. Во время приема.
— Польстилась на… трофей. Красивый металл, манящий. Опасный. Эминент предупреждал, но женское сердце падко на украшения.
— Эминент? Опять? — вскинулся Шевалье. — Какой же он заботливый, герр Книгге!
Женщина взглянула с недоумением, но Огюст не стал пояснять. Филон-Эминент — палочка-выручалочка, а не брат-алюмбрад! Бедняге Ури помог, баронессе помог, ему самому пособил; наверняка и грубому мистеру Бейтсу пришелся кстати. «Вы быстро забываете все хорошее!» — упрекнул желтозубого человек-гора.
Так почему же не хочется верить благодетелю? Андерс Сандэ Эрстед — и Адольф Франц Фридрих, барон фон Книгге. Кто более опасен?
— Ты тоже ему не веришь? — поняла Бриджит. — Не верь. Эминент не ищет веры. Но, пока мы ему нужны, Эминент — наша стена и защита. Иного союзника у нас нет.
— Союзника? — горько усмехнулся Огюст. — Или соучастника?
3
«— …ни малейших, — согласился я, косясь по сторонам. — На улице я бы еще попытался.
Увы, граждане „синие“ успели кое-чему научиться. Из Консьержери много путей, но в Трибунал ведет лишь один — через лабиринт узких коридоров. Не развернешься, не выхватишь мушкет у раззявы-конвоира. Для того и задумана Прихожая Смерти.
— Не болтать, аристо! — рявкнул идущий слева санкюлот, по виду из бывших лакеев. — Ишь, выучились!
Мы с Филоном говорили по‑немецки.
— Высеку, человек! — бросил я на родном языке, не обернувшись.
Конвоир вздрогнул, под хохот товарищей тронул рукой поясницу.
— Отменно, — одобрил Филон. — „Человек“… Как звучит, а? Впору распухнуть от гордости. Так вот, маркиз, у меня нет ни малейшей охоты умирать по той причине, что я — якобинец в отставке. Эту смуту мы с друзьями готовили давно. Первая попытка поджечь Францию была предпринята двадцать лет назад, когда умер Людовик XV. Сорвалось из-за случайности. Решили обождать, провести эксперимент за морем, в Америке. Начать, так сказать, с чистого листа… Скажете, мне нет прощения?
Я пожал плечами. Какая теперь разница?
— Из меня плохой исповедник, Филон. Но, если я вырвусь отсюда, вам и вашим друзьям лучше не попадать ко мне в плен. Живыми…
Костистое лицо дрогнуло. Кажется, я его все-таки задел.
— Понимаю, маркиз. Я и сам себя не прощу. Но кое-что можно исправить — и очень многое предотвратить. Если хотя бы часть того, что я видел в Грядущем, исполнится… Вы не слыхали об Иоганне Иерусалимском? Жаль, я прочел его слишком поздно. Нет, умирать нельзя!
Над головой нависал низкий потолок — крышка гроба.
— Валяйте, Филон. Живите. Авось наверху зачтется!..»
Шевалье отложил листок в сторону, на крашеные доски скамейки, вдохнул глоток июньского, напоенного липой и жасмином воздуха. Хорошо! Ровная гладь кормилицы-Сены, гранит набережной, островерхие башенки; квадрат огромного древнего здания.
Дворец Правосудия — Консьержери.
Он решил дочитать рукопись на лавочке, у реки. Гей, гей, у самой реки! Славное место. И Часовую башню видать — высокая, выше прочих. Там, ближе к облакам — Механизм Времени. Тикает, значит. Делит его на равные и справедливые части.
Читалось легко. Красивый почерк Александра Дюма звал за собой, вел, словно под конвоем, темными коридорами, заставляя обдумывать каждую фразу и даже сопереживать. Людей гонят на смерть, под лезвие наигуманнейшей в мире «национальной бритвы». Так же, как обоих дедов Огюста, как тысячи виновных и безвинных.
Людей тоже делят на части — неравные и несправедливые.
Тело — здесь, голова — в корзине.
«…он ответил не сразу.
Я не торопил. Коридор вел дальше, в сердцевину логова Смерти. В воздухе плавала старая пыль. Свет, льющийся из редких окошек, был тускл и сер. Санкюлоты — и те приуныли, бросили шутить и отпускать ядовитые реплики. В Аду плохо с весельем. Сегодня на казнь ведут меня, завтра — твоя очередь.
— Держите!
Рука Филона на миг коснулась моей, передав что‑то маленькое и круглое. Монета? Амулет? Не возражая, я спрятал подарок в карман.
— Зажмите в кулаке. Не выпускайте, что бы ни случилось. Ничему не удивляйтесь. И — не говорите со мной, пока я сам к вам не обращусь.
Я с трудом понял, чего он от меня хочет. Словно разучился понимать немецкий. Ладно, хуже не будет — в любом случае. Улучив момент, я взглянул на загадочную безделушку. Пуговица, обычная пуговица с сюртука. Нитки свежие — видать, только что оторвана.
— Пришли! — с удовлетворением выдохнул конвоир-лакей. — Пожалте бриться, господинчики!
Высокая дверь, караул по бокам. Революционный Трибунал. Епархия граждан инквизиторов Рене Д. и Антуана Фукье-Тенвиля…»
Шевалье недоуменно перечитал последнюю фразу. «Рене Д. и Антуана Фукье-Тенвиля…» Что
