Эльфийский бык 2 - Карина Демина
А ещё юных и отчаянных.
Тех, о ком стыдливо умалчивают семейные легенды. И разве что в сухих строках списков, посвященных судебным тяжбам, эти имена и сохранились.
— Тогда мой прадед, оскорбленный неуважением, которое, как ему казалось, проявили люди, не откликнулся на зов.
И двенадцать родов осиротели.
Впрочем…
…Неонис Светлоликая была изгнана из рода за деяния…
…Танлил Папоротник был изгнан…
…Мальбрик…
Был изгнан.
Один год.
И не дюжина их вовсе. Тринадцать. Но дюжина звучит интересней. Всё ж и Первородные порой склонны к упрощению.
А свитки сохранились. Надо же, когда-то его удивило, что их так много за один-то период. Но удивления оказалось недостаточно, чтобы Калегорм начал поиски. Или хотя бы обратился с вопросами.
Город суетился, там, внизу.
Огни витрин.
И фонари.
Дороги, словно нити, на которые кто-то нанизал бусины машин. Привычная картина. И всё же что-то изменилось…
— Они остались там, верно? — Калегорм положил руки на стекло, а затем, повинуясь престранному порыву, прижался к нему и лицом, дохнул, глядя, как по прозрачной стене расползается пятно его дыхания. Свидетельство того, что он ещё жив.
Почему-то.
— Остались. Все, кто ушёл. Они отдали свою силу, жизнь и кровь, чтобы не просто закрыть врата… Балеагр был известен, как величайший Создатель…
Артефактор.
Люди называют таких артефакторами.
— Он как-то сумел связать тьму и свет воедино, ибо и то, и другое — часть мира… знаю, что он обратился к Подгорным духам, и к иным… и многие откликнулись.
— Не Предвечный лес?
— Нет… мой прапрадед счёл, что Предвечный лес заплатил высокую цену. И напомнил слова отречения. Тогда и сын его сказал, что отныне в тех землях детям Предвечного леса не рады. И что раз уж они полагают себя выше земных дел, то и не стоит в эти дела вмешиваться. Пока их не позовут.
Владычица замолчала.
Ненадолго.
— И его слово было услышано. Миром ли. Теми, кто стоит над миром. Главное, что мой дед, и мой отец пытались попасть к… тому месту, но не смогли. Не знаю, как вышло, что мой внук сумел пересечь границу.
Вдох.
И выдох.
Между ними — удар сердца. Медленный и тягучий, будто кровь становится тяжёлой. И это тоже признак… верный признак.
Впрочем, завещание давно написано.
А родные…
С семьёй не сложилось. Возможно, правы те, кто говорит, что Калегорм уродился с искривлённой душой. Возможно, просто не судьба.
Или характер виноват.
Характер у него тоже своеобразный.
Главное, что дела его давно приведены в порядок. Да и так… он мог бы уйти и год тому, и пять, и десять. А он всё медлит. Почему?
Калегорм и сам не знал.
— Теперь он выразил намерение связать жизнь с девушкой из рода, что поставлен был хранить творение Изгнанника. И ему нужна помощь.
— Это шанс?
Не для Калегорма. Он давно свои потратил.
— Да. Для Предвечного леса. То, что случилось, случилось давно и по нашим меркам, но… иные раны долго не зарастают. Мой прадед ушёл к предкам вскоре после известия о смерти Балеагра… и его сын, младший брат, чьё сердце разрывалось от боли, приказал забыть… вычеркнуть имена и саму память о тех, кто был виновен в расколе. Как ему казалось…
И воля была исполнена.
Ни песен.
Ни саг.
Пара строк в замшелых списках, интересных лишь весьма узким специалистам. Кажется, до Калегорма те списки судебных постановлений никто и не брал в руки.
— Он был молод. Ему казалось, что воли высочайшей достаточно. Но память не подчиняется воле, даже если это воля правителя. И каждая семья оплакивала потерю… и оплакивает по сей день. Ты сам знаешь, что любое древо время от времени теряет ветви.
И раны зарастают.
Но не все.
— Я должен помочь?
— Не должен. Это… не о долгах и взысканиях, друг мой, — не удержалась Владычица. — Это скорее о том, что…
Она замялась, не зная, как выразить.
— Эти имена справедливо будет вернуть, — произнёс Калегорм, потерев грудь. — И воздать должное тем, кто заслуживает.
— И потому прошу…
— Я отправлюсь, — он принял решение и стало как-то легче… и даже отпечаток ладоней на стекле показался… смешным?
На двух распластавшихся пауков похоже. Хотя у пауков конечностей, несомненно, больше…
— Я отправлюсь и помогу твоему внуку. И этой девочке. А дальше будет видно, — Калегорм принял решение. — Но…
Просьба вполне уместна.
И не нарушает она ни писаных законов, ни обычаев. Наоборот, логично просить награду, только… почему слова даются так тяжело.
— Это платье шила моя прабабушка. Анлиль Свет печали. Для двоих своих сыновей и их избранниц. Она вплела в шёлк свои песни и пожелания счастливой жизни.
На снимке узоры были слегка размыты.
— И тот, кто разделит этот наряд с женщиной, всенепременно будет счастлив с нею… две души, как два древа, сплетутся кронами и корнями так, что ни одна буря в мире не повергнет их.
— Наряд достался твоему брату?
— Он старше. И он нашёл ту, которая пришлась по сердцу.
Не только ему. Но… надо ли произносить слова, которые ничего не изменят в настоящем, а лишь изрядно осложнят будущее.
— Приказать я не смогу, — ответила Владычица. — Но… возможно… у тебя получится договориться. И если понадобится слово моё или содействие, то я окажу его. Любое…
Что ж, этого было достаточно.
И Калегорм кивнул. Потом вспомнил, что Владычица его не видит, и произнёс:
— Я отправлюсь туда.
Утром?
Зачем ждать утра.
— Сейчас, — он принял решение. — Только составлю записку для Канцелярии.
Он мысленно составил текст. Потом поморщился. Всё же помощники, не говоря уже о секретарях, проблем со сном не имели и ныне им и наслаждались. Следовательно, печатать придётся самому. А с техникой Калегорм не слишком-то ладил.
— … полагаю будет уместно сослаться на действующие обычаи и признать сделанное заявление соответствующим намерениям юноши в частности и интересам рода в целом?
— Когда ты так говоришь, я мало что понимаю.
— Это я так, вслух…
— Тогда не буду мешать. Я надеюсь, у тебя получится.
Вернуть платье в семью? И дать надежду, пусть не самому Калегорму, но его племянникам? Что поделаешь, если в роду Ясеня то и дело рождаются
