Алексей Кулаков - Магнатъ
– Когда-нибудь я уйду, да. Но уйду победителем!..
Три дня спустя офицерское собрание лейб-гвардии Преображенского полка.
– Merde![84]
Увидев, что он привлек несколько вопросительных и вполне понимающих взглядов, взбешенный штабс-капитан Навроцкий оставил в покое смятый газетный лист, за малым не выдранный из свежей «Пти Паризьен».
– Вижу, вы тоже приобщились французской прессы, Сергей Сергеевич?
– Приобщился, ваше императорское высочество.
Увидев, как по лицу подчиненного гуляют желваки, командир первого батальона старейшего из гвардейских полков Российской империи сочувственно кивнул – статейка и в самом деле была… не комильфо, да. Ведь если верить ее автору, то служебные будни офицеров-«преображенцев» чуть ли не целиком состояли из веселых кутежей, флирта, разнообразных азартных игр и участия во всевозможных балах и приемах. Более того, этот гнусный писака на полном серьезе осмелился утверждать, что иные офицеры полка весьма своеобразно толкуют понимание суровой мужской дружбы – перечислив затем несколько довольно известных фамилий. Наглец чуть ли не в открытую назвал цвет лейб-гвардии содомитами!!!
– С-союзнички!..
Пригубив из узкогорлого бокала превосходного редерера (а иного в собрании и не водилось), штабс-капитан окончательно успокоился. Впрочем, ради справедливости – он вышел из себя совсем не из-за гнусных пасквилей французского журналиста – просто в последнее время ему было довольно-таки нелегко. Нелепая ссора с известным промышленником и меценатом породила в обществе целый вал совершенно противоречивых слухов – в большинстве своем отнюдь не лестных именно для Навроцкого и Вендриха. «Пир во время голодной чумы» и «отсутствие малейшего сострадания к умирающим сиротам» – самое малое, чего они удостаивались.
Нет, хамское и совершенно непозволительное поведение князя Агренева тоже нашло свое отражение в довольно-таки хлестком прозвище «торговец смертью», вот только прозвище это звучало крайне редко. Особенно после того, как чуть ли не вся империя узнала об этих его палаточных лагерях-приютах для крестьянских детей и участии в их организации и работе сразу дюжины старых и очень уважаемых аристократических фамилий. Голицыны, Оболенские, Юсуповы, Игнатьевы, Нарышкины… Кто бы мог подумать, что у Агренева такие связи?!..
– Пожалуй, тут я с вами соглашусь, Сергей Сергеевич.
Слегка рассеянно выразив подчиненному свою поддержку, цесаревич Российской империи вернулся к своим невеселым размышлениям. Его августейший родитель уже после второй статейки этого низменного писаки Луи Дюпрена… или все же третьей? Впрочем, какая разница – едва ознакомившись с ними, император тут же указал сыну навести порядок в своем батальоне. Мало того, он сделал это в таких выражениях, что переспрашивать и уточнять августейший комбат попросту не рискнул. Честно говоря, свежеиспеченного полковника (и четырех месяцев не прошло, как всем собранием отмечали его новые чин и должность) больше всего тяготили не сами репрессалии – а тот факт, что их пришлось проводить именно ему. Как же он не любил такие вот моменты! Слава богу, матушка и Георгий оказали ему сочувствие и тактичную поддержку…
– Н-да.
В отличие от Мишкина, устроившего нежданный скандал прямо во время воскресного обеда. По завершении которого Николай как раз собирался в очередной раз поговорить с родителями о серьезности своих чувств к обожаемой Аликс – но после того, как младший брат открыто спросил, насколько правдивы слухи и статейки в иностранной прессе касательно Преображенского полка… К счастью, отец вовремя погасил нарождающийся конфликт – но при этом явственно был на стороне Михаила, держащегося на диво серьезно и даже требовательно. Какие уж тут разговоры о делах сердечных, после столь некрасивой сцены? Поэтому вместо того чтобы попытаться как-то переломить нежелание родителей видеть в Аликс будущую невестку, ему пришлось выслушивать наставления батюшки в скучных державных делах. А потом еще и обсудить будущее заседание Государственного совета, на коем он должен был председательствовать как цесаревич. Господи, ну зачем ему все это?!
Батюшка выглядит по-прежнему крепким как скала, и на покой в ближайшие лет двадцать точно не собирается – а значит, у Николая полным-полно времени для того, чтобы подготовиться к самостоятельному правлению. Все эти нудные лекции, вечные наставления, учения-мучения… Черт возьми, ну ведь это все может и подождать! В конце концов, молодость мужчине дается один раз, и прожить ее надо как можно насыщеннее!..
– Николай Александрович.
Вынырнув из размышлений о нелегких тяготах жизни наследника, великий князь поглядел в сторону обратившегося к нему штабс-капитана Татищева.
– Да?
Впрочем, вопрос был излишен – он и сам уже увидел новые лица в офицерском собрании. Более того, ему пришлось вставать и лично их приветствовать, потому что командиров Измайловского и Семеновского лейб-гвардии полков рядовыми гостями ну никак не назовешь.
– Рад вас видеть, Александр Александрович.
Генерал-майор Евреинов звучно щелкнул каблуками сапог, почтительно склоняя голову.
– Владимир Васильевич.
Второе приветствие прозвучало уже не так радушно (но все же вполне вежливо) – сказалось извечное соперничество между двумя старейшими гвардейскими полками. Впрочем, генерал-майор Пенский ничуть тому не обиделся, коротко кивнув и повторив щелчок каблуками.
– Ваше императорское высочество. Позвольте представить вам поручика Шиллинга, Николая Николаевича.
Незамеченный поначалу, из-за Евреинова вышагнул его подчиненный с кожаной папкой в руках, образцово четко отдав честь… и опять-таки почтительно поклонившись.
– Могу я узнать, что именно привело вас в нашу скромную обитель?
Покосившись друг на друга, генералы разом поскучнели, а у цесаревича появилось и окрепло предчувствие близких неприятностей:
– Дело чести, ваше императорское высочество.
Пока член августейшей семьи мучительно подбирал приличествующие случаю слова, к нему пришла нежданная помощь: штабс-капитан граф Татищев вполголоса предложил гостям пройти в отдельный кабинет. Во-первых, чтобы не мешать будущему самодержцу земли Русской вкушать заслуженный отдых после целого дня утомительной службы. А во-вторых, дабы уже там без каких-либо помех и лишних ушей обсудить условия будущего поединка…
– Итак, господа, начнем. Как я понимаю, любое примирение меж сторонами…
Граф Татищев приличия ради поглядел на остальных секундантов-«преображенцев»: командира четвертой роты штабс-капитана Кашерининова, затем и поручика второй роты Ожерова.
– Увы, но нет.
– Тогда наш доверитель определяет средством разрешения разногласий в первом случае офицерскую драгунскую шашку образца одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, а во втором – шестизарядный револьвер Смита и Вессона калибром в четыре и две линии.
– То есть штатное оружие офицера Русской императорской армии?
– Совершенно точно, господа.
– Но…
Молчавший до этого генерал Пенский с едва заметным превосходством улыбнулся, глядя, как поручик Ожеров пытается аккуратно возразить.
– …конечно, мы все помним, что кодекс ОБЫКНОВЕННО предписывает только три вида оружия: пистолеты, сабли и шпаги. Но согласитесь, господа, второй вызов ВЫХОДИТ за рамки обыденного, и наш доверитель имеет все возможности его не принимать. Однако же он пошел навстречу чаяниям ваших доверителей. А раз так, то мы имеем два поединка по особым условиям, кои и должны всемерно обсудить, а затем и утвердить. В противном случае… боюсь, картель может и не состояться.
– Даже так?..
Штабс-капитан Татищев принялся лихорадочно размышлять, ничуть не сомневаясь, что любой отказ выставит несостоявшихся дуэлянтов-«преображенцев» в самом невыгодном свете. Ах князь, хитрец этакий! Симпатии общества в этом вопросе явно будут на его стороне – ведь причиной ссоры является именно сомнение Агренева в воинских качествах как Навроцкого, так и его сослуживцев, поэтому выбор боевого оружия вместо однозарядного дуэльного пистоля имеет определенные основания…
И ведь как только и уговорил двух генералов на такое!.. Хотя командира «семеновцев», судя по всему, долго уговаривать и не пришлось.
– Не соблаговолите ли изложить и остальные ваши предложения?..
Через полтора часа секунданты оружейного магната покинули слегка притихшее собрание, оставив некоторую часть гостеприимных хозяев в весьма растрепанных чувствах. Штабс-капитаны Навроцкий и Кашерининов были нехарактерно молчаливы. Еще четыре офицера – совсем наоборот: немного возбуждены и самую малость смущены, узким кругом посвященных обсуждая довольно неожиданные условия картеля. Три поручика и один совсем юный подпоручик – еще недавно они буквально горели нетерпением и страстным желанием защитить честь своего полка… Собственно говоря, это желание так и не погасло, несмотря на крайне странные условия окончательно утвержденного картеля. Остальные гвардионцы, мучаясь от острого любопытства и не смея задать даже самый невинный вопрос, принялись искать утешения в привычных забавах:
