Механизм времени - Андрей Валентинов
— Под гнетом увиденного я не заметил, что испытания начались. Его Величество дал команду, и первую овцу повели на помост. Она шла покорно, не чуя беды. Сансон отвернулся и дернул за рычаг. Все сработало отменно. Профессор Гильотен зааплодировал; король кивнул с чувством глубокого удовлетворения, вытер лицо платком… Я боялся смотреть на принцессу, а посему не отводил взгляда от помоста. Кровь овцы растекалась по доскам, чернея на глазах. Я почувствовал, что эта кровь уносит меня прочь. Я тонул в красной реке. В глаза плеснул желтый огонь, сменившись удушливым дымом. Я хотел закричать…
С силой проведя ладонью по лбу, Филон внезапно заговорил иначе — отрывистыми, лающими фразами.
— Внимание! Зондеркоманда лагеря Аушвиц получает усиленное питание. Предусмотрена выдача теплой одежды в зимний период. То и другое — в течение полугода, после чего происходит полная смена личного состава. Примечание: пребывание полезных евреев в зондеркоманде ограничено тремя месяцами. Основные обязанности зондеркоманды! Первое — обеспечение бесперебойной работы крематория. Второе — порядок среди заключенных. Особое внимание — новоприбывшим. Предварительная селекция! Комиссары и евреи, неспособные к труду, проходят специальную обработку немедленно. Срок пребывания остальных — от месяца до трех, в особых случаях до полугода. Третье — обеспечение порядка при проведении специальной обработки в газовых камерах. Четвертое — извлечение после специальной обработки полезного остатка и его сортировка. Золотые зубы — отдельно. Женские волосы — отдельно. Одежда и обувь — отдельно. Личные вещи — отдельно. Присваивать полезный остаток запрещено под страхом расстрела. Оказывать всякую помощь заключенным запрещено под страхом расстрела. Численность зондеркоманды — от семисот до тысячи человек.
Только сейчас я понял, что Филон говорит по‑немецки. Мне хорошо знаком язык наших соседей, но я готов поклясться, что никогда не слышал такого диалекта. Впрочем, не это заставило меня похолодеть. Голос рассказчика стал чужим, грубым. Алхимик исчез, с нами разговаривал кто‑то другой.
Я похолодел. Консьержери и эшафот — не самое страшное из того, что может случиться с человеком.
— Простите, господа! — Филон передернул плечами, сел на ближайший лежак. — До сих пор накрывает, как только вспомню. Я плохо сплю. Страшно… Успокаиваю себя тем, что просто сошел с ума. Знаете, наши мечтатели, надеясь на прогресс науки и техники, даже не представляют, насколько они правы. В газовой камере можно убить сотню человек за три минуты — и за полчаса превратить трупы в пепел. Гильотен с его „механизмом“ — щенок, жалкий дилетант!
— Погодите, господин Филон! — не выдержал я. — Здесь принято рассказывать сказки, но это — не сказка. Извольте объясниться! Иначе мне будет казаться, что я уже попал в ваш… Как вы его назвали, этот ад?..»
Шевалье с трудом удержался, чтобы не скомкать безвинную бумагу. Зачем Дюма переписывал такую пакость? Лучше уж Нельская башня, чем ад под названием Аушвиц. Вспомнился разговор с товарищами по Обществу — о «местах для концентрации» врагов народа.
Не пропала, выходит, задумка?
«Комиссары и евреи, неспособные к труду…» За что убивают комиссаров, Огюст помнил. Дед, комиссар Конвента, сложил голову на эшафоте в страшные месяцы террора. А евреи? Средневековье с погромами и гетто давно кончилось, в цивилизованных странах евреи уравнены в правах…
Он хотел взять следующий лист — и не смог. Кровь Господня, он и так нахлебался по самое горло! Надо немедленно, сейчас же рассказать обо всем Бриджит! Как он смел тянуть, сомневаться? Она поймет, она все объяснит, с ней станет спокойно…
На какой‑то миг Огюст осознал всю странность происходящего, захотел остановиться, собраться с мыслями. Поздно! Правая рука уже шарила по спинке стула, снимая куртку. Левая рылась в кармане в поисках мелочи. На фиакр должно хватить… не хватит — пешком, бегом…
«Не бойся, дурачок. Иди ко мне».
2
Черный-красный, ночь-день. Ступеньки прыгали под ноги, молоток прильнул к ладони.
— Мне Бри… Баронессу Вальдек-Эрмоли!
— Баронесса занята…
— Срочно!
Ковровая дорожка казалась бесконечной, словно дорога до Марса. Аристократы с портретов смотрели вслед, морщась от недоумения. Мелькнула и пропала мысль о том, что бы он делал, не окажись Бриджит дома, на роскошной улице Гренель.
Она — здесь! Сейчас он ее увидит… Медь дверной ручки обожгла пальцы. Холодом или огнем, Огюст понять не успел.
— Я… Здравствуй!
Ее глаза — напряженные, слегка растерянные. Надо извиниться, все объяснить… Слова не шли на язык. Путались, цеплялись друга за друга — снежинки, звенья в цепи, зубчатые колесики в часовом механизме.
— Поговори со мной, Бриджит. Пожалуйста! Я… Мне ничего не надо. Я не стану мешать. Мне просто хочется с тобой поговорить, рассказать… Неужели тебе так трудно?.. выслушать… меня!..
Ее глаза — близко, рядом. Гнев? Испуг? Нет, баронесса не сердилась, она жалела Огюста. Жалела — больного? мертвого?! Восставшего из гроба мертвеца, без спросу заявившегося в особняк Де Клер?
Шевалье очнулся — и увидел себя со стороны.
Бледный, небритый, в расстегнутой куртке. Волосы давно не мыты и не чесаны, торчат, как иглы у сумасшедшего ежа. Взор горит лихорадочным огнем. Течет слюна из угла рта. Тянутся руки, пальцы хватают воздух, умоляют…
— Выпей! Немедленно!
Откуда взялся высокий бокал, он не знал. Послушно отхлебнул какой‑то напиток, проглотил. Скривился от полынной горечи, ощутил легкий озноб, сбежавший от затылка вниз по хребту.
— Я знала, что ты придешь. Сядь!
Неожиданно сильная рука толкнула в плечо. Он не стал спорить, присел на банкетку — разлапистое кривоногое чудище в стиле Марии-Антуанетты. Баронесса взяла стул, пристроилась рядом.
— Поговори… — снова начал Шевалье, но осекся.
Желание не пропало, но ушло в тень. Он начал замечать то, на что вначале и внимания не обратил. На баронессе — простое белое платье. Бриллиантовая россыпь исчезла, съежившись до колечка с голубоватым огоньком солитера. Лицо Бриджит не скрывают белила и пудра. Нет, оно не стало старше, разве что — проще, понятнее. Не слишком молодая и не слишком счастливая женщина.
Бледные губы, утомленные глаза.
— Мы поговорим, Огюст. Обязательно. Увы, теперь речь идет не о моей жизни. Не меня надо спасать… Питье даст нам время. Твое безумие обождет. Помни! — я буду говорить о странных вещах. Страшных…
— Золотые зубы — отдельно, — вырвалось у Шевалье помимо воли. — Женские волосы — отдельно.
Баронесса вздохнула.
— О господи! Каждый раз — по‑иному, но кончается одинаково. Ни о чем не думай, Огюст. Просто слушай. Меня считают вампиром. Не только парижские сплетницы, но даже те, кто числится в друзьях.
«Как вы относитесь к вампирам, сэр?» Желтозубый мистер Бейтс был уверен, что
