Механизм времени - Андрей Валентинов
— Большое спасибо, Александр. О рецептах я помню. А вы поднимитесь на чердак. Желаю найти настоящую тайну — и повесить ее на вбитый вами гвоздь!
Рукопожатие Дюма было таким, что рука Шевалье, привычная к мешкам, заныла.
— Буду стараться! Но, к сожалению, настоящих тайн нет. Слыхали о Железной Маске? Чего только не выдумывали, кого только под эту маску не прятали. Брат короля, сват короля, бабушка короля, пудель короля… А все оказалось проще пареной репы. Комендант велел надеть маску на мелкого шпиона Эсташа Донже — чтобы остальные тюремщики ломали голову и завидовали. Вот вам и гвоздь! Да, кстати… Станете писать вашей любезной матушке, передайте ей от меня низкий поклон. И поинтересуйтесь: не ведом ли ей рецепт потофе провансаль? Да‑да, суп с мясом и овощами. Но в ваших краях его готовят по‑особенному. Не забудете, Огюст? По‑то‑фе…
Сцена пятая
Евреев — отдельно, вампиров — отдельно
1
«— …бросьте! — не выдержал я. — Какой народ? Для начала подсчитайте, сколько миллионеров заседает в вашем Конвенте. Вы часом не скупали „национальное имущество“, господин комиссар?
Плоское лицо дернулось, и я понял, что угадал.
— Ее Величеству до самой кончины поминали „ожерелье Королевы“, ценой в сотню тысяч франков. А ваша шайка грабит биллионами и не краснеет. Физиономии у вас и так — хоть трубку прикуривай. Только не от стыда.
Винный дух, исходивший от почтенного якобинца, был безмолвным свидетелем моей правоты.
— Ничего, гражданин маркиз, — комиссар нахмурился, сдвинул треуголку на лоб. — Консьержери вам разъяснит, что к чему.
— Уже.
Я глянул наверх, где под древними сводами сгущался вечерний сумрак. Еще недавно там висели люстры — огромные, тонкого литья. Они исчезли — вместе с цветными витражами, коллекциями рыцарских доспехов, картинами и скульптурами.
— Уже разъяснила, и очень наглядно. Ваши сапожники и скупщики краденого вынесли и продали все, вплоть до дверных ручек и паркета. Здесь был музей, один из лучших во Франции. Вы его уничтожили, а взамен построили курятник. Если он и может напугать, так лишь отсутствием вкуса.
Я ждал, что член трибунала возмутится. Нет, он не стал спорить.
— Значит, мы вас хоть этим, а напугали. Отрадно, гражданин маркиз. Кстати, если вы — ценитель старины… Что написано на Часовой башне?
Удивить меня он точно сумел. Написано? На башне Консьержери по велению Карла V установлены часы, отсюда и название. Две аллегорические фигуры по бокам, лазурный циферблат украшен золотыми лилиями…
Надпись!
— Латынь, насколько я помню. „Механизм Времени, делящий его на равные части…“ Дальше забыл, извините.
— „Равные и справедливые части…“ — без улыбки поправил комиссар. — И еще: „…споспешествует охранять Правосудие и защищать Законы“. Теперь Механизм Времени в наших руках, гражданин маркиз. Мы вершим наше Правосудие, защищая наши Законы. А вы скоро обратитесь в прах, место которому не в музее, а на свалке. Надеюсь, „национальная бритва“ придется вам по вкусу… Уведите!
— В общую? — лениво откликнулся один из санкюлотов.[19]
— Ни в коем случае. На „чердак“, во вторую.
— К тронутым? — уточнил второй стражник. — К колдунам?
Комиссар кивнул и внезапно усмехнулся:
— Если Консьержери — курятник, то мы отправим „аристо“ на насест. Хоть покудахчет напоследок.
Приклад толкнул в спину, лишая возможности поставить точку в разговоре…»
Огюст Шевалье устало закрыл глаза.
Читать было трудно, несмотря на разборчивый почерк драматурга-кулинара. Что‑то мешало, не давая углубиться в текст. Не к месту вспомнилась «банкетная дефенестрация». Этим мудреным словечком, обозначающим процесс выбрасывания из окна, насмешники-репортеры назвали героический прыжок Александра Дюма в открытое окошко банкетного зала. Случилось это как раз после того, как Эварист Галуа произнес памятный тост за Короля-Гражданина. Увидев в руке парня кинжал, великий повар сразу сообразил: в зале запахло репчатым луком. И покинул общество — экстравагантным, зато надежным способом.
К счастью для французской сцены, банкет проходил на первом этаже.
Со страницами рукописи вышла неувязка. Вслед за прочитанной, на которой стояла карандашная пометка «21», сразу шла 24‑я. Огюст подумал, что надо обязательно пересказать историю блудного маркиза Бриджит. Она поймет, поможет… Тысяча чертей! Что за дело баронессе Вальдек-Эрмоли до тайн прошлого?
Почему он вообще о ней вспомнил?
«— …мне, право, неудобно господа, — растерялся я. — В такой славной компании поневоле чувствуешь себя самозванцем. Увы, я не чернокнижник, не оборотень… Я даже не вампир. Всего лишь заговорщик, мятежник и шпион пяти иностранных разведок. Простите великодушно!
— Полно! — Филон ободряюще улыбнулся. — Все мы начинали с малого, дорогой маркиз. Меня арестовали, как подозрительного иностранца и друга Лафайета. Но вскоре Трибунал установил, что перед ним — алхимик-фальшивомонетчик. Обвинение в некромантии меня окончательно вознесло — и в собственных глазах, и в эту милую каморку. Граждане тюремщики называют ее вульгарным словом „чердак“. Но мы демократическим голосованием переименовали наш приют в „Тысячу и одну ночь“.
Алхимик-фальшивомонетчик широко развел руками, словно предлагая разделить его восторг. Ничего нового мне заметить не удалось, кроме ускользнувшей вначале детали — одна из стен оказалась изрезана кривыми черточками. Их было много — ряды наползали на ряды, уходя к потолку.
— Наш календарь, — не без гордости пояснил Филон. — Сегодняшняя ночь — 587‑я. Запомните это, дорогой маркиз, поскольку в любой момент вы можете оказаться старожилом с наибольшим стажем. Запомните — и расскажите следующим. Итак, „Тысяча и одна ночь“. Те, что придумали название, справедливо решили не предаваться унынию, но провести время с пользой, рассказывая друг другу истории — забавные, поучительные и, само собой, совершенно невероятные. Итак, нам пора начинать дозволенные речи. Сегодня — моя очередь. Если никто не возражает…
— Погодите! — взмолился я. — Глубокоуважаемый Филон! Господа! Уделите еще минуту новичку и растолкуйте наконец, что за чертовщина здесь творится? С гражданами санкюлотами я сражаюсь больше года, навидался всякого. Атеисты, богохульники, материалисты, прости господи; вольтерьянцы и руссоисты. Кровь Христова! Эта публика даже в приметы не верит. Зачем им собирать в Консьержери столь уважаемое общество? Алхимик — ладно, но прочее? Вампиры, оборотни, чуть ли не призраки? Что за странность?
Ответом мне был смех. Высокий жантильом[20] с седой, стриженной ежиком головой (как я успел запомнить — вампир, пьющий трудовую кровь) встал с лежака, улыбнулся.
— Мы тоже поначалу удивлялись, маркиз. Прежде чем быть записанным в кровопийцы, я честно прослужил двадцать лет в статистическом ведомстве. Политикой, равно как мистикой, не интересовался. Однако в любом безумии имеется своя логика. Дело вот в чем…
Я сел поудобнее, приготовившись слушать
