Механизм времени - Андрей Валентинов
В маленьком кабинете стол тоже пришлось освобождать — от груды рукописей и вороха обгрызенных перьев. На гладкую поверхность легла вырезка из «Шаривари».
— Касательно трех иностранцев вам лучше узнать в комиссариате…
— Так и сделаю, — хмыкнул Огюст. — Сразу после ареста, перед заполнением протокола. Вдруг не откажут?
Дюма вздохнул, поставил локти на стол, ткнулся подбородком в сжатые кулаки. Теперь он ничем не походил на добродушного повара.
— Три версии, говорите? Иностранцев пока оставим в покое. Оба гвардейца отпали… А если иначе подойти? Вдруг сам Галуа указал на убийцу? Вспомните! — называл ли бедняга, умирая, чье‑то имя? В любом контексте?
Взгляд литератора отяжелел, налился металлом. Он давил, прижимал к спинке кресла. Огюст испугался, что Дюма умеет читать мысли. Не просто читать — видеть, как ожившие картинки.
— Что ты делаешь?!
— Я? Убиваю…
— Галуа назвал единственное имя — мое. И повторил его несколько раз. Александр, я понимаю, в нашем деле подозревать следует всех. Все выходит очень логично. Умирающий назвал человека, но не решился сказать, что он — убийца. Потому что…
— Потому что вы — его друг.
Ударило, зачастило сердце. Шевалье вновь понял — прочувствовал! — что и такое допустимо. Безумие настигло его во время дуэли с Топазом. Но это могло быть и не в первый раз. Перед гибелью Галуа он зачем‑то чистил пистолеты.
Перед — или сразу после?
— …не верю, Огюст!
Дюма встал, отошел к подоконнику, мотнул косматой головой.
— Не знаю, какой я драматург… Но в людях вроде бы разбираюсь. Вы не убийца. Случилось что‑то страшное, пока необъяснимое. Ищите, боритесь! Видит Бог, помогу, чем только сумею…
— Спасибо.
Слово обожгло. В рот плеснули горячим свинцом. Цепь, ведущая к убийце, захлестнулась на горле Шевалье. И чем дольше он будет тянуть…
— Успокойтесь! Нам требуется мужество. И вам в первую очередь, — на полных губах Дюма заиграла улыбка. — Хотите, я вас развеселю? Смотрели «Нельскую башню»? Не вздрагивайте, я сам все понимаю. Недаром отказался ставить подпись. Хотя есть славные диалоги… «И убийца не раз являлся ей в снах!» Звучит! Но я о другом.
Рука нырнула в стопку бумаг, выхватила конверт.
— Вчера получил. «Дорогой господин Дюма! Пишет Вам большой поклонник и ценитель Вашего…» Это пропускаем. Вот! «…Просил бы у вас разрешения на перевод „Нельской башни“ на датский язык ради постановки ее в Копенгагенском драматическом театре. Не скрою, пьеса требует большой переделки с целью улучшения. Прежде всего действие ее переносится в Данию, сама же башня будет находиться в замке Кронборг. Число персонажей без особого труда сократим вдвое, учитывая нынешние штаты театра. Имеет также смысл облагородить финал, не только наказав порок, но и вознаградив добродетель, для чего ввести роль честной горничной и, к примеру, находчивого трубочиста…» Находчивый трубочист, а? Горжусь, что мое творение вызвало такой шторм воображения. Обязательно напишу этому… как его?.. Да, Жану Кристиану Андерсену. Вам легче, Огюст?
— Благодарю, — Шевалье встал. — Я бы на вашем месте согласился. Нельская башня в Эльсиноре? — Гюго лопнет от зависти. А у меня вопрос тоже исторический, но о временах не столь давних. Год назад вы наводили справки об одном из алюмбрадов…
— Алюмбрады?! О-о-о-о-о!
Дюма взмахнул руками не хуже премьер-любовника из «Гран Опера». В глазах загорелись вольтовы дуги.
— Вот она, страшная тайна Минувшего! Тайна, погубившая Старый Режим, испепелившая монархии в Европе, навеки изменившая Историю. О-о-о-о-о! Тяжек саван забвения, но в нашей воле скинуть его, обнажив желтый скелет Истины. Ибо не Мирабо, не Лафайет, не кровавый Марат свершили нашу Революцию — мать всех революций. Те, кто брал Бастилию, — лишь пешки, двигаемые рукой мировой закулисы!.. марионетки, следующие приказам из Мюнхена…
Огюст сглотнул.
В первый миг подумалось, что драматург переработал у горячей плиты. Однако, вслушавшись, он оценил — и даже сел обратно в кресло, желая не пропустить ни слова.
— Для невеж алюмбрады, они же иллюминаты — кружок болтунов. То ли масоны, то ли мистики, то ли просто бездельники, от скуки напялившие на себя шутовские маски. В этом и секрет, ибо шутовство скрывает заговор. Да-да, всеобщий, всепроникающий, охвативший весь мир, вплоть до ледяных Кордильер. Но тайна ускользает, и кровь смывает следы. Молчат в тесных гробах свидетели — и над Прошлым опускается занавес Забвения. Но мы отбросим его и явим миру нечеловеческий лик тех, кто именовал себя Глинобородыми!..
Любитель острой кухни умолк, пряча усмешку.
— Браво! — Шевалье ударил в ладоши. — Дамы в обмороке, в аптеках очередь за нюхательной солью. А как было на самом деле?
Дюма взял глиняную кружку — промочить горло оранжадом.
— Что вы хотите от драматурга, Огюст? Для меня история — картина, которую я честно вешаю на вбитый мною гвоздь. А для тех, кто под каждой кроватью ищет затаившихся злодеев, алюмбрады ничем не хуже тамплиеров или каких-нибудь мартинистов. Считают, что их сдали властям братья-масоны, почуяв конкурентов. Собственно, и все. Если не верить тому, что их лидер Адам Вейсгаупт уехал в Америку и стал там Джорджем Вашингтоном.
— А что, он не ездил в Америку?
— Он вообще никуда не ездил. Адам Вейсгаупт, среди алюмбрадов известный как Спартак, мирно скончался в Готу. Где жил последние сорок пять лет — фактически в ссылке.
— Когда он умер?
Шевалье не сомневался в ответе. Похоже, в список недавних смертей добавилось еще одно имя — Адам Вейсгаупт. Не ученый, нет. Адам-Первочеловек алюмбрадов; Спартак Второй, своим шутовством сотрясший европейский Рим до основания…
— Недавно, в 1830‑м. Старый человек, разменял девятый десяток… Впрочем, я мало знаю о нем. А интересовался я неким Филоном, заместителем Вейсгаупта. Филон, он же Эминент… Довольно известная личность — мой коллега, писатель Адольф фон Книгге. Вот…
Рука извлекла на свет пачку густо исписанных страниц.
— Все, что осталось. Прочее — на чердаке. Год назад сидел на мели, подрабатывал редактурой. Некая знатная семья… О фамилии умолчу, дело приватное. Эта семья тоже не слишком благоденствовала, посему решила издать мемуары своего родича — маркиза… Допустим, маркиза Р. Известный шуан, воевал против «синих» в Революцию. Бои, заговоры, побеги, измена, головы в корзине, кровавые хари якобинцев — в общем, полный набор. Меня наняли, чтобы привести текст в порядок. Успел не все — семья разорилась окончательно и уехала, оставив мне черновики. Вот фрагмент, почитайте на досуге. Берите, не велика ценность!
Шевалье коснулся бумаги. Внезапно почудилось, что буквы загорелись знакомым электрическим огнем.
— Будет интересно, схожу на чердак, поищу остальное. Честно говоря, вначале думал, что Филон — мистификация. Калиостро, подогретый к ужину. Оказалось — нет, был и такой. Я очень старался, приводя его монологи в божеский вид.
Листы уже определенно складывали и мяли. Огюст без угрызений совести спрятал их в
