Здесь был СССР - Кирилл Николаевич Берендеев
Спрашивать, что за Шура, не стали – сперва дорогу загородила непонятно откуда выехавшая витрина уличных художников, потом оказалось, что вот он, «Норд», и вывеска, как делали в тридцатые годы, только большие буквы, без всяких голоэффектов.
Швейцар у входа проверил на своем коммуникаторе заказ, выдал буклетик. Метрдотель спросил, где гости хотят сесть – в кафе-кондитерской или в ресторане. Он так и говорил «уважаемые гости», и это было замечательно. Выбрали ресторан.
– Рекомендую салаты в тарталетках, – сказал официант, у которого на лацкане тоже был партийный значок. – Мы восстановили рецепты тысяча девятьсот тридцать шестого года. Если вы останетесь до десяти, будет концертная программа. И танцы.
Он указал на эстраду в глубине вытянутого зала. Столики стояла в ложах между колоннами, в середине был танцпол.
– А мальчику можем предложить фирменные эклеры и миндальные пирожные, рецептам более ста лет, – продолжал любезный официант. – У нас восстановили старые газовые печи, им тоже около ста лет, отсюда неповторимый вкус. Если понравится, можно эклеры, миндальные пирожные, фруктовые тортики приобрести и взять с собой – тогда полагается десятипроцентная скидка.
Домой возвращались поздно – через Дворцовую набережную, чтобы посмотреть фейерверк. С собой несли два кило деликатесов в фирменных контейнерах, украшенных старой нордовской эмблемой – двумя белыми мишками на льдине.
– Знаешь, я счастлива, – шептала Катя на ухо мужу. – Это же действительно счастье! Смотри!
Огненное колесо словно наделось на шпиль Петропавловки, рассыпалось хвостатыми зелеными шарами, каждый шар превратился в дюжину розовых комет, а в небе уже возникли цветочные букеты – как настоящие, и с листьями, и с бутонами, только что недолговечные.
– Это только начало, Катюша, только начало.
* * *
Они приехали в общежитие и первым делом уложили Егорку. Он очень устал, тер кулаками глаза и, что бывало довольно редко, сам просился в постель. Это был просто подарок судьбы – убедившись, что сын спит, Андрей и Катя немедленно заперлись в спальне. Весь вечер копилось возбуждение и получился настоящий праздник. И бутылочка муската, заранее припасенная, тоже оказалась кстати.
Они опомнились три часа спустя.
– Страшно хочу пить, – призналась Катя. – Андрюш, миленький, принеси стакан воды, на кухне в большой банке кипяченая.
Чтобы попасть в миниатюрную кухню, следовало пройти мимо Егоркиной кровати. Андрей с Катей дали волю чувствам, и нужно было убедиться, что шум в спальне не разбудил малыша. Андрей подошел к его постели и сразу вернулся в спальню.
– Катюш, Егорки нет.
– Как нет?
Тем и кончилось счастье, муж и жена обменялись стремительными упреками, наскоро оделись и пошли по длинному коридору, заглядывая во все приоткрытые двери. Если Егорка и спрятался в пустом блоке, то отзываться не желал.
– Слушай, нужно посмотреть, не взял ли он чего с собой, – додумался Андрей. – Может, поймем, куда залез…
Катя перебрала игрушки.
– Танк пропал! Помнишь, ты ему привез? Вместе с пультом!
– Он мог пойти играть на двор… Этого еще не хватало!
– Среди ночи? Андрюш, нужно всех будить, нужно его искать! Почему входная дверь не запирается?! Боже мой, ведь сюда может войти кто попало!
Они взяли коммуникаторы, перевели их в режим фонариков, спустились на первый этаж, вышли в вестибюль, к удивлению своему обнаружили здоровенный засов – кто-то из обитателей общежития, оказывается, после полуночи запирал дверь.
– А если он в окно вылез? Это же совсем просто! Андрюша, я бегу будить Марчуков, Кузьминых, Вольгунтов, Славских…
– Тихо!..
Странный звук раздался в глубине длинного чуть ли не в полкилометра и абсолютно темного коридора. Если на втором этаже несколько длинных голубых ламп все же светило, то тут их уже отключили. Андрей, заслонив собой Катю, выпустил из коммуникатора максимально яркий луч, пошарил по стенам, не сразу догадался осветить пол.
К ним неторопливо полз Егоркин танк. Один. Сам…
Сына не было.
Катя ахнула, вцепилась в плечо мужа и повисла на нем – ноги вдруг отказали.
– Егор! Егор! – закричал Андрей. – Не бойся, Егор! Только отзовись, слышишь? Егор, сыночка!
– Папа? – донеслось издали. – Папа!
– Беги сюда живо!
– Он не может, ему плохо, ему стало плохо… – быстро-быстро заговорила Катя. – Чувствуешь, как тут пахнет? Ему плохо, Андрюшенька… ой, я не могу…
Но слабость вдруг отступила, Катя оттолкнула мужа и побежала по коридору.
– И точно, вонь страшная, – сказал Андрей и бросился следом.
Егорку они нашли посреди коридора. Дверь блока была открыта, он сидел в прихожей с пультом. Андрей подхватил сына на руки и понес прочь, подальше от коридора.
– Папа, танк, танк! Мой танк! – забеспокоился Егорка.
– Мама его возьмет, твой танк.
Катя расплакалась.
– Вот видишь, что ты натворил? – спросил Андрей. – Больше так не делай, пожалуйста.
Он передал Егорку на руки Кате и сбегал за танком. Потом, когда сына уложили, был неприятный разговор.
– Ты или сиди с ним, как полагается, или завтра же начни устраивать в садик, – говорил Андрей. – Думаешь, я не понимаю, что он с другими детьми не поладил?
– Да поладил он, поладил! Никто над ним не смеется! Ему самому с ними скучно, – отбивалась Катя.
– А что это за мальчик Шура? Он в «Норде», помнишь, недоеденное пирожное в карман сунул, сказал: «А это Шуре».
– Я не слышала!
– И не видела?
– Он говорил, что есть какой-то Шура, я думала, это Мирзоевых сын, Саша, но у него почему-то Шура…
– А он этого Шуру не выдумал? Когда ребенок чувствует одиночество, он себе придумывает друзей.
– Какое одиночество, я же все время с ним!
– Ты действительно не понимаешь? Где его курточка?
В кармане были мелкие крошки от миндального пирожного.
– Выходит, сам съел, – сказал Андрей. – Катюш, может, Марчукам нравится, что дети там, на первом этаже, играют, а мне это совершенно не нравится. Я не шучу. Ты, может быть, еще не поняла, как тут строго насчет семейной жизни. А я понял. Я вчера был в профсоюзном комитете, и там разбирали жалобу. У одной сотрудницы сын попал в плохую компанию, они из супермаркета пиво воровали. А она его одна растит, папаша ушел. Так вот прямо при мне искали этого папашу. У него уже и семья другая, и дети другие, а придется за этого отвечать по полной схеме. Ты понимаешь, что будет, если на работе узнают, что мы не занимаемся воспитанием ребенка?!
Андрей, впервые за все годы супружеской жизни, был грозен и неумолим. Правда, грозен с перепугу, и Катя это прекрасно понимала, но и спорить не могла – он чистую правду говорил. К тому же обоим очень не хотелось возвращаться в Курск.
– И почему бы тебе наконец не поискать хороших врачей? Тут тебе не Курск, тут такие профессионалы сидят! Показать Егора одному, другому, может, ему специальная гимнастика нужна, может, какие-то стимуляторы, о которых в Курске еще даже не слыхали. Катюш, ты пойми, если кто-то вдруг подумает, что мы не лечим ребенка…
* * *
Угомонились к пяти утра, а в восемь Андрей с Марчуком поехали в департамент – Андрей хотел встретиться там с директором «своей» строительной компании и вместе с ним выехать на объекты.
На подступах к «кукурузине» увидели толпу – небольшую, правда, но все равно ей в такое время тут было нечего делать. Над толпой висели камеры, и операторы, стоя с пультами у своих автомобилей, руководили ими.
– Анвар, салям! – приветствовал Марчук знакомого телевизионщика. – Что там такое?
– Салям, брат. Вот, погляди.
Экран ручного пульта был невелик, но качество – отменное. Андрей, вытянув шею, увидел снятую сверху женщину. В правой руке у нее был плакат на палке. Камера отлетела, немного опустилась, и Андрей прочитал слова на плакате: «ОНИ УБИВАЮТ ЛЕНИНГРАД».
– Саша, брат, какой такой Ленинград? – тихонько осведомился Анвар, красивый и благовоспитанный восточный мальчик лет девятнадцати. В его умных глазах было недоумение.
– Питер так раньше назывался, брат, – объяснил Марчук и шепотом подсказал: – Ты заведи в поисковик слово «Ленин», только в нишу не вытаскивай. Эти файлы, скорее всего, под нишу еще не конвертированы.
– Спасибо, брат…
Анвар поработал с пультом, и камера уставилась в лицо женщины.
– Да это ж баба Люба! – воскликнул Марчук. – Анварчик, я понял, она в деревянном домике живет, который
