Моя чужая новая жизнь - Anestezya

Карл криво усмехнулся и грубо ответил:

— Ещё как. Повторяю, вытворяйте эту хероту без меня.

Чувствуя, что бунт Карла становится последней каплей в чаше моего терпения, я крепче стиснул его руку, припечатав:

— А ну живо поднял винтовку и вернулся назад, иначе…

— Что? — в его глазах плескалось презрение.

Я совсем не узнавал прежнего подростка. Сейчас он выглядел на добрый десяток лет старше. Не по внешности, нет. Какой-то слишком взрослый, жёсткий взгляд.

— Ударишь меня? — ярость начинала потихоньку нарастать.

Как он смеет «тыкать» своему командиру? Ну нет, я не позволю ему так с собой разговаривать. С меня хватило угодливого молчания в последние дни.

— А-а-а, нет, ты же у нас не станешь пачкать руки, прикажешь избить своим бойцам.

Прежде, чем я успел остановить себя, рука взметнулась, отвесив ему увесистую пощёчину. Он заслужил и не одну, но я всё же постарался взять себя в руки. Меня немного пугала собственная ярость, да ещё и Карл продолжал смотреть волчонком. Похоже, затрещина не отрезвила, а лишь подогрела его злость.

— Да кто ты такой, чтобы судить мои действия? — рыкнул, припечатывая упёртого мальчишку к стене. — Я забочусь о нём, как могу. Может, теперь он поймёт, что пора взяться за ум.

И вообще почему я перед ним оправдываюсь? Бросить мальчишку под замок и отдать под трибунал за открытое неповиновение командиру. На этот раз я не стану проявлять снисхождение.

— Если бы у меня был брат, который по жизни пацифист и вообще нежная ромашка, я бы в жизнь не позволил ему попасть на фронт, — со злостью процедил Карл.

— Напоминаю, если ты вдруг забыл, что уклонение от службы в армии карается законом. Думаешь, в тюрьме бы было лучше? Или надо было его искалечить, чтобы оставить дома?

— Да лучше бы ты переломал ему ноги, чем сейчас ломаешь морально. Кости, если что, срастаются намного быстрее.

Циничная жестокая правда из уст почти ребёнка звучала как-то дико. Я сгрёб Карла за шиворот и потащил к ближайшей машине. Потом разберусь с ним, сейчас важно закончить операцию. Но почему-то всё, что он сейчас сказал, никак не выходило из головы. Самое ужасное, что в глубине души я был с ним согласен. Немного остыв, я понял, что не могу судить Карла, раз признаю его правоту, но и совсем уж закрывать глаза на неподобающее поведение тоже не буду. Я прикинул, что никто особо не понял, что там произошло между нами в том переулке. Поэтому сказал Кребсу, чтобы запер Карла в наказание, мол он опять растерялся в ответственный момент и задавал лишние вопросы. Вечером прошёл в сарай, глядя, как сразу же воинственно вскинулся Карл. Несмотря на его напускную браваду, я видел в глазах страх. Правильно боишься, мальчик, здесь тебе не школьный класс, где можно спорить и дерзить учителям.

— Пока не извинишься за неподобающий тон и неповиновение, будешь сидеть здесь под замком, ясно? — с должной строгостью в голосе сказал я.

— Мне не за что извиняться, — Карл упрямо смотрел мне в глаза. — Я добровольно пришёл сюда и готов служить, но не палачом. И вам я сказал правду. Будете отрицать?

Вот оно значит как. Ну хотя бы сменил тон и снова обращается, как и положено подчинённому. Ладно, дам мальчишке последний шанс. Пусть посидит, подумает и если предпочтёт отправиться в штрафбат, так тому и быть. Но отправился Карл не в штрафбат, а в госпиталь. Мальчишка просто ходячая катастрофа. Я то со спокойной душой полагал, что в заключении он не натворит новых глупостей. Где он умудрился поранить руку в сарае с сеном, ума не приложу. Да ещё и молчал, как русский партизан. Естественно рана воспалилась. Через несколько дней Кох в тревоге позвал меня в сарай, и я понял, что дело плохо. Карл весь горел, воспалённая рана на ладони налилась гноем. Я подхватил лёгкого, как пёрышко, мальчишку и отнёс в машину. Лично отвезу его в госпиталь, заодно и узнаю, как там Фридхельм. Если повезёт, то увижу Чарли. Карл неразборчиво что-то пробормотал, и я нахмурился. На какой-то момент мне показалось, что говорит он не по-немецки.

— Карл? — обернувшись, я коснулся горячего, как печка, лба.

— Чего? — не сразу отозвался он, открывая блестящие от жара глаза. — Держись, мы едем в госпиталь, — сейчас я помнил, что он прежде всего напуганный, больной подросток. Отложим на время наши конфликты.

— И что толку? — с каким-то отчаянием глухо ответил он. — Заражение крови ещё не умеют лечить.

— Даже не думай о плохом, — а это уже интересно, откуда он соображает в медицине. — Тебе помогут.

Сдав мальчишку на руки санитарам, я спросил у медсестры, где находится Фридхельм. Войдя в палату, почувствовал, как сжалось сердце. Брат до сих пор выглядел не лучшим образом. Багровый шрам на разбитой брови, жуткие синяки под глазами, припухшая губа, но хуже всего был его взгляд — потухший, равнодушный ко всему. Сразу вспомнились обвинения Карла, и тягостное чувство вины стянуло что-то глубоко внутри.

— Как ты? — глупый вопрос, но ничего более путного сказать сейчас я не мог.

— Нормально, — он отвёл взгляд и сжал губы, явно не собираясь продолжать разговор.

Я потянулся привычным жестом погладить его по голове, но Фридхельм упрямо увернулся. Я почувствовал горький ком в горле. Неужели нашей дружбе конец? Я ведь ни разу не предавал его с того дня, как мама осторожно вручила мне спеленутый свёрток с крошечным братом и сказала:

— Это твой братик. Смотри, какой он маленький и слабый. Ты теперь старший и должен всегда защищать