Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история - Костин Константин Константинович

У дома торчал, грустно рассматривая развалины, какой-то мужик лет тридцати с небольшим, которого я поначалу принял за возможного конкурента. Но потом, присмотревшись, решил, что человек слишком солидно выглядит, для того, кто будет рыскать по помойкам и заброшкам: крепкий, кряжистый, в темном костюме — а к вещам здесь относились бережно — с солидными моржовыми усами. Видимо, жил здесь раньше, пришел погрустить, подумать о бренности всего сущего…

Мне предаваться депрессии было некогда: я обнаружил еще несколько уже оставленных, но еще не снесенных домов и сейчас их прочесывал.

Пора бы, однако, и перекусить.

Из своего верного вещмешка — в который сегодня уже ушел чуть потускневший медный чайник — я извлек газетный сверток, в который моя хозяйка — хозяйка комнаты, которую я снимал, завернула мне утром пару облупленных вареных яиц, огурцов со своего огорода, несколько вареных картошин, ломтик хлеба, в общем — завтрак аристократа[2].

Смачно хрустнул подсоленным огурцом, откусил яйцо, на боку которого отпечатались газетные строчки, потом хлеб — вкуснотища! Запил сладким чаем из солдатской алюминиевой фляжки, найденной в одной из квартир и приспособленной для личных целей.

Благодать!

За окном, на пустыре, играя в футбол, носились за серо-коричневым потрепанным мячом мальчишки. В белых — ну, когда-то — майках с узкими лямками, широченных мешковатых штанах, кое-кто, упарившись, и вовсе скинул их, оставшись в длинных черных трусах (и ничего смешного — на мне самом сейчас точно такие же), между двух кучек одежды — куртки, что ли, скинули, прыгает вратарь, постоянно поправляя кепку, съезжающую на нос.

Хорошо! Почти как в телевизоре.

Так… А вот это уже не есть хорошо.

За углом одного из домов двое мальчишек гонятся за одним. Футболистам их не видно, иначе я не знаю, как бы они отреагировали на такое безобразие: здесь соблюдается некий кодекс дворовой чести: «Один на один, лежачего не бить, девчонок не трогать…». Впрочем, как и любые понятия, это — скорее свод общих пожеланий.

Я поднялся со скрипнувшего кресла и шагнул к выходу.

Надо бы помочь мальчонке…

Ба! Да это же мой старый знакомый. В смысле, знакомый он довольно недавний, да и по возрасту молод… тьфу ты! Запутался. Короче, помните брата с сестрой, которых я спас от мелкой шпаны? Вот, это тот самый братик. Да и шпанюки, я смотрю, те хе самые.

— Что, думал, спрятался от нам, да? А я говорил, чтобы больше к нам не совался?

Заводила дернул мальчишку за рубашку, которую скрутил в кулаке:

— Ну, теперь всё, не обижайся, получишь пилюль.

Братик стоял, прижавшись к коричневым доскам стены дома, насупившись, шмыгая распухшим носом, в который, похоже, уже прилетела «пилюля». Но сдаваться, похоже, не собирается, смотрит упрямо и зло.

— Или ты думаешь, опять кто-то тебя спасет, как тот, бородатый, который в прошлый раз вылез? Так забудь — чудес не бывает, по…

Заводила, увидев, что лицо жертвы внезапно засияло, как попавшее под луч прожектора, замер на секунду и медленно повернул голову, чтобы посмотреть, что там такое произошло за его спиной.

За спиной произошел я:

— Ну ты нефартовый!

[1] Напоминаю, что в данном мире текущий год — 1093-ий.

[2] Герой намекает на картину Павла Федотова «Завтрак аристократа», на которой обедневший аристократ стыдливо прячет от внезапных гостей свой завтрак из ломтика черного хлеба

Глава 65

— Мы с шестым «А» постоянно соревнуемся. Они постоянно побеждают, но мы тоже их постоянно побеждаем, в футбол, например, и металлолома больше собрали, зато у них стенгазета лучше, конечно, у них же Крашка Дубиков, он прям как настоящий художник, а у нас Лерта и Пулька, они вообще рисовать не умеют, вот мы решили историческую коллекцию собрать, а шестой «А» у нас слизал, и еще у них гильзы и кирпич, и монета серебряная, большая, вся зеленая от старости и написано «Две копейки серебром»[1] и еще год, одна тысяча один, а у нас гильз нету, и денег нету, а Маршановна сказала «Ничего из дома не приносить, только честно найденное»…

— Это Вовка выдумал, что болтунья Лида, мол… — еле слышно пробормотал я.

— А болтать-то мне когда, а болтать мне некогда, — подхватила Манара, — Только на Вовка и Лида, а Колка и Нида.

Я молча развел руками, кляня себя за неосторожность. Даже знанием детским стихов не похвастаешься. Откуда я вообще знал, что их в пятидесятые Агния Барто написала[2]?

Сестренку Манару мы подхватили по дороге к дому. Она ждала брата неподалеку, на лавочке и не знала, что он влип в историю. А для Градея броситься к сестре, к девчонке, за помощью — как ножом по горлу.

Кодексы чести имеют и свои недостатки…

Брат Градей продолжал рассказывать свою трагическую историю о суровом противостоянии двух параллельных классов. Как я понял, чтобы пополнить историческую коллекцию класса он и принялся рыскать по чердакам и опустевшим домам, в надежде найти что-нибудь этакое, эксклюзивное и утереть нос противным ашкам. С удовольствием ы задарил ему что-нибудь, я сам в «Б» учился, да и цель у него, надо признать, благородная. Вот только, как назло, нет у меня ничего такого. Не чайник же ему дарить, в самом-то деле или там столик сломанный.

Великого противостояния внезапного супергероя в моем лице и суперзлодеев в лице местной шпаны не получилось. Только увидев меня, оба короля района сдернули прочь так, что только пыль взвилась. Даже ножиками не стали меряться, как в прошлый раз.

Но, на всякий случай, я решил отвести мальчишку с девчонкой до дома. Во избежание. Разве что заскочил в свое логово, задвинул обратно шкаф, да бросил на пол половую тряпку чтобы прикрыть следы от ножек на пыльном паркете.

Жили они оба в совершенно другом районе Афосина, где им выделили квартиру в новостройках. Не им двоим, конечно, а их папе, который работал инженером на каком-то заводе со сложносокращенным названием. Но раньше — да, они жили именно здесь, отчего мелкого и прессовала шпана. Как я понял — из классовой зависти, мол, а чё это ты весь такой чистенький, да еще и квартиру получил? Нна!

Сейчас они решили зайти, проведать свою старую квартиру. Смысла сего действа я как-то не понял: постоять, посмотреть на закрытую дверь? Дом-то их под снос еще не пойдет, там люди живут. Но почему бы и не прогуляться с детьми? Вернее — с одним ребенком, Манара, хотя и выглядела от силы лет на пятнадцать, оказалась восемнадцатилетней. А отчего такая худенькая… Я вовремя успел догадаться и НЕ спросить об этом. Сами считайте: если я нахожусь в аналоге Ленинграда, примерно в конце пятидесятых, а девушке — восемнадцать, то как хорошо она питалась в детстве?

Градей продолжал болтать, вероятно, выливая пережитый стресс, мы дошли до подъезда старого кирпичного здания, я собирался распрощаться…

И тут влил дождь.

Пришлось соглашаться на «зайти на чай».

Мы поднялись на третий этаж по скрипучей и вытертой деревянной лестнице — и тут я понял, как можно прийти в гости в свою старую квартиру.

Можно, если она коммунальная.

Филенчатая дверь, с каким-то трудноразличимым резным узором, сейчас скрытым под слоями краски. Ряд звонков, выстроенных аккуратным столбиком, возле каждого привинчена жестяная пластинка с выгравированной фамилией, а на самой двери — жестяная же золотистая табличка, с рядом тех же фамилией и надписями «Звонить один раз… два раза… Мышкиным — шесть с половиной раз…» Это, вообще, как?!

— Это папа пошутил. Вдруг, говорит, кто-то в гости к мышкам, которые в кладовке живут, придет, а позвонить не сможет. Папа сам таблички сделал, кислотой выжег[3].

Градей уверенно звякнул три раза, и дверь почти тут же распахнулась, как будто за ней кто-то дежурил в ожидании внезапных гостей.

— Лааакт! — радостно завопила девчонка лет примерно девяти и повисла на шее у засмущавшегося и покрасневшего Градея… или Лакта? Веселая, энергичная, с круглой мордашкой и задорно торчащими в разные стороны рыжими косичками. Пеппи Длинныйчулок прямо.