Александр Карпенко - Грань креста (дилогия)
— Тебя с ответом не торопят.
Пришлось отвернуться и сделать вид, что смакую коньяк. Неплох напиток, хоть и далеко ему до того, что довелось попробовать раз в грязной придорожной таверне на задворках этого мира. Мне вдруг остро захотелось заглянуть туда как-нибудь ещё.
Нет, всё-таки я очень люблю вкусно поесть. Дома, бывало, и сам к плите встать не брезговал, к удовольствию супруги и детей. Дома… Хороший стол, бутылочка доброго винца, неспешный приятный разговор… Не на мине сидючи, бренди холодной котлетой заедать!
Всё, что можно, выпили и съели. Вдоволь посудачили о больных, насплетничались о коллегах и начальстве. Начал было кто-то:
— Вот, помню, там, у нас…
На него хором цыкнули:
— Не порть отдых!
Шофёрам — тем проще. Старый раздолбанный автомобиль — тема для бесед неисчерпаемая. От их оживлённой кучки то и дело слышится:
— Крестовина… трамблёр… со старого «форда» снять… продувай не продувай…
До чего у них жизнь интересная!
Бросил куртку на траву, пристроил свёрнутые брезентовые носилки вместо подушки, объявляю:
— Как взорвётесь — разбудите.
— Не укладывайся, Шура, не укладывайся, — затеребила меня Люси, похоже, там процесс близок к завершению.
Взял у Роя бинокль, выглянул, любуюсь.
Полиция уже, убрав оцепление, расходится по автомобилям, сопровождаемая рыком и клубами дыма, извергающимися из пасти дракончика Зинки, недовольной тем, что ей приходится сидеть прикованной цепью к ограде. Кому-то она-таки изловчилась порвать брюки, внеся в общий шум свою лепту в виде отборной брани, каковой её долго поливал перепуганный полисмен.
Нарисовалась во дворе старший диспетчер Лизавета с огромной стопой бумажных четвертушек в когтистых лапах и, грациозно помахивая хвостом, отправилась обходить ряды машин «Скорой помощи», распределяя работу по бригадам. За ней поспешала Руфь с журналом приёма вызовов, помечая, кому и во сколько они переданы.
— Ну что, пора и нам к базе?
— Обожди, покуда Лиза закончит. Сильно трудиться рвёшься?
— Нашу работу за нас никто не сделает.
— Мы ж тут не всем составом. Значит, кто-то там, в куче, застрял. Вот пусть и едут. Как это? Кто не спрятался — не моя вина. Лишь бы линейным помогать не сунули.
Во всём, что касается грамотной организации несения службы, суждения моей начальницы, как всегда, логичны до идеальности.
К моменту тушения второго окурка суета вокруг базы улеглась, испаханная сотнями колёс окружающая территория очистилась. Пара десятков счастливцев, на которых не хватило работы, гуськом потянулись в двери станции, а их машины — в гараж.
— Вот теперь и нам можно. По коням, ребята!
Сытый, приятно захмелевший, отдохнувший, зашёл я в тепло помещения. В ординаторской наше верхнее начальство улаживало последние формальности с полицейскими чинами. Диспетчеры уже раскрыли яркие томики дамских романов.
— А где ж народ?
Народ оказался в столовой. Все свободные от вызова медики навалились на еду с такой силой, что за чавканьем и звоном ложек никто не расслышал моего разговора с мышкой, неспешно расчёсывающей шёрстку, сидя у меня на плече:
— Скажи, Люси, я правильно помню или как: кажись, в клинику реактивных невротических расстройств входит стремление «заедать» неприятности?
— Верно. Многие от переживаний усиленно жрать начинают.
— Оно и видно. — Я кивнул в сторону едальни. — Ты только глянь, как все расстроились, что всё-таки не взорвалось.
Рат звонко расхохоталась, вызвав тем материализацию подле нас медвежьей фигуры старшего доктора.
— Чему смеёмся, коллеги? Скажите, вместе повеселимся.
— Да вот взрыв обсуждаем.
— Ну и каковы впечатления?
— Нет, умом-то мы, конечно, понимали, что всё это — не более чем глупые шуточки, но в сердце теплилась надежда: а вдруг…
Глава двадцать четвёртая
Инверсионный след от «боинга», уносящего тебя, медленно таял в хмуром, сером небе. След пропал, а с ним пропало моё короткое счастье. С ощущением, что из меня вынули что-то, без чего нельзя быть, побрёл из шумного здания аэропорта вниз по пологому пандусу — сам не зная куда.
Шёл, натыкаясь на прохожих, не обращая внимания на сигналы машин и брань рассерженных водителей. Перед глазами стояло неотступно, неотвязно:
Ты, уже из-за таможенных барьеров, увидела меня в толпе провожающих. Твой взгляд — сквозь сутолоку и сумятицу огромного аэропорта, сквозь мечущихся взад-вперёд людей, через головы — встретился с моим.
Ты бросила вещи, повернулась ко мне и долго-долго стояла, не чувствуя, как тебя дёргают за рукав и говорят что-то, не замечая машущих руками родственников, в тщетных попытках привлечь к себе твоё внимание. Стояла. Смотрела. Смотрела на меня — пристально, не в силах отвести взгляд. Так прощаются навсегда. Словно предчувствовала…
Доводилось ли вам видеть собаку, ползающую на коленях? Не на четвереньках, не на брюхе — на коленях? Мне не доводилось. Сегодня увидел впервые.
Крупный тёмно-жёлтый пёс в чёрную тигровую полоску полз ко мне от ворот, цепляясь за полувытоптанную траву передними лапами и подтягивая к ним парализованную заднюю часть тела, опираясь на колени — так, как нормальная собака перемещаться не в состоянии.
За псом тянулась клейкая полоска жидких испражнений — определённо, перебит позвоночник в поясничном отделе. Вот и подтверждение диагнозу продолговатая пролысина шрама поперёк хребта — аккурат в размер автоматного приклада.
Обыкновенно таких собак умерщвляют из чисто гуманных соображений: чтобы не мучить и не мучиться самим, на них глядя. Эту оставили жить. Из жалости? На потеху?
Стержневой хребет моей жизни перебила лютая доля, зашвырнув сюда. Лишённый всего, что было мне дорого, ползаю вот так же, бессмысленно цепляясь за возможность смотреть и дышать. Их у меня не отобрали. Из жалости? На потеху?
Ворота лагеря — высокие, сплошные. Мелькнул в окне будки чей-то глаз, железная створка медленно поползла в сторону. Динамик громкоговорителя промычал:
— Быстрее отъезжайте за барак, если хотите остаться целы.
В подтверждение этих слов, поперёк предзонника вздыбились фонтанчики земли, завизжал от камня стен рикошет.
Патрик явил чудеса скоростного вождения, прямо-таки телепортировав наш транспорт под прикрытие ободранной стены жилого корпуса.
Я выбрался из автомобиля, озираясь. К кому обращаться, было непонятно. Никто не встречает, не бежит к машине с дежурными воплями: «Скорее, скорее!» Что здесь происходит? Окинул лагерь взглядом.
В дни своей молодости я служил в войсках, охраняющих вот такие же лагеря, или, как это у нас называлось, «зоны». Заключённых, правда, не конвоировал и на вышках не стоял — просто связистом тянул свой обязательный армейский срок. Но общее представление об устройстве тюремных заведений получил.
Лагерь невелик, жилая часть даже не отделена от рабочей — длинного строения, явно фабричного вида. Странно, это не в традициях подобных учреждений. Кроме рабочего и жилого корпусов, различается бездействующая кухня, хорошо огороженная казарма охраны и небольшое строение с забранными железным листом окнами — скорее всего внутренняя тюрьма, карцер. Всё это обнесено высокой кирпичной стеной со сверкающими спиралями проволоки-бритвы поверху. Ага, вот и изоляторы — проволока ещё и под током. По углам — деревянные вышки.
Похоже, под лагерь приспосабливали строения, имевшие изначально другое назначение — что-то вроде монастыря, что ли? Из-за этого сектора обстрела с вышек не перекрываются, образуя «слепые» зоны. Неграмотно.
Чёрт возьми, да куда люди девались? Раздосадованный, я заорал на весь двор:
— Есть кто живой?!
Ответ раздался совсем недалеко от меня:
— Слышь, что орёшь? Глухих нету.
Около стены, примостившись на корточках, неподвижно сидел голый по пояс бритоголовый человек звероватого вида, покуривая внушительную самокрутку из газетного листа. Я направился к нему Шибанул в нос запах дешёвого табака и лука.
— Куда все запропастились?
Амбал, словно не слыша вопроса, спокойно разглядывал меня подвижными маленькими глазками. Руки, плечи, грудь и спина его были сплошь покрыты татуировкой. В причудливом переплетении змей, кинжалов, куполов, цепей и непонятных надписей выделялся мастерски исполненный красной тушью на волосатой груди орёл. Когда заключённый двигался, казалось, что гордая птица взмахивает крыльями.
Наконец татуированный закончил обследование и, не отвечая на мой вопрос, поинтересовался:
— Ты кто есть? Обзовись.
— Шура.
— Психический, что ли?
— Ну, вроде как.
— Это ты Кабана повязал?
Я кивнул. Было когда-то такое дело. В глазках сидящего родилось подобие интереса, он привстал.
