Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов
У всех было опасение, что Россия вот-вот развалится на части. Точно такое же опасение было у бывшего полковника. Иногда ему приходила мысль — а стоила ли свобода раскола империи? Когда сочинялась «Русская правда» и произносились пламенные речи — об этом как-то не думалось… Реалии оказались куда непригляднее, нежели прожекты, придуманные и продуманные под заздравные речи и бесконечные клубы дыма от чубуков. И, в конце концов, Павел Иванович пришёл к мысли, что он — если и не главный — то один из главных виновников той ситуации, которая сложилась в России…
Хотелось застрелиться. Но, будучи человеком верующим и глубоко порядочным, Пестель решил, что стреляться будет грешно и неприлично. Вначале нужно попытаться что-то исправить. Но как? Идти в Петербург и говорить со своими бывшими «собратьями»? Возможно, это будет наилучший выход…
Однажды в кофейне Пестель всё-таки встретил старого знакомого — коллежского асессора Сузькина, бывшего делопроизводителя Министерства иностранных дел. С асессором (тогда ещё бывшим только коллежским регистратором) ему приходилось общаться во время нахождения в Лейпциге. Сузькин большой карьеры не сделал, но об этом не переживал.
Со слов асессора, в Петербурге сейчас два реальных правителя — Батеньков и Бистром. Один опирался на чиновников и стражников Внутреннего корпуса, а второй — на гвардейцев. Общими усилиями им удалось оттереть от руководства правительством Трубецкого, а оставшихся членов Временного правительства держать на положении сенаторов Калигулы. Батеньков нуждался в воинской силе Бистрома, а тот, в свою очередь, — в советах и связях Гавриила Степановича. Гильотины, правда, пока не наблюдалось, но это так. Временно. Да и к чему нам иноземное изобретение, ежели у нас и своих палачей довольно? Чего стоило, например, подавление восстания военных поселян, выступивших против армейского командования? И это при всём при том, что поселяне рассматривались как союзники.
«Гаврила Степанович, Гаврила Степанович, — с горечью думал Пестель, — кто же мог подумать, что ты, слывший за честнейшего человека, замахнёшься на такое?» Интересно, а что было бы, если бы сам Пестель привёл войска в Петербург? «Перегрызлись бы? — спрашивал себя Павел Иванович. И сам же отвечал: — Перегрызлись. И ещё как! Как пауки в банке». Пестелю стало жаль идеалистов — Волконского и братьев Муравьёвых-Апостолов, — у которых не было шансов «переиграть» Батенькова и Рылеева. А уж идти туда самому с увещеваниями было бы просто глупо. В лучшем случае его бы просто отправили в равелин. Ну, а в худшем — расстреляли бы как изменника.
В июне, сразу же после объявления Манифеста, экс-полковник пошёл записываться в ополчение…
…Верстах в ста от многострадального Смоленска, где реки и ручейки во главе с Днепром создают естественные рубежи обороны, расположилось московское ополчение. Поляки договорились-таки о республиканском правлении и начали военную кампанию против России…
Хорошо бы сказать — «ратники занимали боевые позиции». Но, увы, всё сводилось к обустройству биваков и заготовке дров для костров.
— Ваше Благородие, — доложил унтер-офицер Иванов командиру. — Дозвольте обратиться?
Мясников, недавно произведённый в поручики и получивший под командование 2-ю дружину в десять тысяч ратников, поощрительно кивнул.
— Кто приказал занять эти позиции?
Если бы на месте Иванова был другой унтер, то за подобный вопрос он получил бы в ухо. В военное-то время и не посмотрели бы, что кавалер…
Но помощнику командира дружины спросить можно. Тем более что за последнее время было неясно — а кто тут командует? Толи поручик Мясников, то ли унтер-офицер Иванов.
Но, что самое любопытное, сие устраивало и начальство, и самого командира дружины. Правда, рядовые ополченцы были не очень довольны. По сравнению с 1-й и 3-й дружинами, где командирами состояли гражданские чиновники (проходившие, правда, по военному министерству), им приходилось тяжко.
— Павел Иванович, — терпеливо отвечал командир. — Вы лучше меня знаете, что приказы не обсуждают.
— Но всё же, кто отдал приказ? — настаивал унтер.
— Командир ополчения, Его Высокопревосходительство генерал-лейтенант Орешников, — вздохнул поручик.
В войсках был дичайший голод на офицеров. Ещё бы… После польской катастрофы да мятежа на Сенатской площади… Недавно командиром ополчения был назначен Орешников, потому что князь Мещёрский получил назначение в регулярную армию на должность начальника штаба резервных дивизий.
Бодрый старец Орешников, вероятно, помнил не то что Александра Васильевича, а ещё и фельдмаршала Миниха. Ну, если не «времена Очакова и покорение Крыма», так Фермора с Салтыковым во времена Семилетней войны… А где других-то взять? Не то время, когда ополчением в июле-августе 1812 года командовал сам Светлейший князь Голенищев-Кутузов. Нынче и капитан-то на вес золота, а уж полковники — по цене бриллиантов. А уж сколько стоит генерал, так и выговорить страшно. Столько и денег ещё не начеканено! Да и сам-то Павел Иванович считался помощником командира дружины. Неслыханное дело для простого унтера!
— М-мда, — протянул унтер-офицер Иванов. — Его Высокопревосходительство, явно путает себя с князем Дмитрием Ивановичем Донским. Тот ведь тоже поставил полки спиной к Непрядве. Чтобы отступать было некуда. Только ополченцы тоже отступать не будут. Нас, господин поручик, поляки в Днепр просто спихнут и не заметят. Ну, если говорить о нашей дружине — так и Вихровки хватит… Было бы разумнее занять оборону на той стороне.
— Генерал-лейтенант получил приказ от самого главнокомандующего, — со значением сказал поручик. — Наша задача — задержать врага до подхода основных сил. Удерживать плацдарм до переправы войск.
— Классика, — хмыкнул Павел Иванов.
Во все времена ополченцы считались «пушечным мясом». Даже когда и слов-то таких не было. Ставили же князья ополченцев впереди войск.
