Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов
Немало было и сторонников республики. Конституция 1815 года, дарованная русским императором, изрядно избаловала поляков. Прежде всего — мелкую и неродовитую шляхту. Ещё один вопрос не давал покоя полякам: а кто сейчас главный враг? Россия, от владычества которой удалось освободиться? А может, Пруссия и Австро-Венгрия, в составе которых оставались остальные земли? Буйная польская шляхта уже успела изрядно перессориться друг с другом. Однако до сабель, как во времена Яна Собеского или Станислава Лещинского, дело не доходило. Всё-таки Польша теперь уже была по-европейски цивилизованной страной, изживавшей остатки варварства и дикости. Магнаты ограничивались словесными эскападами, а шляхта — бросанием друг в друга графинов.
Помимо поляков были у России и другие враги. Турция начала продвижение в сторону Кишинёва, а Швеция лелеяла мечту о возвращении Финляндии, а там, глядишь, можно будет выдавить русских и из Прибалтики…
Мятежники, занятые внутренними проблемами, активных действий не проявляли. Пока не проявляли…
Никто из окружения императора не ожидал, что обыватели и крестьяне смогут заменить регулярную армию. Но, по крайней мере, ополченцы освободят солдат от несения обозной и санитарной службы, хождения в караулы. И то великое дело!
Увы, император Михаил II не мог, подобно старшему брату, сказать, что в годину испытаний для Отечества «неприятель, вступив в пределы России, должен встретить в каждом дворянине — князя Пожарского, в духовном лице — Авраамия Палицына, а в каждом гражданине — Козьму Минина». Новый император написал проще:
«Ко всем подданным Российской империи. Мы, Божию милостию Михаил Первый, Император и Самодержавен Всероссийский, объявляем о том, что сегодня империя наша подвержена внешней и внутренней угрозе. Внешний враг угрожает южным, западным и северным территориям. Враг внутренний, захвативший Северную столицу и убивший законного императора, нашего брата Николая Павловича, готовится идти войной. В этот грозный час мы говорим — никто не спасёт Россию, кроме Вас. Посему во всех уездных и губернских городах империи объявляется запись в ополчение для подданных наших. Записавшихся в оное после завершения боевых действий крестьян ждёт земельный надел в двадцать десятин земли, градских мещан — освобождение от повинностей и податей на двадцать лет. Господа отставные офицеры смогут получить чин на разряд выше в военной службе. Статские чины — на два разряда выше. Во время нахождения в ополчении все стражники обеспечиваются обмундированием, оружием, провиантом и жалованьем, соответствующим чинам и званиям регулярной армии.
Император Российский, царь Польский, Великий князь Финляндский и прочая Михаил».
Желающих выявилось так много, что уездные и губернские города не справлялись с наплывом. Особенно много оказалось крестьян. После реформы об отмене крепостной зависимости и выдаче за счёт государства по десять десятин на едока кое-кому этого показалось мало. Для статских чинов был реальный шанс сделать неплохую карьеру, а для отставных военных — тряхнуть стариной.
Набор ополчения был возложен на уездных капитан-исправников и губернские канцелярии. Те не мудрили — брали всех. Не отказывали, как в прошлые годы, даже беззубым. Ружей на всех всё равно не хватит, потому и скусывать патроны не придётся. Брали хромых — не на вахтпарадах ходить, а в общем строю. Доковыляют как-нибудь.
В общей сложности удалось набрать около семидесяти тысяч человек. Из одной только Москвы создавались три дружины, по десять тысяч ратников в каждой. Но назвать это воинство реальной силой можно было только с большой натяжкой…
…Командир пятой сотни второй дружины московского ополчения отставной подпоручик Мясников с сомнением шёл вдоль строя. На суворовских чудо-богатырей ратники и близко не походили. Обмундирование отличалось единением только по части шинелей (синих, пошитых из остатков сукна для уланских мундиров ещё в 1814 году) и серых каракулевых шапок, попавших на интендантские склады вообще неизвестно откуда. Правда, головные уборы были украшены крестами. Вооружено воинство в основном старыми пиками и алебардами упразднённых инвалидных команд и топорами. Редко у кого было с собой охотничье ружьё. Пистолетов или армейских ружей вообще не было видно. Да и откуда им взяться у вчерашних ремесленников и торговцев? Народец был тоже так себе. Мужик гренадерского росту стоял рядом с таким откровенным сморчком, которого не то что в строй — в обоз было страшно брать. Лошади захохочут. А если в бой? Так до первого выстрела…
— Эх-ма, — тоскливо выдохнул подпоручик, озревая войско. — Служилые есть?
— Так точно, — донеслось из глубины строя.
— Кто таков? Выйти из строя.
Мясникова слегка удивило, насколько чётко ополченец выполнил команду. В отличие от бойца, стоящего впереди и должного выпустить по прикосновению к плечу…
— Ратник второго разряда Павел Иванов, Ваше благородие, — бодро отозвался ополченец.
— Где служил? Награды? — отрывисто спросил офицер. Признаться, подпоручик рассчитывал услышать, что стражник был в прежнем ополчении и награждён медалью «В память войны осьмсот двенадцатого года». Может, и медаль не бронзовая, как у всех, а даже и серебряная. Морда у мужика (виноват, у ратника!) смышлёная. Наверное, из приказчиков будет. Солдатом-ветераном ему по возрасту быть рановато. А будь отставной офицер — не стоял бы в строю, как нижний чин. Но Мясников услышал другое.
— В 1811-м выпущен в лейб-гвардии Литовский полк. Был ранен в Бородинском сражении. После излечения вернулся в строй. Бывал в походах и сражениях при Пирне, Дрездене, Кульме и Лейпциге. В августе 1814-го переведён в лейб-гвардии Кавалергардский полк. Из наград имею: Анну 3-й степени, Владимира 4-й степени с бантом и мечами, Кульмский крест, медали и наградную шпагу.
Подпоручик почувствовал себя неуютно. Он хоть и был участником кампании, но мог похвастаться только Анной 4-й степени да памятной медалью. А
